- И весь самодовольный двор, - подхватил Христофор, с удовольствием смакуя свои отборные слова, - рассадник суеверий и разврата, очаг заразы… впору этому новому василевсу-выскочке, убийце, фразёру, которого ты звал просто «Иоанн, мой друг», и который, став василевсом, забыл, как тебя зовут.

Геометр пожал сатирику руку:

- Я уже и не знаю, что бы я отдал, вплоть до своей жизни, только бы видеть Цимисхия посаженным на кол. А ведь он вспомнит и призовёт тебя, Диакон. Ему нужны будут вскоре апологеты, чтобы его прославляли и возвеличивали. Что бы ты в таком случае мог ему сказать? Но прежде всего выпьем…

Они выпили, оживились ещё больше. Лев Диакон заметно опьянел.

- Я?! Я смело сразил бы его одной только фразой: «Владыка, - сказал бы я, - бойся думать, что ты превосходишь всех умом только потому, что капризный случай поставил тебя, неизвестно на какое время, выше нас».

- Отлично, - заметил Христофор, - Этой фразой, точной, простой, краткой, действительно всё исчерпано. Говорят, что василевс ищет себе историографа для запечатления в веках своих уже обещанных им будущих великих побед и деяний.

- Будь он самым презренным из хронистов, если согласится на такую пакость - чадить этому оскорбителю своей державы, этому верхогляду, щеголяющему чужим умом древних, грязному бабнику, цареубийце. Я считал бы за великое несчастье и бесчестье быть на месте такого историка, осыпай меня деньгами и титулами.

- Похвально, - сказал Христофор. - Слава, деньги, наслаждение - какая это чепуха, угодливость телу, новое рабство. Делать ум рабом тела - значит давать ему очень низкое назначение.

Хозяин вошёл и, кажется, не обнаруживал больше желания удаляться. Друзья хотели переменить разговор, но это никак не удавалось. Слишком разгорячено было воображение наболевшими вопросами.

Так как хозяин всё ещё не уходил, то Христофор попросил Геометра прочитать стихи. Стихи были рассчитаны на просвещённого слушателя и до смысла их не просто было добраться. Поэт начал читать с воодушевлением, искренностью и с риском, потому что хотя он и воспевал василевса, но того, которого теперь выгодно было бы порицать, и то, что прозвучало бы несколько месяцев назад лестью, сейчас искупалось только отвагой и тюрьмой, и друзья понимали это.

Поэт читал:

- Не наводи красками изображение владыки, а смешай алмаз, золото, серебро, камень, медь и железо и вылепи из этой массы статую. Сердце его сделай из золота, бюст из блестящего серебра, руки из меди, мышцы из адаманта, ноги из камня, голени же и спину и голову из железа.

Лев Диакон слушал, закрыв глаза. Ясное восхищение отражалось на его лице. Геометр невольно вытягивал шею и воздымал руки, подражая жесту поэта. Хозяина кабачка трогали задушевно произносимые умные и красивые фразы. Он умилённо улыбался. Поэт продолжал читать, воспевая погибшего царя:

- Тот, кто был прежде крепче мужей и не боялся меча, сделался лёгкою добычей женщин и меча. Тот, кто держал в руках власть над всей землёй, покоится теперь на маленьком кусочке земли. Но встань царь! Построй своё пешее и конное войско, фаланги и полки. На нас устремляется русское всеоружие, скифский народ в бешеном порыве наносит убийство, разоряет твой город! Не покидай нас, сбрось камень, который держит тебя. Если же нет, то хоть вскрикни раз своим голосом, может быть, одно это разнесёт их. Если же тебе и того не угодно, то прими нас всех в свою гробницу.

- Благоговеешь ты перед Никифором. Но и этим словам не дадут дойти до читателя, - сказал Христофор. Они слишком человечны и жгутся. Словесный хлам, как навоз, перевозится по дорогам истории беспрестанно, а перлы творчества могут кануть в Лету.

Хозяин, успокоившись, ибо уразумел только то, что прославлялся василевс, хотя бы и умерший, вышел.

- Эпоху литературы узнают по её представителям самым большим, - сказал Геометр. - Я не вижу в наше время примерного поэта для подражания. Одних купили чинами, и они упражняются в риторике и фразеологии, украшая свои фразы, лишённые смысла, и из кожи лезут как можно больше и звучнее подобрать эпитетов для восхваления сановных лиц. Другие подражают великанам прошлого. Третьи переводят на популярный язык классиков древности. Четвертые, у который ещё не угасла совесть, остался вкус и любовь к истине, - эти кропают что-то для себя и друзей, чтобы потом похоронить свои рукописи от недремлющего глаза соглядатаев. Эти - самые несчастный вид писателей: они оборваны, голодны, безвестны и, несомненно, ждёт их участь умереть под забором или в застенке, как меня, грешного. Эти - зеркало униженной мысли, растоптанного достоинства. И вот среди нас, современников, друзья, нет ни одного, который бы соединял в себе высокий вкус, проницательность критика, независимую мысль. Все мы стоим друг друга и не видим перед собою лица, глядя на которое, можно было бы устыдиться своего дела и вспомнить о высших обязанностях писателя. Я пью за древних мужей, у которых была незамутнённая корыстью мысль, и слог мужественный и глубокий.

Он торопился высказаться, поглядывая на дверь.

- Разве писатели должны льстить заблуждениям сограждан? Так ли поступали древние? И неужели уважающие себя сограждане нуждаются в угаре лести? Государства несут великую расплату за то, что в самые тяжкие его годины уста поэтов замкнуты. Ещё более ужасно, если они размыкались, но для фальшивых песен… Слово тогда теряет внушительность, голос поэта - как дыхание в морозном воздухе, священное слово - «поэт» становится синонимом торговца… Нет лучше этого болезни, унижения и беспомощности, чем позолота холодных похвал скучающего патрона, которому приятно сознавать, что вдобавок ко всему он ещё ценитель и покровитель искусства. Помните, кто не хочет страдать за убеждения, он пострадает за их недостаток. Всё созданное им обернётся ему черным упрёком и будет преследовать на краю могилы.

Геометр оглянулся на дверь и продолжал:

- Мир идёт к концу, это предчувствие всех образованных людей нашего времени. Посмотрите, что делается с духовными христианскими ценностями. Торговля благодатью, купля-продажа свирепствует в алтарях, в храмах, в монастырях, в соборах. Вера и церковь продаются с торгов каждый день. Продаются должности пресвитеров, диаконов, экономов, продаются церкви, монастыри, нет ни одного клочка церковной земли, которую нельзя было бы купить. В нашем христианском мире ничего нет не продажного. От низших до высших иерархов все торгуют церковью… Продажа алтарей стала общим грехом всей нашей тяжкой земли. Церковь перестаёт быть богоутверждённым порядком, она проституируется самому дьяволу и перестаёт быть невестой Христа.

Хозяин доложил, что просится сюда монашек.

- Давай сюда его, пусть поврёт всем нам на потеху, - сказал Христофор. - Имейте в виду, - добавил он, когда хозяин ушёл, - этот кабатчик хочет проверить нас монашком. Уж потешусь я над этим монастырским кротом…

Монашек в драной скуфейке, уже изрядно пьяный, низко кланяясь вошёл и произнёс:

- Вижу перед собою очень достопочтенную компанию. Могу за кубок погадать. Предсказываю судьбу человека… И прошу держать это в секрете, у меня дар, за который изгнан из монастыря, как за еретичество. Вот и пробавляюсь… Умудрён всяким гаданьям.

Он вынул из-за пазухи пергаментный свёрток:

- Точно предсказываю судьбу по «Соломоновым заклинаниям», по «Отгадчику снов» Артемида Милетского, по «Соннику», ещё по «Соннику» Ахмед-Абу-Мазару сыну Сейрима. Дайте мне хлеба, оливкового масла и кусок рыбы, и все тайны мира будут у вас как на ладони…

- Я тебе дам кубок, рыбу и в придачу две намисмы, - сказал Христофор, - скажи, на каком расстоянии русские войска преследуют наших и скоро ли будут в столице?

Монашек, слыша такие неожиданные и крамольные речи, не мог приладиться, в какую сторону повернуть разговор.

- Промыслы бога никому неведомы, - пролепетал он, - в нашей силе угадать судьбу лишь отдельного человека.

- Хвастун! Тунеядец! - вскричал Христофор. - Мало вас Никифор учил добродетели, - схватил его за шиворот и вытолкнул на улицу.