Каждый день он ходил смотреть, как поднималась пшеница на его участке, как наливалось зерно в еще зеленоватых колосьях. Обвязав голову синим платком, закатав штаны выше колен, он, измазанный глиной, ходил с лопатой на плече по узким канавкам, то открывая, то перекрывая воду. Иногда он подолгу стоял задумавшись. Вверху, в сияющем голубом небе, лилась бесконечная песня жаворонка, упругие стебли пшеницы, раскачиваясь на ветру, с мягким шумом кланялись во все стороны, и на душе у Артыка становилось светлее. В такие минуты он думал об урожае, об Айне, и губы его расплывались в улыбке. Правда, враги сильны и коварны; отняв у него коня, они хотят отнять и любимую девушку. Но Артык не верил, что им это удастся. Ведь сказала же ему Айна: «Умру — земле достанусь, не умру — буду твоя!» Перед ним возникал нежный образ девушки, и он принимался напевать:

Сердце, как птица, трепетно бьется,

И хочется сердцу высоко летать.

Радость мне в очи негою льется,

И хочется милую сердцу обнять.

А то вдруг начинал разговаривать со своей Айной, словно она и в самом деле стояла перед ним. В эти минуты он показался бы самому себе смешным, если б мог видеть себя со стороны.

Однажды, стоя так и напевая, Артык почувствовал, как его голой ступни коснулось что-то скользкое и холодное, и в тот же миг увидел пеструю змею, которая ползла, подняв голову. Его улыбающееся лицо исказилось от страха и отвращения. Взмахнув лопатой, он ударил змею по голове. Змея пометалась и замерла без движения. Артыку вспомнился недавний случай.

Как-то ночью он проводил полив своего участка. Ему захотелось спать. Выбрав сухой бугорок, он прилег на нем и тотчас уснул. Проснулся — у левого бока под мышкой лед. «Змея!» — молнией пронеслось в голове, и сердце похолодело от страха. Все же он не потерял самообладания; осторожно запустив правую руку за ворот рубахи, он схватил мягкое холодное тело змеи и в мгновенье ока отбросил в сторону. Только после этого, чуть не задохнувшись от волнения, вскочил на ноги. При свете луны он видел, как извивающееся тело гадины с шумом шлепнулось в воду...

Глядя на убитую змею, Артык с суеверным ужасом думал: «Это не простая змея, это дух моего врага. Она преследовала меня, но я все же размозжил ей голову. Так будет и с моими врагами». Он взглянул на свои мускулистые ноги, на могучие руки и улыбнулся: ему ли бояться? Нет, он молод, силен, ему не страшны никакие враги!

В тот день, когда происходило бурное собрание мирабов, эминов и дейхан у старшины, Артыку так и не удалось поговорить о своем коне с Бабаханом. Раздраженный и злой, арчин ушел в кибитку, даже не взглянув на него.

Артык пешком отправился домой.

Солнце клонилось к закату. Усталость и жажда томили Артыка. Все же он завернул на свой участок, чтобы еще раз полюбоваться богатым урожаем.

Пшеница стояла густой стеной, стебли ее, доходившие до подбородка, отливали желтизной сухого камыша. Зеленоватые, клонившиеся к земле тяжелые колосья были длиной в ладонь. Артык вытянул шею, поднялся на носки и не смог окинуть взглядом все поле. Пшеница шумела и волновалась вокруг — он словно купался в ней. «Надо делать шалаш, переезжать сюда и приниматься за уборку», — подумал он и пошел на участок, засеянный вместе с Аширом.

Посевы на целине тоже радовали глаз. Здесь пшеница поднялась до пояса. Кунжут взошел редковато, но уже начал ветвиться. Для хлопка солончаковая, поросшая сорняками почва оказалась совсем непригодной. Два раза Артык пропалывал поле, и все же сорняки почти заглушили хилые, уже начавшие желтеть стебли хлопчатника. Артык был недоволен ими, но когда он взглянул на дыни, засеянные по краям канавок, его глазам представилась совсем иная картина. Толстые зеленые стебли, пробежав расстояние в пять-шесть шагов навстречу друг другу, схватились и переплелись зелеными усиками, а землю сплошь покрывали широкие листья, между которыми пестрели большие желтые цветы. Подняв листву, Артык увидел лежавшие на земле завязи величиной с большой клубок ковровой шерсти. Сорвав две еще зеленые дыни, он положил их в рукав чекменя и зашагал домой.

Шекер словно чувствовала, что брат возвращается не с пустыми руками. Едва Артык подошел к кибитке, как она выскочила навстречу и запрыгала вокруг него:

— Артык, что принес? Скажи, что?

Артык засмеялся:

— Угадай, тогда дам!

— Дыньку принес, дыньку!

Шекер не знала, что у Артыка в рукаве, но ей так хотелось недозрелой, хрустящей на зубах дыни! Артык вынул одну и подбросил ей прямо на руки:

— Держи, сестренка!

Шекер, словно ей дали золотой, вприпрыжку побежала к матери. Нурджахан с молитвенным благоговением посмотрела на дыню с незатвердевшей, еще зеленой кожицей:

— Дай-то бог!

— Мама, мам, я и тебе дам, — сказала Шекер. Вторую дыню Артык хотел отдать Айне, но, видя радость Шекер и матери, решил и эту оставить им.

— Ты не думай, сестренка, что я забыл мать! Вот и на ее долю! — и он поднял на руке вторую дыню.

Шекер опять запрыгала вокруг него:

— Нет, обе мои! Обе мои!

Айна вздрогнула, услышав о царском указе. Ковровый ножичек резанул мизинец, но она даже не заметила этого. После того, как побывала в доме Умсагюль, сердце ее горело огнем горечи и обиды, а эта весть о наборе туркмен на тыловые работы заставила ее с тревогой подумать об Артыке. Он стоял у нее перед глазами: не шутил, как бывало, стоял с каким-то жалким видом и даже не протягивал руки к Айне, не называл ее «моя Айна», не обнимал за плечи. Что это с ним? Неужели он забыл свою Айну? Или он пришел в последний раз, чтобы проститься?

Не в силах вынести этого, Айна протянула руки и с болью вскрикнула:

— Артык!.. — И лишь после того, как ковровый ножичек выскользнул из руки, она очнулась.

Айна горько и тяжело вздохнула, оглянулась по сторонам — Артыка не было. Она забыла, где находится и что делает. «Что ж, — подумала она, — Артыка возьмут теперь на тыловые работы. А меня оставят ли в покое до его возвращения? Или отдадут этому халназаровскому ослу с его осленком?» И она запела тихим голосом, и песня ее была похожа на плач:

В белой кибитке мой постелив ковер,

Я наслажусь ли вдоволь тобой, Артык-джан?

Средь поцелуев, милый встречая взор,

Буду ли лоб твой нежить рукой, Артык-джан?

Или в разлуке, твой вспоминая взор,

Буду я слезы лить по тебе, Артык-джан?

Жгучая боль, терзавшая сердце Айны, жгла и мать Артыка, Нурджахан. Она тоже услышала в этот день о царском указе и, испытывая все растущую тревогу за сына, не находила себе места.

Выйдя из кибитки, она заслонила глаза рукой от ярких лучей заходящего солнца и оглянулась по сторонам. Артыка нигде не было. И она, как овца, потерявшая своего ягненка, беспокойно заметалась вокруг кибитки. Накипевшие слезы душили ее.

Подошла Шекер, стала спрашивать:

— Мама, а мам, где Артык?

Нурджахан, подавленная горьким предчувствием, с трудом вымолвила:

— Горе, дочка... Отняли у нас гнедого, теперь... забирают Артыка...

Дыня выпала из рук Шекер и раскололась. Из глаз девочки полились чистые детские слезы.

Глава двадцатая

Семнадцатого июня вокруг уездного управления опять собралось много народу. В этот день было особенно душно. Желтая пелена пыли застилала солнце. Воздух был неподвижен, даже листья на деревьях не шевелились. Двигаться было трудно, дышать тяжело.

Старшины и выборные от аулов заполнили берег Джангутарана, всю площадку перед управлением. У входа в управление стояли на этот раз не только джигиты, но и полицейские.

Полковник, заложив руки в карманы, долго с хмурым, озабоченным видом ходил по кабинету. Наконец он остановился и огляделся вокруг Ничего особенного он тут не увидел. Над столом в золоченой раме висел портрет Николая II во весь рост. Посмотрев на него, полковник подкрутил усы и обратился к старшему пи-писарю: