Потом прошла неделя, началась вторая, а человек все был в комнате, спал рядом с ним — с Терентьичем — на сундуке, по ночам тревожно просыпаясь, менял больному компрессы. «Что ж это ко мне бойца послали для ухода, — обиженно думал командир полка, посматривая на незнакомца, — или им в полку уже делать нечего?»

Бред и действительность причудливо сплетались в горячечном сознании больного. Терентьичу казалось, что он ведет в атаку полк на пулеметы неприятеля. А когда приходил в себя, все тот же незнакомец склонялся над ним, менял компрессы.

— Трудно мне, — задыхаясь, жаловался больной.

— Ничего, — говорил незнакомец, — вдвоем нам легче будет, вот только поправься.

И Терентьич поправился и узнал, что выходил его новый комиссар полка.

Вдвоем им действительно стало намного легче нести боевую тяжесть атак, походов, рейдов.

…Совещание кончилось. Решили поискать брод и ночью форсировать реку.

Командиры встали, чуть слышно стукнув оружием, направились в расположение полка. Конники лежали на траве вповалку и в одиночку.

— Заставы и дозоры выслал? — спросил комиссар Терентьича.

— Конечно, еще с вечера.

У знамени остановились. Комиссар предложил:

— Ну, ты, Терентьич, отдыхай до полночи, а с полночи — я.

— Так с полночи же выступаем?..

— Ничего, ничего. Ложись, поспи хоть немного…

Командир влез в тачанку, зарылся в бурку и сразу уснул, словно с головой окунулся в черную теплую воду.

Комиссар постоял, вышел на дорогу, ведущую к реке, и остановился в раздумье: на дороге показалось несколько конников. Отрывистые голоса всадников глушил дальний рокот артиллерии.

«Может, разведка?» — подумал комиссар, идя им навстречу.

— Кто едет? — спросил он.

— А ты кто? — не узнавая его, отозвались бойцы.

— Я спрашиваю — кто едет? — повторил он настойчивей.

— Обознались, товарищ комиссар. Мы к вам.

Комиссар заметил — между лошадьми стоял высокий старик с длинной белой бородой.

— Вот, деда ведем, хочет нам брод указать. Тридцать пять лет здесь живу, знаю переправу, могу провести, — сказал старик.

— А ты кто такой?

— Я еврей, сапожник.

— Та-а-ак, — раздумчиво сказал комиссар. — Что ж, айда к командиру!

У тачанки остановились. Терентьич богатырски храпел под буркой. Комиссар осторожно окликнул.

— Что такое? — стряхивая сон, отозвался Терентьич.

— Вот отец брод знает…

— Брод? Это хорошо… — сбрасывая с тачанки ноги и поеживаясь от холода, сказал Терентьич.

— Я, пане начальник, знаю брод тайный, его мало кто знает, он вниз по течению, километров шесть.

Командир испытующе вгляделся в библейское лицо старика, произнес:

— Это верно, отец?

— Знаю, пане, знаю, — твердо сказал старик.

— Если действительно хочешь помочь нам, то помни — революция твоей услуги не забудет.

— Сделаю, пане начальник, все сделаю.

— Ну, как? — спросил Терентьич комиссара.

— По-моему, этот не подведет.

Полк к переправе шел молча, сдерживая лошадей. Левобережье тонуло во тьме, и безмолвная темнота его казалась особенно подозрительной.

У развилки дорог встретили чей-то обоз. С передней подводы спрыгнул парень, подбежал к Терентьичу, закричал радостно:

— Товарищ комполка.

Командир в недоумении остановил лошадь:

— Тише, черт. Кто такой?

— Это я, Дениска Чуб. Разведчик вашего полка!

— Откуда ж ты взялся?

— Был ранен, отлежался и вот опять в полк.

Даже в темноте Терентьичу была видна улыбка Дениски — такая светлая, такая широкая.

— Ну скажи Буркину, чтоб тебе коня дал.

«Пропал, значит, Лягай…» — вздохнул Дениска, ища среди конников команду разведчиков.

— Гля, Дениска, — шепотом произнес кто-то.

Качнулась в седле тяжелая неуклюжая фигура, и Дениска узнал Буркина.

— Буркин! Товарищ командир! А Колосок где? Живой?

— Отставить разговорчики! — негромко откликнулся Буркин, но в голосе его не было строгости, видно, и он был рад снова увидеть Дениску.

— Товарищ начальник, Терентьич велел мне нового коня дать.

— Ишь какой горячий, на что тебе новый? У Колоска возьми своего.

— Живой! — радостно воскликнул Дениска.

— Ты вот мне крикни еще, я тебя перетяну плетюганом ради встречи.

Дениска в темноте отыскал Колоска и, сдерживая волнение, подошел к нему. Лягай заржал, почуяв хозяина, и Колосок, всматриваясь, пытливо спросил:

— Неужто Дениска?

— А то кто же?

И опять поехали, взволнованные неожиданной встречей, испытующе оглядывая друг друга.

— Соскучился я, Колосок, — шепчет Дениска.

— А ты думаешь, мне легко было?

Дениска ловит потную руку Колоска, перебирает теплые пальцы.

— С вечера Ван Ли про тебя спрашивал: не слыхали ли, говорит, чего про Дениску?

— Так и спрашивал? — радостно изумляется Дениска.

— Так, так.

Подъехали к реке. Черные крутые берега обрывисто спускались к воде. У горбатого яра струи звенели песенно тонко. Подъехали ближе. Потянулась жидкая топь, и копыта сочно зачавкали. Терентьич тревожно вскинулся, — не услышал бы неприятель. Старик-сапожник, ехавший впереди, выпрямился, приостановил лошадь.

— Брод здесь, пане большевик.

Терентьич вперил глаза в бугристую гряду волн, в раздумье ответил:

— Ну что ж; попробуем… А вы, — обратился он к старику, — первым.

Кони осторожно вошли в воду, боязливо взбивая копытами песок. Вода струилась, поднималась выше. У ног она кипела пенными кругами, круги исчезали в темноте, а на смену им закипали новые. Дно оказалось каменистым, вода неглубокой. Она доходила лишь до стремян.

Переправились без всяких происшествий. Последние бойцы выехали на берег. Терентьич бережно, ласково пожал руку старику:

— Спасибо, отец. Никогда не забудем твоей услуги. Езжай домой и работай мирно.

Старик наклонился, к Терентьичу, нерешительно поцеловал его в лоб:

— Победы вам над панами.

Его высокая фигура качнулась и словно растаяла в темноте.

Полк тронулся. Комиссар посмотрел на командира:

— Ты что, Терентьич?

— Так, старик растревожил — батьку вспомнил, увижу ли еще его живым?

Полк в резерве. Впереди, пробивая дорогу к Висле, идет 2-й Кубанский.

Издали доносится тягучий гул снарядов и мелкий, глуховатый, еле слышный говор пулеметов. Дениска примечает: «А ведь прав был обозный, что-то изменилось вокруг — август не похож на июль: все чаще не хватает не то что снарядов, даже патронов! Ожесточенней дерутся белополяки, и как будто больше их стало. Да, видно, самые трудные бои впереди».

Но сегодня, может быть перед завтрашним смертным боем, отдыхают бойцы на берегу неглубокой речки. Шумно ныряют, весело отфыркиваются.

Четверо красноармейцев подсели к Колоску, затянули песню. Тенор забирает вверх, тянет за собой остальные голоса, и песня плывет над бойцами:

Колосок мечтательно улыбается, подтягивает:

Кто-то вынырнул из воды, Колосок, вглядевшись, узнает комиссара. Тот подсел к песенникам, закурил, жадно затягиваясь. А тенор выводит:

Ван Ли, скрестив по-турецки ноги, сидит рядом с Колоском, «дишкантит». Подходят и подходят бойцы. Уже не четверо, а человек пятнадцать поют старую песню: