— Граждане!

Бойцы смолкли.

— Слово к вам имеет атаман Всевеликого войска Донского генерал от кавалерии Петр Николаевич Краснов… прошу! — обратился он к дородному генералу.

Генерал снял фуражку, вытянул накрахмаленный платок, протер им глаза, разгладил тронутые сединой усы и гладко подстриженную густую бородку и вдруг по-молодому выпрямился.

— Здравствуйте, сыны Дона, Кубани и Терека! — Голос у генерала был круглый. — От имени ваших отцов и матерей, от имени многострадальной России…

— Что ты — от имени да от имени, оторвали тебя от русского вымени! — засмеялись в толпе.

Генерал только нервно повел плечом:

— От имени многострадальной России разрешите мне принести заверения в любви к вам — сынам тихого Дона, славной Кубани и далекого Терека. Поднявшие меч на отцов и дедов своих, от меча и погибнут!

Дениска стоял перед генералом, вперив в него глубоко запавшие глаза. Он впервые видел Краснова, о котором так много слышал. И вот теперь Краснов был перед ним с поднятой седой головой, поскрипывал хромовыми сапогами.

— Родина оскорблена, вера потеряна, — кидал генерал слова, долбя бойцов ястребиным взглядом. — Но смутные времена, времена самозванцев, пройдут бесследно, оставив после себя лишь жалкое воспоминание о господстве большевиков, предавших и продавших святую Русь.

В толпе засмеялись. Генерал гневно вскинул глаза, махнул фуражкой.

— Да, да, только жалкое воспоминание, — повторил он.

— Ближе к делу, дорогие гостёчки, — крикнули из толпы. — Зачем пожаловали?

Генерал картинно взмахнул рукой:

— Я принес вам не меч, а мир. Я верю в силу русского народа, вижу его страдания и призываю вас, сынов славного казачества, потерявших родину, забыть старые распри, слиться воедино с нами для борьбы против большевиков. Восстановим славу русского оружия, отомстим за посрамление родины и храмов божьих!

С Дениски капал крупный пот. Он слышал многих ораторов, но ни один так не действовал на него, как этот генерал, говоривший с непокрытой головой. Слова простые, такие, какими говорят старики на Дону. Но дурманят эти слова, путают, туманят голову.

Дениску толкнул Ван Ли.

— Комиссара надо позвать, — шепотом проговорил китаец.

— Сам должен знать, — ответил Дениска.

— В город уехал давеча комиссар, — ответил один из бойцов.

— Вот те и на! С того, видно, генерал и разговорился, не боясь укорота.

— Ничего, и без комиссара дадут ему укорот. Нынче мы все грамотные.

— Да поможет нам господь бог! — услышал Дениска последние слова генерала.

— Господа, — сказал адъютант, обращаясь к бойцам, — генерал кончил.

— Здесь господ нет, — усмехнулся Колосок, — господа в Черном море купаются.

Офицер смутился:

— Граждане… какие будут вопросы?

— Дайте теперь я скажу!

Колосок вышел в круг.

— Тут господин генерал говорил, что Россия погибла, народ страдает, а виновники — мы, большевики.

Толпа притихла. Адъютант смущенно посмотрел на оратора, презрительно улыбнулся.

— Я так считаю, — продолжал Колосок, — что мы, большевики, выгнали вас из России — это правда. А все остальное — брехня. За что повыгоняли мы белопогонников? Да за горбы, которые вы набили нам — тому самому многострадальному народу, который вы так любите! И отцы, и деды, и мы хлебнули горя, что и говорить. А как через край полилось, так извиняйте, невтерпеж стало. Ахнули мы и смахнули вас вместе со старым режимом! Так я говорю, ребята, или нет?

— Так, так, чеши его!

— Крой его, Колосок! — крикнул Дениска.

— А теперь господин генерал, насчет купли и продажи. Ты вот тут разъяснял, что родину продали. И опять-таки верно. Только кто ее продал? Вы! — крикнул Колосок. — Вы! Распродали ее, как такую девку. Немцам продавали, французам, англичанам, американцам, японцам. Только ваша купля-продажа не вышла. Без народа, без хозяина торговали, вот и проторговались. Ты и с Деникиным-то поладить не сумел, а хочешь, чтоб за тобой кто пошел! У них, — обернулся Колосок к толпе, — с Деникиным важнейшие разногласия были: Деникин к Антанте под юбку лез, а господин генерал Краснов Вильгельму штаны завязывал. Ясно, что платформы разные. Ну а для нас вы все одним миром мазаны, и для трудового народа от вас одна корысть: кол да мочала, чтоб не плелась эта сказочка с начала!

Генерал бросил по-немецки фразу Зильберту, круто повернулся.

— Дорогу! — крикнул он, позеленев от злости.

Круг подался.

— Я, пожалуй, и кончил… — улыбнулся Колосок. — Говорить-то много не умею, а высказал сразу все — и крышка, извиняйте за резкость, генерал Краснов.

Свита спешила за генералом. У выхода из лагеря он вдруг вспомнил, что фуражку держит в руках, мелко перекрестился, напялил на уши фуражку, вскочил в пролетку…

Встревоженные приездом генерала, бойцы до вечера собирались кучками, громко переговаривались.

— А здорово его Колосок отделал.

— Этот скажет — партейный…

— Да еще и разведчик. Так подвел и вывел, что генерал еле ворота нашел.

— Молодчина!

Дениска прошел в барак и до вечера, не шелохнувшись, лежал на нарах. Он думал об Андрее — неужели польстится земляк на сладкие речи Краснова?

Вечером в барак пришел немец с переводчиком.

— Кто в армию Краснова, выходите в контору получать обмундирование и жалованье.

— Нету таких, проваливайте.

Переводчик переспросил:

— Точно нету?

— Есть! — крикнул голос.

Бойцы изумленно повернули головы. Калюжный схватил сундук, неуверенно подошел к Ильюшину.

— Ну как, Степа, пойдешь?

Барак притих.

— Нет, ступай один, а я уж с ними. Мой бог с красными сладится.

— Ну, как знаешь. Увидишь наших, кланяйся.

— Ладно.

Калюжный, пригнув голову, робко подошел к дверям.

— Куда же мне?

— В контору.

Дениска вдруг вскочил, выбежал из барака. Колосок бросился за ним.

— Я, Миша, сейчас. Хочу еще раз с Андрюхой поговорить.

Он опрометью кинулся в соседний барак.

— Андрей где? — вбегая, Опросил Дениска.

— Я тут! Это ты, Дениска?

— Я, Андрюша! Неужели так-таки и уйдешь с этой сволочью?

— Ну-ну, ты не очень-то шуми! — ощерился Андрей.

— Ладно, — сказал Дениска. — Иди, да гляди не попадайся на моей дороге — не промахнусь! А России ни вам, ни Краснову не видать! — Дениска рванул дверь и вышел из барака.

— Ну что? — спросил Колосок. — Остается Андрей или уходит?

— К панам подался, — сурово сказал Дениска. — Умер Андрей для меня, умер.

…Человек семнадцать вышли из конторы в сопровождении проводника-немца. У ворот лагеря, часовой, нахмурясь, пропустил их. Бойцы угрюмо смотрели им вслед.

— Эх, ребята, — засмеялся Колосок, — чем меньше дерьма, тем дышать легче!

Бойцы ждали далекой весны, а вместе с ней свободы и мира. Но во дворе все еще хозяйничала пасмурная зима, похожая на русскую осень, с заморозками и дождями и мокрым ветром. Изредка выглядывало солнце, и двор покрывался проталинами оттаявшей земли. Тогда бойцы выходили из барака, садились на солнышко, грели прозябшие спины. Солнце пряталось за оградой кладбища, и вновь земля холодела, покрывалась промерзлой коркой.

В один из таких не то зимних, не то весенних вечеров Колосок, Дениска и Ван Ли лежали на нарах. Дверь открылась. В синем просвете показался немец.

— Колоскофф, — произнес он тонким голосом.

— Я.

Немец подошел, протянул конверт.

— Письмо! — заорал Колосок на весь барак.

Бойцы повскакивали с нар, обступили его. Дрожащими руками Колосок вскрыл конверт, вынул осторожно листок бумаги. В глазах замелькали черные, едва разборчивые строки.

— Огонь давай! — крикнул кто-то.

Принесли лампу. Колосок развернул лист, взволнованным голосом стал читать:

— «Пущено письмо 20 декабря 1920 года из станины Отрада Кубанка отцом твоим Никандром Тимофеевичем Колосковым и его супругой Дарьей Петровной. Дорогой наш сынок Михаила Никандрович. Посылаем тебе низкий принизкий поклон и желаем тебе здоровья в делах рук твоих, а еще кланяется тебе кум Корней Никифорович с супругой Аграфеной Степановной с детками до сырой матушки-земли…».