— Бросай поклоны, читай новости! — крикнул Дениска.

— Постой, не спеши! — огрызнулся Колосок. — Мне и поклоны милы! «…И еще сообщаем тебе новость, — запинаясь, продолжал он, — что с Врангелем мы расплатились дочиста, а вот вас загнали к немцам и держат там ни про то ни про се, а тут скоро пахать выезжать, а сам знаешь, не на чем. Если бы ты был, может, с кем спрягся и маленько попахал, а раз тебя нету, а мы с матушкой старые — куды нам в степ. Вот, может быть, под быков весной наймусь, тогда легче будет, и кой-как прокормимся; это с быками-то. А ты, дорогой наш сынок, Михаила Никандрович, пиши, когда возвернешься со службы. Ты уже и так прослужил 6 лет, пора и заменить кем-нибудь. Ты поговори с начальством, может быть, отпустють…».

— Го-го-го! — засмеялись бойцы. — И впрямь, ты что ж, Колосок, мало просишься?

— Да цыц, дайте ему дочитать.

— «…А еще собчаю тебе новость, — невозмутимо читал Колосок, — недавно я ездил в Краснодар на советский съезд от своих граждан, а мене возьми да выбери в комитет, так что дилов у меня теперь много, станичники ходють ко мне за советами, а в город меня возють по делам каждую неделю и все бесплатно, делегат ведь я. Матери мое делегатство не по духу, говорит, что вот Миша приедить, дак подменит, а я, говорю, сам справлюсь, а Михаила пусть сам работает на пользу советской власти. Вот так. Ишо пропиши нам про Шпака, где он есть, а то про него ни слуху, ни духу, а старик слег в постель…»

— Встряхнулся! — произнес Дениска. — Шпака и кости-то, небось, сгнили.

— Эта Шпа́ка — собака, — непримиримо сказал Ван Ли.

— «… Так что мы теперь, — читал Колосок, — ждем от тебя новостей о немецком народе и о вашем житье-бытье. Ходють слухи о мире с поляками, а мы покамист не читали в газетах. Пропиши сам про это, ежели читал, а пока до свидания, дорогой наш сын, Михаила Никандрович. Известные тебе родители Никандр Тимохвеевич и Дарья Петровна Колосковы».

— Ай да старик!

Колосок любовно сложил письмо, вложил в конверт. Нестыдные слезы щипали глаза. Рядом лежал Ван Ли, устремив глаза в потолок, верно, тоже думал о родине.

«Знает ли о нем его мать, где он? — спросил себя Колосок, поглядывая на китайца. — Нет, наверно, не знает, а вот мои старики знали». Ему вдруг стало грустно, что только к нему, в одиночку, пришла эта радость. И он бережней укрыл буркой своих верных друзей — Дениску и Ван Ли.

Глава 9

Белая капель капает с деревьев, пятнит дорожку, дымится, и кажется, что все вокруг наполнено густым синим вьющимся дымком. По горизонту медленно плывут утренние розовые облака.

— Да-а, весна! — мечтательно произнес Дениска, глядя на облачко, трепещущее в бездонном небе.

Весна, о которой так мечтали бойцы, пришла неожиданно рано. Напоенный прозрачной синевой, день словно не шел, а звенел, таял. Весна вызвала бойцов из бараков. Они сгрудились на солнцепеке, оживленно беседуя, обсуждая новости. Ждали приезда из Москвы представителя Центроэвака. Он приехал в ростепель под вечер, радостный, как свидание. Долго говорил с комендантом лагеря и с командованием полка. Далеко за полночь Зильберт тревожно осматривал бараки.

В окно заглянула луна, и было видно, как в сизом оперении с запада на восток шла в наступление грозовая туча.

Туча задернула луну, и в бараке стало темней и как будто прохладней. Во сне Дениске чудилось, что кто-то его тепло обнимает, чья-то жесткая ладонь ерошит курчавую голову и теплыми легкими слезами плачет какая-то женщина, похожая одновременно на мать и на Андзю…

Утром всех выстроили во дворе. В сопровождении администрации лагеря и командования полков представитель Центроэвака обошел ряды бойцов. Посредине фронта остановился.

— Дорогие товарищи! — сказал он. — Разрешите мне от имени партии и рабоче-крестьянского правительства передать вам пламенный привет и крепкое заверение…

— Урр-а-а! — гаркнули бойцы.

— Страна помнит ваши героические подвиги и напоминает вам…

— Ура-а-а! — гремело в рядах.

— Будьте уверены, что партия и правительство, а также трудящиеся нашей республики ждут вас с нетерпением в свою трудовую семью. Войны мы не хотим, но во имя мира будем сражаться так, как сражались в Польше.

Бойцы жадно слушали речь приехавшего с родины человека.

— Наша мирная делегация уже выехала в Ригу для подписания мира.

— Ур-р-ра!! — радостными весенними голосами кричал весь лагерь.

— Будем надеяться, что мир, во имя которого мы сражались, будет заключен.

Ряды распались, и ватага дюжих бойцов кинулась к оратору.

— Качать!.. Качать его!..

Тот не успел скинуть пенсне, как от сильных рук взлетел на воздух.

— Братцы, подождите! — вскричал он.

— Ур-рра-а!! — неслось по лагерю.

…На другой день представитель Центроэвака обходил бараки, знакомился с жизнью бойцов.

Возле барака «Западный-2» он остановился.

— Ну, как живете?

— Живем надеждой, — ответил Дениска.

— Скоро, скоро мы вас возьмем отсюда, товарищи!

Человек с родины присел на нары, тесно окружили его бойцы.

— Смотрите, как бы вы вшей не набрались! — полушутя предупредил его Колосок.

— Не беда. Я приехал сюда не от вшей бегать, а чтоб вас освободить.

Вечером представитель Центроэвака уехал в другие лагеря. Но в этот день как будто бы и не заходило солнце — до утра горел свет, до утра говорили лагерники, каждому казалось, что свобода уже у самой двери: распахни ее и ступай сквозь все границы на Дон, на Кубань, на Терек.

…Но вот уже на исходе апрель, а приказа о возвращении в Россию нет и нет.

Сочно цвела земля. В отдалении теплой зеленью затопил ближнюю ферму весенний сад. Резали вышину Стеклянного небосвода стрижи и ласточки.

По шоссейной дороге на завод ехала группа рабочих. У лагеря рабочие остановились, помахали приветственно шляпами. По углам по-прежнему были пулеметы, но солнечные зайчики плясали даже на их поднятых кверху теплых вороненых хоботках. Часовой прошел, меряя дорожку, взглянул на рабочих, что-то сказал, улыбнулся. Бойцы передавали радостную весть:

— Это рабочие приехали поздравить нас с 1 Мая!

— С праздником, братцы!

До обеда в обнимку ходили Дениска, Колосок, Ван Ли по лагерю, мечтали о предстоящей встрече с родными.

— Небось, там, дома, нас уже и позабыли?.. — настороженно сказал Дениска.

— Да нет, не думаю, а впрочем, поживем — увидим, — ответил Колосок. Спросил китайца: — А ты, Ван, куда думаешь после мира?

— Работать, на заводы. Шибко много работать надо.

— А я, верно, по крестьянской линии пойду…

— Приедешь домой, что Шпаку скажешь? — поинтересовался Дениска.

— Что было, то и скажу — прятаться не стану.

В полдень пришла в лагерь делегация от рабочих. Ходили по баракам, беседовали, не понимая слов, но понимая друг друга.

— Мы вам писать будем, — говорили бойцы рабочим.

— Гут, гут, — отвечали те.

Потом разложили на общем столе принесенные подарки: колбасу, сыр, консервы. Дениска толкнул Колоска:

— Скажи ты. Складно скажи. Ты умеешь!

Колосок встал:

— Товарищи, все, что мы сейчас едим, заработано потом и кровью немецких рабочих. По любви и дружбе принесли они нам свои подарки. Обещаем же дорожить их любовью и там, у себя дома.

Дениска поднялся. Ему хотелось всем, всем распахнуть свою душу. Нетерпеливо отбросил упругий чуб.

— Товарищи! Вот что я скажу. Я, конечно, не оратор, как наш Колосок. А только хочу — пусть все знают. Я в честь заключения мира даю перед вами обещание, как возвернусь на родину, останусь на сверхсрочную в Красной Армии!

— А что? Правильно! И я — на сверхсрочную, — подхватили бойцы.

Вечером двадцать пятого мая прополз слушок об отправке наутро одного полка в Россию.

— Кого же?

Комиссар и еще не совсем оправившийся Терентьич обошли бараки, успокаивая бойцов.

— Все поедем, товарищи. Разница в трех-четырех днях.