Он хотел запечетлевать современность, объяснять её, тем более, что события совершались важные, трагичные и сложные. Временами на него нападало такое уныние, что он нуждался в поддержке друзей. И вот на этот раз его потянуло к друзьям, с которыми он общался часто по окончании Магаврской высшей школы.

Тяжесть его усугублялась ещё тем, что Цимисхий, который когда-то считал его своим другом и, принимая запросто, вёл беседы на учёные темы и советовался с ним насчёт книг, упрекая историков за то, что они замалчивают самое главное, выпячивая пустяки, - став василевсом, совершенно забыл его. И не только перестал советоваться с Львом Диаконом и другими учёными, но давно принялся сам учить всех учёных, что и как писать и что замалчивать. Он считал себя уже непогрешимым, привык приказывать, разучился выслушивать и объявил, что он сам будет проверять и исправлять всё написанное историками о времени его царствования. Он даже на глазах у авторов изорвал у одного хрониста те места пергамента, на котором было воздано должное военным заслугам Никифора в борьбе с арабами на Востоке и велел их переадресовать ему - Цимисхию. Он выразился так:

- Есть правда учёных и есть правда потребностей жизни, и последняя правда важнее и полезнее холодных истин сухарей-мудрецов.

- Владыка, - выдавил из себя тот автор и невольно поморщился, ведь несколько месяцев назад сочинитель называл Цимисхия просто «мой друг», - владыка, - глотая слюну и заикаясь произнёс автор, - осмелюсь признаться, что ни в истории Фукидида, ни в трудах Плутарха, ни в трактатах Платона я ничего не читал о двух правдах, соседствующих и не перечащих друг другу.

- Когда ты будешь распоряжаться судьбами народов, чего, надеюсь, не случится (судьба пощадит тебя), - ответил Цимисхий, - ты узнаешь это. Нам нужны от авторов не склады верно описанных фактов, а сочинения-тараны, окружающие вражеские крепости и поднимающие наших подданных на подвиг и интересах трона и империи. Вот это и есть истинная правда.

Узнав об этом, пошёл Лев Диакон к своим друзьям-неудачникам. Их труды стали потаёнными и приобретали поэтому свежесть, истинность и выразительность. Но поэтому же оба они бедствовали, то перебиваясь кое-как в качестве переписчиков книг, то пользуясь поддержкой тайных доброжелателей. Это были: Христофор, автор одного диалога, направленного против патриарха и его окружения (нападки эти были столь удачны, что рукопись бедного переписчика приписывали Лукиану), и поэт, прозванный Геометром, прославившийся пока только в тесном кругу.

В кабачке «Хорошая еда» друзья поджидали Диакона. Они засыпали друг друга вопросами, вспоминали шалости, Магнаврскую школу, чудаковатых риторов и потребовали дешёвого вина.

- Возможно мы последние писатели нашей ромейской державы, - сказал Диакон, - провидению, может быть, угодно погасить факел нашей культуры и на месте этом водворить становище бесчисленных варварских орд. И перед лицом опасности возьмём за правило не погрешить против истины и откровенности хотя бы в тесном кругу друзей. Выпьем за будущее, полное неизвестности и отчаянных тревог. Оплачем тяжкие ошибки наших правителей, которых угодно было богу посадить нам в качестве вершителей наших судеб.

- Столичный плебс умеет не только плакать, - сказал Христофор. - Когда глупость правителей становится преступной, плебс перебивает дворцовые караулы, проникает в помещения, в которых хранятся податные списки и раздирает их в клочья. Так и надо. Я вижу в этом справедливое возмездие тем, до ушей которых не может донестись гнев обиженного, ибо в ушах сытых - вечный колокольный звон, церковные песнопения и льстивые речи подчинённых.

- Ты заходишь далеко в своём гневе к властителям, - ответил Диакон. - Как бы мы ни обижались на них, одна мысль апеллировать к суду черни должна нас устрашать. Чернь всегда чернь, она слепа, бессмысленна, и преступна. Посмотри на её дела: горят дома, в улицах творится беззаконие. Чуя добычу и возможность в этом ужасном хаосе остаться безнаказанной, чернь уже успела обнажить весь яд своих тёмных инстинктов. Избави нас от того дня, когда сила правительства будет для неё казаться нестрашной, мы все потонем в потоках крови. Меч в руках ребёнка может поразить каждого. Присмотритесь! К киевскому князю, говорят, даже неграмотному, не знающему ни одной буквы алфавита, бегут парики. И целые селения на его пути к столице встречают руссов, как родных братьев. Кто-то внушил черни преступную мысль, что обязанности её к своему господину, возложенные на неё богом и судьбой, могут быть нарушены. Даже презренные рабы бегут к врагу.

- Не сетуй, Диакон, на них за такое неразумение. Это мы привели их в состояние, при котором они утеряли способность отвечать за свои поступки. Они, подобно стаду, в страхе бегут туда, где больше корму и меньше побоев. Руссы очень устраивают тех, кто ищет кусок земли, чтобы пропитаться и не страдать от тяжёлых налогов и военных постов. Войне ведь конца не предвидится. Цимисхий такой же неутомимый вояка 'как и убиенный василевс. Многие открыто говорят и в столице, что царь не подчиняется закону, который им самим выдуман… Он, видите ли, сам себе закон. Соглашаюсь, если этот закон и царь справедливы. А если нет, отказываюсь считать закон разумным. Если царь скажет: «Выпей яд!» Я отвечу: «Это неразумно». Царь тоже смертный, а все смертные зачаты во грехе. Если бог возвысил его над нами и царь стал земным богом, как тому учат отцы церкви, пусть он поступает в согласии с разумом и истиной и справедливостью. В противном случае подчинившихся ему мы уподобим ослам, мулам и верблюдам, которых гоняют палками все, лишь бы считались хозяевами. И такие сограждане, мирящиеся с жизнью, напоминающую хлев, и даже восхваляющие его, вполне достойны своей участи.

Диакон пожал ему руку и горячо сказал:

- Огонь твоей мысли только ещё больше разгорается. И мне отрадно сознавать, что мы товарищи по школе. Как давно я не говорил ни с кем откровенно. Какая это обуза всё своё носить при себе, прятать от других и бояться проговориться. Для меня эта встреча - истинный праздник. Давайте будем искренны в полную силу. Может быть, это последняя наша беседа на этом свете.

- Да, - согласился Геометр, который в стихах воспевал императора Фоку, - другого такого Никифора, который смог бы нас вывести из ужасного теперешнего ада, больше не будет. Только сейчас когда он в земле, мы видим его дела в полную величину. Какого государя погубил этот сластолюбивый армянин, изверг и подлец! Ему не простит история… Никогда! И он ещё хуже кончит, чем Никифор.

Вошёл хозяин кабачка, с хитрой ухмылкой, и стал у двери. Тотчас же друзья смолкли. Потом принялись дружно хвалить его вино. Он внёс новый сосуд и вышел.

- Остерегайтесь, - сказал Христофор. - Всем кабатчикам, особенно этих тёмных трущоб столицы, приказано эпархом проверять посетителей и сообщать о их разговорах. Упаси боже касаться событий, происшествий во дворце… Впрочем все шепчутся тихонько. Вот тема для исторического сочинения, Лев.

- К сожалению, самое интересное не попадает на страницы наших книг. Но я всё-таки уже набросал главы, в которых мои современники: Никифор, Цимисхий и эта царственная шлюха нарисованы во весь рост. Как будут изумлены потомки. Кого они славили как помазанников божиих и которых боготворили, были - убийцы.

- Интересно послушать, - сказал Геометр, - а только нельзя приравнивать этих василевсов.

- Не уверен, - ответил Диакон. - Вы знаете, как завоевал славу Никифор? Слава его была блистательной и сам он - гордостью ромеев. И в самом деле он был бесстрашен и справедлив. Он поднял военный наш престиж до такой высоты, до какой он никогда не поднимался в прошлом и, так думаю я, не достигнет в будущем… Но что с ним стало потом…

- Жаль, что историки в угоду обстоятельствам и сильным мира сего больше затемняют события в своих сочинениях, чем проясняют, - сказал сатирик.

- Что делать, когда опубликование факта стоит головы? Вот, например, как эти факты, которые расскажу вам; могу ли я обнародовать…