- Упаси нас, господи, - зашептали потрясённые сановники.

В туманных словах патриарха была запрятана ирония в адрес царицы и царя. Всем было известно, что совсем недавно сикофант Калокир был царским другом. Совсем недавно Цимисхий заявлял в синклите, что заслуги Калокира выше всяких похвал, и при имени Калокира каждый должен был обнажать голову. Это - друг народа и верный помощник василевса. Теперь синклитикам вменялось в обязанность везде объявлять его гнусным изменником. Совсем недавно василевс давал обещание быстро исправить роковую ошибку Никифора, так неосмотрительно пригласившего в союзники Святослава, от которого даже большими подачками и жирными обещаниями не знают, как теперь откупиться.

И все принялись порочить Никифора, и ободрённые намёками патриарха, повторять друг за другом, что он нанёс ромеям много бед и забот, что не только не исправлена теперь ошибка эта, но предельно усугублена: так гибельно и страшно никогда и никто ещё не угрожал государству, как Святослав.

- Угрожали те же руссы при Олеге и Игоре, - уже спокойно заметил патриарх.

Но синклитики притворились, что этих колкостей не заметили. Пакаримонен замял неловкость и отвёл удар опять в адрес Никифора, напоминание о роковой ошибке которого всегда поднимало дух василевса. Но патриарх не унимался, он не был угодлив и малодушен, как синклитики. Он возразил паракимонену:

- В войсках Святослава много сражающихся болгар-добровольцев. Говорят, что они идут на нас вовсе не подгоняемые страхом, внушённым якобы жестокостями Святослава, а законной ненавистью к нам…

- Да, сам Святослав был позван Никифором. Позван как друг наш… Уж эти выборы друзей, - сказал Василий.

Цимисхий встал и в повышенном тоне произнёс:

- Я соберу все силы… Я пущу в ход всю свою стратегию и уменье моих солдат. Оснащу флот, какого ещё никогда не было в войнах наших с варварами. Только бы выиграть время, только бы выиграть. Я усыплю бдительность Святослава, всё брошу на это, во что бы то ни стало.

Иначе смерть! Я в это время буду готовиться к самой отчаянной схватке. Я сделаю на этот раз все, чтобы руссы - эти дикие наглецы, почувствовали раз и навсегда силу нашего оружия и забыли бы к нам дорогу.

Его слова были обращены к паракимонену, только его одного он признавал равным себе по уму.

Василии ответил невозмутимо:

- Нам, владыка, мстит не только наша заносчивость и самомнение, проявленные покойным Фокой, но также всеобщее бездонное невежество относительно всего того, что касается варварского мира, который нас окружает. Варвары - для нас только низшая порода людей. Однако она, эта низшая порода, сокрушила Рим и грозит гибелью Второму Риму. А мы даже языка варваров не знаем и когда ищем соглядатаев для засылки в стан противника, то опять же обращаемся за помощью к болгарам или к тем же руссам, состоящим у нас на службе. А варвары, усвоившие наши нравы и язык, легко сходят у нас в столице за ромеев. Вот она, наша хвалёная дипломатия.

Наступило суровое молчание. Царь нахмурил брови. Замечание паракимонена содержало намёки на оплошность василевса. Он насторожился.

- Я сделал всё возможное, что мог сделать смертный в моём положении, - недовольно произнёс Иоанн Цимисхий. - При вторичном появлении руссов в пределах Болгарии я тотчас же отправил к князю послов и обещал заплатить ему полностью то, что посулил ему Никифор. За захваченные города, за потери в войне, за пленных, но он мерзавец, запросил с меня столько, сколько дать я ему не в силах.

- Однако сейчас мы готовы дать ему даже то, что дать не в силах, - заметил Василий кротко. - Только бы взял… Только бы не отказался от нашей дани…

- Отчаяние родит и своё решение, - перебил его Цимисхий резко. - Сейчас совсем другое дело. Сейчас нам деваться некуда. И задача наша предельно ясна. Усыпить его бдительность, выиграть время, а самим отчаянно готовиться к войне. Нет у нас другого выхода: или война или смерть.

- Есть иной выход! - вскрикнула Феофано, появляясь в дверях.

Все молча склонились перед нею. По-прежнему она поддерживала своё величие наивозможным блеском. До сих пор, хотя и потеряв правовое положение царицы, она всё же (придерживалась прежнего этикета. Когда проезжала по улице, то четверо вельмож следовали за её парадной колесницей пешком. Одевалась как царица и держалась как царица - повелительно, величаво.

Она ступила на середину зала и только подняла руку, как сразу, кроме василевса и паракимонена, все застыли в священном благоговении. Широкая, ослепительно белая, нижняя одежда с узкими рукавами и оторочкой из разноцветных камней, делало её воистину прекрасной. Мантия пурпурного цвета, украшенная золотым шитьём, оранжевые башмаки обшиты золотом. Роскошная диадема, унизанная драгоценными каменьями, вся сияла и лучилась. Никто, кроме этой порочной женщины, не умел так обольстительно и торжественно носить царскую одежду. Живописно украшенный бриллиантами шарф охватывал плечи и спускался концами спереди и по спине. Это было воплощённое великолепие. И даже изувер-монах на смог превозмочь своего невольного восхищения и коричневую сморщенную кожу на его пергаментном иконописном лице осенило какое-то подобие вынужденного благоговения.

- Есть другие решение вопроса, сановник! - с очаровательной улыбкой произнесла она, наслаждаясь впечатлением, произведённым на государственных мужей империи. - Я сама пойду в стан варварского князя и повторю подвиг Юдифи, если столь не искусны и робки мужчины, не могущие найти выход из создавшегося положения и перевелись в ромейской империи знатные дамы, умеющие повторить то, что так прекрасно выполнила высокородная еврейка. Напомню вам, как это было. Когда иудеев осадил Олоферн, военачальник Новуходоносора, царя вавилонского, и городу грозила гибель из-за недостатка припасов, красавица вдова ушла в стан врага, пленила военачальника и после исступлённых ласк и объятий во время сна отрубила его голову и принесла её в родной город. Войска врага растерялись, и иудеи, произведя вылазку, малыми силами одержали победу.

Это было очень красивое сказание и оно в устах столь же обольстительной, сколь легкомысленной любовницы василевса пленило своей непосредственной наивностью. Все оживились, повеселели, и паракимонен сказал:

- - Нет уж, такой небесный ангел, как ты, Феофано, не должна подвергаться риску. Разве не найдётся в государстве знатной ромейки, которая сможет повторить так же подвиг Юдифи. Военачальники, да и все мы воспользуемся этим воистину мудрым и спасительным советом.

Феофано одарила всех своей очаровательной улыбкой, и так же величественно и торжественно удалилась. В этой испорченной женщине таилась какая-то притягательная сила. Феофано, как все ромейки, любила слушать богословские споры во время изысканных трапез, ввязывалась в беседы ортодоксов и еретиков и вполне была убеждена, что она самая умная женщина на свете, а её советы спасают государство. И не зря так думала: заурядный, но одержимый страстью может убедить лучше, чем искусный в речах, но бесстрастный. И сейчас, напомнив этим прозаическим, погрязшим во лжи и интригах синклитикам о подвиге легендарной Юдифи, она считала, что выполнила свой долг и спасла отечество. И как только она ушла, так сразу воцарился мрак казённого благочиния и духоты.

- Я бы хотел всё-таки знать, ваше преосвящество, твоё мудрое мнение по интересующему нас вопросу, - обратился Иоанн Цимисхий к патриарху.

Патриарх, который уже согнулся под тяжестью монашеской одежды (подозревали, что он и в царский дворец являлся в веригах), и неизлечимых физических недугов, покряхтел и сказал скрипучим голосом:

- Молиться надо больше, василевс. Блуд, вино, неприличные зрелища вытеснили из твоей памяти рачительность о боге.

Царь проглотил эту горькую пилюлю.

- Но ты не отчаивайся, уповай на Господа. Я велю во всех церквах молить Создателя о даровании тебе воинской победы… Прикажу по монастырям акафисты читать…

Пошевелил губами, пожевал, прошамкал: