Гандым сидел у порога и толок в ступе хлопковый жмых. Желтая пыль курилась над ступой, оседала на его одежде, бороде и ресницах. Лицо Гандыма, принявшее цвет жмыха, стало одутловатым и страшным, как у человека, которого уже коснулось дыхание смерти. Мутные глаза его смотрели на все холодно и безразлично. С такой же безнадежностью смотрела на мир и жена Гандыма, Биби. Хотя ей не было еще и тридцати пяти, она выглядела старухой. А их восьмилетняя дочь стала тонкой, как хворостинка. Казалось, в ее детских чистых глазах затаилась тоска о хлебе.

У Артыка заныло сердце от жалости. «Чем им помочь, как поддержать?». — думал он. В это время ветер донес голос Халназара и громкое ржание Мелекуша. Одного этого было достаточно, чтобы в сердце джигита вспыхнул давний, неутоленный гнев. Хотелось сейчас же пойти к баю и потребовать: «Отвези вьюк зерна Гандыму!» Но разве Гандым один так бедствует?.. Что делать с другими?

Артык не решился задавать Гандыму обычные вопросы о здоровье и благополучии дома. Он только сказал подавленным голосом:

— Дядюшка Гандым, нелегкое у тебя житье, как я погляжу.

Возможно, Гандым не понял, что Артык жалеет его. Ответ был суров и резок.

— Да, — сказал он, — есть такие молодцы, что носят пушистые папахи, красные халаты и черные сапоги. И за это хвала аллаху! Либо мирские заботы уйдут от нас, либо мы уйдем из мира. — Он посмотрел на Артыка своими полубезумными глазами. — Да-а, есть и такие,— повторил он, — наденут погоны, в начальники лезут! — и вдруг страшно захохотал: — Ба-я-ар! Ха-ха-ха-ха!..

Разумные слова полубезумного Гандыма потрясли Артыка. Сердце его сжалось от боли. Он взглянул на свой красный халат и почувствовал себя как в огне.

Растерянный, подавленный побрел он вдоль ряда черных кибиток. В этом году в тамдырах не разводили огня; всюду у кибиток зияли темные дыры, точно голодные пасти. Многие тамдыры уже обрушились, в пустых днищах их устроили себе гнезда фаланги и скорпионы. Собачий лай был слышен только в халназаровском ряду. А если попадалась собака, то она неподвижно лежала унылая или же лениво рылась в прошлогодней золе и мусоре, ища себе пропитания.

Артык и не заметил, как набрел на группу дейхан, сидевших и лежавших возле одного шалаша. Большинство из них ничем не отличалось от Гандыма — те же одутловатые лица, тот же землистый цвет кожи и та же безнадежность в тоскливых глазах. Здороваясь с Артыком, они не выказывали никакой неприязни, но в их слабых голосах, в скорбных взглядах была та же горечь и боль. И Артык понял их молчаливый укор: «Ты, братец, в прошлом году лежал вот тут вместе с нами и растратил наши раны, говоря о восстании. А теперь нацепил погоны, стал начальником и забыл нас. Где же твои слова о свободе, о справедливости?»

Артык подумал: «И зачем я все это нацепил на себя? Зачем в таком виде пришел в аул? Умно поступил Ашир. Когда я предложил ему сменить одежду, он отказался. А я дурак и мальчишка!» — выругал он себя и в своем нарядном халате опустился на пыльную землю.

Черкез разостлал рядом свой потрепанный чекмень и сказал:

— Артык, запылится твоя одежда, ложись вот сюда. Артык принял это за насмешку и стал уверять:

— Дядюшка Черкез, какая бы ни была на мне одежда, я все тот же Артык и сердце у меня прежнее.

Беседа не ладилась. Артык собирался уже было уходить, но из-за ближайшей кибитки появился Ашир. На нем был все тот же темный, с пятнами мазута русский рабочий костюм. Дейхане сразу оживились. Лежавшие поднялись, все начали тепло приветствовать вернувшегося с тыловых работ земляка. Однако одежда Ашира показалась дейханам еще более странной, чем красный халат Артыка. Посыпались шутки:

— Эй, Ашир, ты стал настоящим русом!

— Он похож на кондуктора с железной дороги!

— А я принял его за машиниста с завода Артына-ходжайна!

Ашир весело отшучивался:

— Что я стал русом, это ничего. Не только русом, но и рабочим. А вы поглядите на Артыка! Он стал настоящим баяром.

Артык, и без того обиженный холодным приемом дейхан, раздраженно бросил:

— Ашир, прикуси язык!

Ашир засмеялся:

— Вот видите, — чем не баяр-полковник? Уже и приказывать начал.

— Я не знаю, на что ты намекаешь, и не хочу слушать твоих глупых шуток! — вспыхнул Артык. — Если ты знаешь, как выйти из беды, веди людей за собой. А не можешь — следуй за мной!

— Артык, что за речи? Я всегда был твоей тенью. А эти люди ждут от тебя совета. Теперь тем более: ты стал большим начальником!

Артык задрожал от возмущения. Ему хотелось резко ответить Аширу, даже встать и ударить его. Прислушиваясь к перебранке друзей, дейхане сначала посмеивались, но потом начали опасаться серьезной ссоры. Черкез поспешил вмешаться. Он попросил Ашира рассказать, где бывал, что видел. И Артык решил на время отложить объяснение с другом.

Не успел еще Ашир рассказать всего, что хотел, об организации рабочих на заводе, о русской революции, как все заговорили о голоде, о необходимости действовать сообща, о том, что нужно что-то предпринять, чтобы добиться помощи. Артык лежал, опираясь на руку, и слушал. Он не вмешивался в разговор. Но когда Ашир заговорил о том, что неплохо бы обратиться за помощью к совету, не вытерпел и заявил:

— Можно обойтись и без помощи красных гвардейцев Куллыхана! Если пойдете за мной, я найду бальзам, чтобы залечить ваши раны.

— Вот было бы хорошо! Мы всегда ценили тебя.

— Незачем ходить далеко. Зерно можно найти здесь же. И столько, что хватит голодным на целый год!

Седой, с длинными ресницами человек приподнялся и придвинулся поближе к Артыку. Его тусклые глаза оживились, он сказал взволнованно:

— Так ведь это спасение для народа! Где, скажи, искать это зерно?

— Где бы ни искать, а уж у Халназара, наверно, найдем достаточно.

Черкез с сомнением покачал головой.

— У Халназара? — переспросил он. — Разве бай берет зерно у дейхан для того, чтобы вернуть им?

— Он у нас брал — не просил, и мы его умолять не станем!

— Как же так? Ведь он в почете у вашего Эзиз-хана.

— Мы возьмем у него зерно и поделим, будь он хоть самим ханом!

— А как на это посмотрит твой хан?

— Как посмотрит, так пусть и смотрит!

Ашир вдруг вскочил с места и подошел к Артыку:

— Вот теперь, друг, ты опять стал прежним Артыком!

Дейхане задумались.

Отобрать зерно у бая. Да ведь это неслыханное дело! Ашир что-то говорил о новых законах русской революции. Может быть, эти законы разрешают взять у бая. Но можно ли это делать по шариату? Не говорит ли это против обычая, установленного адатом? Да и согласится ли Халназар отдать свое добро без кровопролития?.. Впрочем, все равно помирать. А может быть, Халназар поделится своим хлебом с голодными, пожалеет людей или побоится их?.. Гибнут дети — грех на душе отца. Если уж не избежать греха, так чем отрекаться от детей, не лучше ли совершить этот грех против бая, отступив от веры и от адата?..

И большинство дейхан решило идти к Халназар-баю требовать хлеба голодным. Весть эта быстро облетела аул. Большой толпой дейхане двинулись к байским кибиткам.

Халназар-бай при виде толпы сразу почувствовал, что голодные люди пришли к нему не с добром. И осо-. бенно растерялся он, увидев среди дейхан Артыка в зеленых погонах и Ашира в костюме городского рабочего. Хриплым голосом он Обратился к толпе:

— Ой, люди, что это значит? К добру ли?

Артык выступил вперед и сказал:

— Бай-ага, тебе самому известно положение этих людей: им нечего есть, они умирают с голоду. Свежи еще могилы дядюшки Мухамедкули, тетушки Аджаб и Курре. Кладбище ждет и этих людей. Ты богатый человек. Люди пришли тебя просить поддержать их на этот год. Придет новый урожай — и каждый с благодарностью вернет тебе все, что получит.

Если б порядки были хотя бы прошлогодние, Халназар сказал бы: «Так не просят!» — и не побоялся б накричать на толпу. Но пришли новые времена, и разговаривать с людьми надо было по-иному.

— Ах, братец, — сделав скорбное лицо, заговорил Халназар, — о чем толковать! Если бы у меня было столько зерна, сколько песку в Гуры-Дангдане, я все отдал бы людям. Что может быть лучше их благодарности! Но разве есть у меня зерно? Все лишнее я отдал голодным, остатки вошли в мешки. Если разделить эти несколько мешков между вами, вряд ли это кого-нибудь насытит... Все же вы пришли с просьбой, и я не могу отпустить вас с пустыми руками. Придется поискать, и каждому, может быть, наберется фунт или два.