— Старшины, короче говоря, речь идет вот о чем: его величество государь император повелел взять из аулов людей для помощи войскам; эти люди будут выполнять в тылу разные работы, то есть будут как бы рабочими.

Никто не издал ни звука.

Полковник с мрачным видом обошел вокруг стола, прошелся по веранде и, вернувшись на прежнее место, крикнул:

— Па-ачему молчите?

Старшины вздрогнули от грозного окрика, хотя никто не понял слов, сказанных по-русски. Хуммет шагнул вперед и поднял руку к папахе:

— Повеление государя императора для подданных его — великая честь. Мы принимаем его душою и сердцем.

Ходжамурад поддержал его:

— Великий государь поставил нас, мусульман, наравне с другими своими подданными. За это мы чрезвычайно благодарны.

Старшина с шрамом на лбу в меру своего понимания подал совет:

— Полькойнек-ага! Наш народ — простой, темный, кроме своего дела, ничего не умеет. Если белому царю нужны рабочие, пусть наймет персиян, — мы расходы оплатим. Не лучше ли будет, если мы для храброго войска белого царя дадим хлеб и скот?

Полковник что-то недовольно пробормотал, и, толмач тотчас перевел его слова:

— Господин полковник говорит, что никто не смеет давать советы государю императору, — он знает обо всем лучше всех.

Тогда выступил вперед Бабахан и заговорил с важным видом:

— Великий белый царь знает все. Наши бесстрашные добровольцы-джигиты громят австрияков и немцев, берут их в плен. Они прославляют имя туркмена на весь мир. Наши деды не давали Ирану зажечь огня. Доблестные сыны Туркмении почтут за счастье защищать и расширять владения белого царя. Я не согласен со словами старшины Хыдыра, который хочет ославить туркмен как беспомощных и втоптать в грязь доброе имя воина.

- Бабахан-арчин правильно говорит! — раздался голос.

Во время перевода речи Бабахана полковник одобрительно кивал головой: «Так, так». Ходжамурад, видя, какое впечатление произвели на полковника слова Бабахана, угодливо проговорил:

— Мы просим господина полковника считать слова Бабахана-арчина мнением всех старшин и всего народа.

Бабахан, вовсе осмелев, обратился к полковнику:

— Господин полковник! Мы просим царя не делать несчастными храбрых сынов туркменского народа. Пусть их не ставят на черную работу, а дадут в руки оружие и пошлют на войну!

Полковнику хотелось похлопать по плечу Бабахана и сказать ему: «Молодец!», но собственное высокомерие не позволило ему сделать этого. Однако по улыбающимся под стеклами пенсне глазам было видно, что он очень доволен.

Старшина со шрамом на лбу, выдвинувшись несколько вперед, намеревался, очевидно, что-то сказать, но полковник, решив, что умного слова от него все равно не услышишь, вытянул руку, как бы защищаясь от него. Один старшина-заика, испугавшийся слова «война», заговорил прямо из толпы:

— Бе... бе... белый царь все знает. Ее... ее... если он говорит pa... pa... рабочие, зна... зна... значит, рабочие, и... и... и это неплохо!..

Бабахан, стараясь еще более отличиться, перебил его:

— Доблестного богатыря поставить на черную работу! Что же это такое? Это значит рубить топором собственные ноги. Нет, я с этим никогда не соглашусь! Прошу господина полковника довести до государя императора нашу просьбу: вместо лопаты дать в руки туркменам оружие!

Лицо полковника просияло. Решив, что успех мобилизации туркмен на тыловые работы вполне обеспечен, он теперь гордился тем, что сумел подойти к людям и привлечь на свою сторону таких, как старшина Бабахан. Прохаживаясь по веранде, он начал обдумывать содержание телеграммы начальнику области. У него уже мелькнула мысль о награде.

Казалось, шея его, и так еле вмещавшаяся в воротник, еще больше раздулась, и, когда он поворачивался спиной, на затылке видны были жирные складки.

Веселый вид полковника успокоил старшин, обрадовал волостных. Следя за его грузной фигурой, они переглядывались между собой, обменивались улыбками.

Остановившись у стола, полковник обратился к Бабахану. Толмач стал переводить его речь по частям:

— Арчин-хан, твои слова мне очень понравились. Благодарю!.. Я хорошо знаю храбрость туркмен и горжусь тем, что по воле государя нахожусь здесь на службе... Твою просьбу — просьбу народа — я передам начальнику области, через него — господину генерал-губернатору Туркестана, а его высокопревосходительство доведет о ней до сведения его величества государя.

Собравшиеся склонили головы:

— Ваше высокоблагородие, господин полковник, мы — ваши покорные слуги...

Когда полковник ушел в кабинет, перед верандой поднялся шум.

Глава восемнадцатая

Собрание у старшины получилось весьма многолюдным. Кроме приглашенных, многие приехали по своим делам.

Под просторным навесом у кибитки людей становилось все больше. И так как в тени не хватало места, неприглашенным пришлось разместиться на кошме, разостланной у навеса, под палящими лучами солнца. Люди в тяжелых бараньих папахах, многие в двух халатах с широкими кушаками из козьего пуха, изнывали от жары. Всем было известно, что старшину вызвал начальник уезда и что он вернулся домой только перед рассветом. Мрачное лицо Бабахана сулило неприятные вести. Поэтому никто из прибывших не хотел первым нарушить молчания. Наконец, Халназар-бай, сидевший близко от старшины, спросил:

— Арчин-хан, ты скажи, зачем собрал народ?

Бабахан снял шапку, погладил бритый череп. В его острых черных глазах сверкнул огонек и погас, на смуглое лоснящееся лицо, казалось, легла бледность. Трудно было угадать, какие мысли бродили за узким наморщенным лбом старшины, но мрачный вид его действовал на всех угнетающе.

Халназар лучше, чем кто-либо из присутствующих знал хитрого Бабахана, но и ему показалось, что старшина искренне огорчен выпавшей на его долю неприятной обязанностью. Прикидываясь радетелем народа, он заговорил от имени всех:

— Арчин-хан... Мы знаем тяжелое положение правительства и готовы ко всему. Ты не стесняйся, говори— какой вышел приказ, какой налог. Что бы ни обрушилось на нашу голову — переживем. Объясни народу повеление царя!

Бабахан поднял голову, обвел всех тяжелым вглядом и, хмуря брови, сказал:

— Люди, у меня нет приятных вестей. Сары, отпив из пиалы глоток чаю, заметил зло:

— А разве ты когда-нибудь приносил приятные вести? Мы знали об этом уже в тот день, когда тебя вызвали к полковнику.

— Будь проклята служба! — продолжал старшина. — Это такой приказ — не сказать нельзя, а сказать язык не поворачивается. Ругайте меня, проклинайте, но я должен сказать...

Покги Вала, немного запоздавший, еще не успел усесться, как бросил:

— Арчин-хан, мы знаем, что ты не сам сочиняешь приказы. Что есть, то и говори!

— Правительство... — старшина приподнял брови и решительно выдохнул: — требует людей.

Услышав слово «людей», все вздрогнули и опустили головы. У каждого мелькнула мысль о сыне, о брате или о самом себе. Тревога охватила даже Халназара — одного за другим он вспомнил всех своих сыновей. Ни у кого не хватило сил сказать что-нибудь, только у Покги Вала глупо вырвалось:

— Вот оно что!.. Ну, и за это спасибо!

Халназар бросил сердитый взгляд на толстяка. В его взгляде, казалось, был вопрос и упрек: «Кого ты благодаришь и за что? Это не о таких ли глупцах, как ты, сказано, что они благодарят бога за неблагополучие своего дня?» Однако он не дал воли своему гневу — с Покги они выступали всегда заодно, и не было смысла ссориться, а вспомнив о своем богатстве, о друзьях в уездном управлении, Халназар и совсем успокоился. Погладив бороду, он сказал:

— Люди! Говорят так: что с народом пришло, то добро. Вы не очень-то вешайте головы!

Нобат-бай с болью в сердце думал о своих четырех сыновьях, — каждый был ему дорог. Он хотел что-то возразить Халназару, но только почмокал губами и закрыл руками лицо.

Мамедвели-ходжа, тряся козлиной бородкой, проговорил, словно прочел молитву: