Итжемеса распирала гордость, какой никогда прежде он не испытывал. Он рисовал в своем воображении, как будет рассказывать о своем приключении, о своем счастье аулчанам. Поверили бы только!..

- Эй, джигит, ты что, глухой? – донеслось до Итжемеса. – Как тебя зовут?

Итжемес с трудом очнулся от сладких своих грез. Ответил еле слышно:

- Итжемес.

- Кто твой отец?

- Салпы.

- Из какого ты рода?

- Баимбет.

Вопросы сыпались на Итжемеса как горох, он растерялся, не зная, на какой из них отвечать.

- Откуда путь держишь?

- С Каратау.

- Куда?

- К башкирам.

- Зачем? Что ты у них потерял?

- Ищу верблюжонка.

- Да ну-у-у? Когда же он дал от тебя деру?

- С год уж…

- Ого! Откуда знаешь-ведаешь, что он забрел к башкирам? Ты что, провидец, колдун или болван?

Совсем сбитый с толку Итжемес пожал плечами промямлил:

- Да я не то чтоб знаю, просто…

В ночи покатился мужской здоровый гогот. Потом джигиты начинают гадать: откуда же все-таки и кто этот чудак?

- Каратау велик. С какого он склона скатился, поди пойми-разбери!..

У Каратау и вправду склонов ой-ой сколько!

- Он, стало быть, из рода баимбет. А какого же он племени?

- Э-э-э! У какого же племени в степи нет своего рода баимбет! И у аргынов есть, и у кипчаков есть, – перечислял, загибая здоровенные пальцы пожилой мужчина, - и у алимулинцев, да и у байулинцев найдется, коли пошуровать! Кой пес знает, из какого племени этот безмозглый!

- Вот уж действительно тупоголовый! Усы уже торчат, а он племени своего не знает!

- Будешь подыматься чуть свет да кетменем работать по колено в воде, не то что название племени, имя родной жены из головы вылетит!..

Опять оживились, зашумели мужчины. Смех, гомон со всех сторон; что, кроме смеха нужно степняку, насытившемуся жирным, свежим душистым мясом!

- А поведай-ка ты нам, Итеке, каким искусством или ремеслом владеешь? Чем прославился в своих краях? – тихонько, с подвохом обратился к Итжемесу молодец с лихими усами.

Итжемес в недоумении зыркает глазами, молча таращится то на одного, то на другого.

- Искусство!.. Ремесло!.. Нашел: о чем спрашивать у бродяги! Он только и умеет что прятаться за кустом!

Итжемес почувствовал себя задетым. Погладив реденькие усы, он буркнул:

- Мы тоже, наверное, не хуже других! Что умеет каждый казах, с тем и мы справиться сумеем!

Джигиты примолкли: удивились ответу, но еще больше тому, как сверкнул глазами Итжемес. У них пробудился к незнакомцу интерес.

- Так, так… Ну, что ж, такое может быть тоже… Скажите- ка нам, в чем же искусство ваше, Итеке? В руках или в устах?

Итжемес отрезал не раздумывая:

- В устах!

- Поете?

- Нет…

- Мудрости изрекаете?

- Нет, - набычился Итжемес.

- «Нет, нет и нет!» Что же тогда? – затаили дыхание джигиты в ожидании новой потехи.

- Подайте мне в-о-о-н того кулана! Целиком! И я покажу вам искусство, каким владею.

Джигиты чуть не катались от смеха по земле.

- Ну, парень, придется тебе потерпеть, подождать угощения у башкир! – хохотнул молодой джигит с лихими усами. – Это я тебе говорю!

- Мы оставим его у нас! Будет новой обжорой в ханской свите! Место ведь свободно! Пустует! – добавил другой, и мужчины опять загоготали.

…Какой степной воротила едет на празднества или на поминки без лучших своих скакунов, без палванов, певцов, музыкантов и обжор. Важно удивить людей на больших сборищах! Чем, кем, как – не важно! Главное – изумить, заставить говорить о себе всю степь!

Недавно преставился ханский обжора Анапия. На состязании обжор в Хиве объелся урюка и изюма – непривычная это еда для степняка, - промаялся с животом полгода и отдал богу душу. Освободилось место…

Скитаясь по степи, Итжемес в каждый аул въезжал осторожно, уезжал тайком. Крепко помнил наставления сородичей, которые они давали ему, снаряжая в путь: «Будь постоянно на чеку! Смотри в оба! В наше лихое время немало по степи бродит казахов, которые готовы прибрать к рукам не то что чужой скот – людей других родов и племени» Ни в одном ауле, ни на одной тропке не встретил Итжемес желающих позариться на него, отбить от его рода-племени. Зачем он кому бы то ни было? Казахи уважают отчаянных джигитов! Чтоб и для барымты были гожи, и могли охранять, а при надобности и отбивать табуны от набегов. Казахи уважают руки, которые умеют держать здоровенную дубину и размахивать ею! Ничего этого Итжемес не умел! Разве что, если выпадет счастливый случай, сумеет слопать один овцу…

Неужели ему наконец привалило счастье и он хоть кому-то понадобился, верил и не верил Итжемес.

Всю ночь он не спал, ворочился с боку на бок, радуясь и опасаясь не рано ли он возликовал. Благодарил в душе рыжего верблюжонка, раскаивался, корил себя за то, что целый год посылал ему, прыткому и неразумному, проклятья.

В ту ночь лежал без сна не один Итжемес.

На холме, обдуваемом ветерком, белела ханская юрта. Ее охраняли шесть стражников.

Мягкая летняя ночь, земля, небо словно уговаривали хана: «Успокойся! Усни! Отдохни!» Однако проклятый сон никак не шел к хану.

Абулхаир неотрывно глядел на небо. Звезды проступали все ярче и гуще, будто кто-то вновь и вновь зажигал их. Как любопытные дети, сгрудились они над самым отверстием шанырака и, казалось, подглядывали за ханом. Абулхаир представил себе небесную ширь, украшенную сияющими, игривыми звездами. Одна убегает от другой, а вон та несется, несется и, пробивая черное пространство, заполнившее собой мир меж землей и небом, падает с недосягаемой выси в бездну. Улетает на вечно от своих, теперь уже далеких, беспечных подруг и манит их за собой. И они льют ей вслед свой обильный щедрый свет, чтобы она не заблудилась, не ушиблась, не сгинула в мрачном чреве тьмы.

Представив, какая тьма окутывает мир там, сразу же за стенами шатра, хан невольно поежился. Невидно ни зги. Абулхаир поспешил перевести взгляд на звезды, к светлому, вольному, необъятному небу.

Звезды хитро подмигивали хану, точно намекали ему, что владеют какой-то великой тайной. Тайной, которая ведома им, но сокрыта от него, земного существа.

«Все это просто мне мерещится. А вдруг – нет? Затеяли возню, толкают друг друга, теснят, словно им не хватает места на бездонном, бескрайнем небе. Устремились все в центр, в одно место. Чего же они хотят, чего добиваются? – недоумевал Абулхар-хан. – Уж не твердят ли, как люди: «А меня ты видишь, меня? Я здесь самая яркая и красивая! Нет звезды прекраснее меня! Нет мне равной!..» Приглядишься, и становится ясно: самые яркие, не найдя местечка в центре, улетают подальше, чтобы не затеряться в этом скопище. Интересно, как всевышний создавал небо и эти мириады звезд?.. Если спросить об этом простого смертного, он, конечно же, ответит так: самые большие, самые яркие звезды аллах расположил в центре небес, вокруг них зажег почти равные им. Почти… Затем – чуть менее яркие, а по краям, у горизонта, разбросал тусклые, бледные звезды.

Однако это только на первый взгляд так кажется. Сколько прекраснейших звезд находится не в центре, а по краям вселенной. Сколько бледных закрепилось прямо на небесной макушке… На небе, похоже, царят те же законы, что и на земле… И звезды тоже делятся на благородные и простые, и у них нет равенства и справедливости. Как у людей… Как у нас, казахов».

Абулхаир почувствовал, что в нем нарастает раздражение. Он стиснул зубы, сжал кулаки: «Откуда это у нас пошло: «Сын, рожденный от старшей жены, сын рожденный от младшей жены»?.. Однако звезды мудрее людей, они не стесняются, не боятся светить полным своим светом, во всю свою мощь, даже если находятся внизу или с края… От скуки дети играют в альчики и, прежде чем начать игру, они перемешивают их. Так и господь. Для своей вечной игры, для развлечения он смешал всех и вся. Он сотворил сильного и слабого, умного и глупца – и все это перемешал. Ему забава, людям – мука…»