— Пиши телеграмму начальнику области.

Писарь, уже уставший ждать, снова взялся за ручку. Полковник, заложив руки за спину, возобновил прогулку по кабинету и стал диктовать:

— Среди туркмен Серахского приставства Тедженского уезда начались волнения, точка. Согласно сведениям, запятая, полученным из достоверных источников, запятая, зачинщики смуты намерены обратиться за оружием к Афганистану, точка. Принимаю необходимые меры, точка. За злостную агитацию против набора на тыловые работы взят под арест Клычнияз Комек из Серахса...

Действительно, когда распространилась весть о мобилизации на тыловые работы, народ заволновался. Были разные люди: осторожные размышляли, отважные садились на коней. Полковнику приходилось ежедневно доносить начальнику области о вспышках недовольства то в одном, то в другом районе. Накануне он передал по телеграфу: «В сорока верстах от управления неизвестными злоумышленниками ранен в ногу один из служащих управления... Между Тедженом и Серахсом группа вооруженных туркмен напала на почту. Была перестрелка...»

Продиктовав очередное донесение, полковник вышел на веранду. Все вскочили с мест; приветствуя его, сложили руки на животе, склонили головы в низком поклоне. Полковник, прищурив холодные голубоватые глаза, обвел взглядом хмурые лица, бросил волостным, стоявшим впереди, несколько слов. Волостной Хуммет, встав навытяжку, ответил ему по-русски.

Халназар-бай, не понимавший по-русски ни слова, перевел для себя гневный вопрос полковника так: «Одним словом, скажите: дадите вы людей на тыловые работы или нет?» Вкрадчивый ответ Хуммета мог обозначать только одно: «Баяр-ага, мы готовы служить тебе!» Халназар и в самом деле не ошибся. Полковник обратился через Ташлы-толмача к старшинам и эминам:

— Ну, старшины, выборные! Вы исполнили повеление государя?

Волостной Ходжамурад выступил на шаг вперед и подобострастно сказал:

— Господин полковник! Кто осмелится не выполнить волю его величества? Обязательно выполним!

Полковник кивнул головой в сторону старшин и эминов:

— Почему молчат?

Старшины переминались с ноги на ногу, обменивались взглядами, ни у кого из них не хватило решимости говорить. Хуммет открыл было рот, но полковник остановил его:

— Помолчи!

Тяжело дыша, он злыми глазами уставился на старшин и эминов. Нижняя губа у него отвисла, лицо стало свирепым. Взявшись за эфес шашки, он покачался с носка на каблук и раздраженно заговорил;

— Вы думаете, я не знаю, что у вас на уме? Вы вооружаетесь, садитесь на коней, нападаете на почту! Хотите пойти против государя императора? Хотите обратиться за помощью к Афганистану? Я знаю вас! Я хорошо знаю вас, разбойников!

Старшины, выборные, волостные не находили в себе смелости что-либо возразить, когда толмач перевел слова полковника. А тот, распаляясь все больше, закричал на них хриплым голосом:

— Негодяи! Кто вы такие, чтобы осмелиться выступить против воли государя? Империя его величества — необъятное, непоколебимое государство. А вы что? Вы — грязь, прилипающая к ногам! Вместе с государством, от которого вы ждете помощи, гнев его величества сравняет вас с землей! Разве вы не знаете, что наши казаки вошли в резиденцию вашего главного имама (Имам — руководящий богослужением; здесь — духовный глава мусульман), в город Мешхед? Весь мир трепещет перед могуществом белого царя! А вы что?..

Излив весь свой гнев, полковник несколько успокоился. Поднявшийся ветерок разогнал пыль, освежил воздух. Яркие лучи солнца, пробиваясь сквозь листву деревьев, заиграли на больших папахах, на потускневших сумрачных лицах. Полковник, тяжело переводя дух, уже более мягко обратился к толпе:

— Ну, говорите все, что хотите сказать.

Первым начал Хуммет:

— Господин полковник! Разные негодяи омрачили ваше сердце. Если попадутся нам эти смутьяны, лишившие покоя ваше высокоблагородие, клянусь вам, мы собственными руками расправимся с ними!

Вслед за Хумметом выступил вперед Ходжамурад и заговорил так же подобострастно:

— Господин полковник, если в народе будет хоть небольшое недовольство, мы сами примем против этого меры. Прежде всего мы сами известим вас об этом. Это наш долг! Преданные рабы великого государя готовы покориться его велению. Господин полковник, склоняя голову, я заверяю вас: в народе царит мир и спокойствие!

Некоторые старшины подтвердили:

— Правильно!.. Так и есть!.. — По толпе прокатился гул голосов и стих...

Полковник постоял, прислушиваясь, и сказал:

— Даю вам три минуты сроку. Подумайте и скажите мне свой ответ.

Резко повернувшись, он направился во внутренние комнаты канцелярии, но в дверях остановился и указательным пальцем поманил к себе переводчика. Ташлы-толмач подбежал к нему. Полковник шепнул ему что-то и ушел к себе.

Люди облегченно вздохнули, стали вытирать потные лица. У всех был виноватый, растерянный вид. Ташлы-толмач с грубой бранью обрушился на волостных и старшин:

— Сучьи дети, почему не подготовили людей? Вы поставлены над народом. Белый царь вам доверяет, надеется на вас, видит в вас силу. Все слуги царя, но вы не заслужили даже съеденной вами соли. Как вы могли с таким лицом предстать перед господином полковником?

Когда говорил полковник, Бабахай вспомнил все, что происходило у него на собрании мирабов и эминов. Ему все время хотелось прервать полковника, показать себя верным старшиной, сказать: «Баяр-ага, в моем ауле действительно были выступления против царя. Такие-то и такие-то раздували огонь неповинения». Его останавливала мысль, что полковник обругает его, закричит: «Негодяй! Если такое было, почему ты не донес?» Он боялся не проклятий народа, а гнева полковника. И он промолчал, успокоив себя мыслью: «А, такие крики и споры бывают в каждом ауле, и никто об этом не дает знать в канцелярию». Но когда заговорил Ташлы-толмач, он признался:

— Клянусь аллахом, Ташлы-ага говорит верно! Мы потеряли свое лицо.

Толмач продолжал:

— Как же при таком вашем поведении может доверять вам господин полковник? Как может называть вас своими слугами? Вы превратили в ложь все донесения, которые он послал начальнику области! Как же ему не гневаться на вас? Надо не раскисать, как недомешенное тесто, а держать людей в руках! Когда вы стоите перед господином полковником, вы должны белое называть белым, черное — черным, землю рыть своим дыханием, а не...

Старшина со шрамом на лбу простосердечно и мягко сказал:

— Ташлы-ага, мы же собаки господина полковника. Куда нас натравит, туда и должны лаять. Но...

Сары перебил его:

— Хыдыр-арчин! Может быть, мы и собаки, но собаки у своего стада: наши зубы не будут рвать своих овец!

Бабахан, который и без того был страшно зол на Сары за его речи на последнем собрании, с раздражением крикнул:

— Если бы я был пастухом, а ты псом, и ты не вонзил бы зубы в паршивую овцу, вечно отбивающуюся от стада, я вбил бы тебе твои зубы в глотку!

Покги Вала, совсем онемевший от страха при виде разъяренного полковника, только пришел в себя и пустил в ход свой неугомонный язык:

— Платой собаке, не оправдавшей съеденной ею похлебки, должна быть горячая пуля!

Сары хотел резко ответить Бабахану и толстяку, но в этот момент Ташлы-толмач снова обратился к толпе.

— Старшины, эмины! Сейчас не время для споров. Вы поговорите спокойно, посоветуйтесь, выбросьте из головы дурные мысли и подготовьтесь дать прямой ответ господину полковнику.

Главный переводчик уездного управления Ташлы был сыном одного языкастого старшины, который пятнадцать лет занимал это теплое местечко. Начальник уезда, довольный службой старшины, дал разрешение принять Ташлы в русскую школу. Среди учителей школы были и честные, передовые люди. Благодаря им из школы вышло немало полезных своему народу интеллигентных людей. Но выходили оттуда и такие, как Ташлы-толмач. После окончания школы Ташлы был принят в управление на должность переводчика. Он умел угадывать настроения и желания полковника, выполнять его прихоти. Из всякой тяжбы он извлекал для себя выгоды: одного из спорщиков обнадеживал, другому не отказывал, втихомолку обоих натравливая друг на друга, раздувал из мухи слона, обоих тяжущихся доил, обоим морочил голову.