Солнце красным шаром скатывалось за далекий гребень гор. Зной спадал, приближалась ночь. Артык стал прощаться с хозяевами.

— Иван, пусть седло и уздечка останутся у тебя. До свиданья, будьте здоровы! — сказал он и торопливо вышел за калитку.

— Артык, приходи почаще! — крикнул ему вслед Чернышов.

Глава четырнадцатая

Собственно говоря, торопиться Артыку было некуда. Как только зашло солнце, начало быстро темнеть. Возвращаться домой поздно вечером Артык не хотел — усталость брала свое. Но он постеснялся просить ночлега у гостеприимных хозяев и решил переночевать в чайхане.

Чайхана Джумадурды была местом сборища всех, кто прицеплял тыкву к заду (Так звали государственных служащих, носивших у пояса оружие). Так как карманы чайханщика от этого раздувались, он кутежи особо почитаемых людей устраивал у себя во внутренних комнатах. У него можно было найти всякий товар, а угодить богатому гостю Джумадурды почитал особым искусством. Артык знал, что чайханщик не обрадуется ему, но все же вошел в чайхану и попросил места для ночлега.

В этот день в город съехалось из аулов немало народу, комнаты для гостей и ночлежников были переполнены дейханами. Не надеясь легко отделаться от нового посетителя, Джумадурды уложил Артыка в проходной комнате. Усталость и сон уже одолевали Артыка, он повалился на кошму и сразу уснул. Но не прошло и часа, как он проснулся от шума и громких голосов.

Около девяти часов в соседней комнате началась пирушка. В просвете между дверным косяком и килимом перед глазами Артыка мелькали фигуры гостей: какого-то молодого человека в красном халате и в сапогах, начищенных до зеркального блеска, волостного Ходжамурада, толмача уездного управления в военном кителе и в белых погонах, хромого писаря волостного правления Аксака-мирзы, по прозвищу Куллыхан, еще кого-то... Пришел и Бабахан-арчин. Войдя, он хлопнул руками и что-то крикнул, — от этого крика Артыку стало тошно. Вслед за арчином в комнату вошли одна за другой три чисто одетых женщины с блюдами в руках.

— Ай, молодец, Джумадурды! — сказал Бабахан. На его возглас тотчас же отозвался хромой мирза:

— Арчин-хан, если хочешь поздороваться с ними, скажи: «Айсолтан-бай, молодушки, жить вам сто лет, а мне дважды по пятьдесят!»

Стукнулись пиалы, наполненные вином.

— Поднимем еще раз за здоровье Айсолтан-бай!

Это несомненно крикнул волостной Хуммет. Потом снова послышался голос Куллыхана:

— Эй, сосунок, почему не пьешь?

— Не умею. Я в жизни водки не пил, — ответил кто-то, кого Артык не узнал по голосу.

— Эх, собачий ты сын! Что ж ты думаешь, люди учатся пить в утробе матери? Хочешь стать человеком — пей.

Начался беспорядочный шум. Артык не мог уже больше спать; приподнявшись на локте, он осторожно отвел край килима. Теперь из своего темного угла он мог не только слышать, но и видеть всю веселящуюся компанию.

Отказывался пить Баллы, сын Халназара. Тогда его решили напоить силой. Баллы сопротивлялся, его держали за руки и лили ему в рот водку. Проглотив несколько глотков обжигающей жидкости, он вырвался и вскочил, задыхаясь, словно проглотил раскаленные угли. Его снова усадили, дали выпить воды. Рядом с Баллы на ковре сидел тот самый молодой человек в красном халате. Это был Атаджа, сын городского купца Котура. Баллы стал ругать его:

— Ты, сосунок, не облизанный матерью. Во всем ты виноват! Погоди, сын свиньи, я с тобой рассчитаюсь!

— Что ты — невинности лишился, что ли? — возражал Атаджа. — Выпил — увидел рай. Чего вопишь?

Как понял Артык из обрывков разговоров, Атаджа был хозяином пирушки. Устроить попойку его заставила простая причина: из-за неуплаты налогов было задержано восемь вагонов пшеницы, приготовленной для отправки в Андижан, Маргелан и Джизак. Если бы ему удалось получить бумажку от волостного с подтверждением уплаты налогов, толмач сумел бы продвинуть вагоны.

Все набивали рты сочным пловом. Чайханщик Джумадурды суетился вокруг гостей. Пиалы вновь и вновь наполнялись вином.

Куллыхан приподнялся на одно колено:

— Пью за здоровье Хуммета-волостного!

Волостной Ходжамурад поднял свою пиалу еще выше:

— Призываю выпить за здоровье его величества белого падишаха!

По очереди стали пить за здоровье царя, генерал-губернатора края, уездного начальника и всех сидящих. Баллы свалился после третьей пиалы. Лица у всех покраснели, глаза налились кровью, движения стали неуверенными. Жуя плов, Куллыхан половину ронял на скатерть. Когда Бабахан закашлялся, рис изо рта у него полетел в лица сидящих напротив.

Артыка уже мутило от запаха водки, от всего, что он видел, но он продолжал смотреть.

Ходжамурад бросил блестящую саблю и крикнул:

— Эй, молодушка из Ахала, чалу! (Чал — напиток из верблюжьего молока)

Грубая матерная брань повисла в воздухе. Грузный Хуммет, надувшись, выругал Атаджу:

— Сын свиньи, барышник! Это и есть все твое угощение?

Атаджа захлопал в ладоши:

— Водка найдется, если б ты даже захотел искупаться в ней... Эй, Джумадурды, принеси побольше!

Бабахан бессвязно бормотал:

— Тащи, сын вагонщика знает, что делает... Делай так — и все твои просьбы исполнятся. А этот сын дурака, блеет без молока...

Полупьяный Ходжамурад уставился на него мутными глазами:

— Кто этот негодяй? Кто блеет без молока, говори!

— Продай, — говорю ему, — своего жеребца Ходжамураду-волостному за сто рублей. Он тебе в другом деле поможет. А он несет всякий вздор. Говорит — за пятьсот не отдам!

— Да ты о ком?

— Да об Артыке, вот ей-богу!.. Об Артыке Бабалы.

Ходжамурад засмеялся:

— Теперь его гнедой бесится у кола подле моей кибитки...

Артык, и без того думавший: «Это не водку, это кровь дейханина пьют!» — чуть не задохнулся от ярости. Он откинулся назад и долго лежал без движения. «Что делать? Броситься в середину, перебить посуду, схватить за горло?.. Кого?.. Старшину Бабахана? Ходжамурада?.. Но к чему это приведет? Не сегодня, так завтра попадешь к ним в лапы».

Понемногу к Артыку вернулось спокойствие.

Между тем шум в комнате нарастал. Прислушавшись, Артык понял, что произошла ссора между Куллыханом и толмачом. Обидевшись на какое-то слово, хромой писарь кричал:

— Повтори, что ты сказал, собака!

Откинув край килима, Артык снова прильнул глазом к щели. Куллыхан выхватил из кобуры револьвер. Толмач подался к нему:

— Ну, не выстрелишь — бабой будешь!

Куллыхан спустил курок, но волостной Хуммет успел толкнуть его под локоть. Грохнул выстрел. Голубой дым потянулся кверху, вслед пуле, ударившей в потолок. На звук выстрела прибежала Айсолтан:

— Ой, что случилось?

— Куллыхан подстрелил ворону!

Все засмеялись. Этот выстрел, крики толмача, ругань писаря никого особенно не обеспокоили. Только Баллы, подняв голову, повел вокруг мутными испуганными глазами. Бабахан, держа пиалу, наполненную водкой, встал пошатываясь.

— Айсолтан, выпей за мое здоровье, — обратился он к женщине и уронил пиалу.

Его стало рвать, и женщина кинулась подставлять таз. Усы Бабахана обвисли, слиплись. Мерзкий запах ударил в лицо Артыку.

Толмач, распушив усы, пристально посмотрел на сына торговца и как ни в чем не бывало сказал:

— Атаджа, вели принести карты!

Посуду убрали. На ковер упала колода нераспечатанных карт. Пьяные фигуры задвигались, рассаживаясь в круг, руки полезли в карманы, вытаскивая и роняя деньги.

Хуммет начал метать банк. Баллы, никогда не видавший картежной игры, смотрел на все непонимающими глазами. Толмач, взяв свою карту, взглянул на него и сказал:

— Бери карту, чего глаза вылупил!

— Куда ему! — усмехнулся Хуммет. — У него еще молоко на губах не обсохло.

Баллы обидели эти слова, его рябое лицо скривилось в жалкой улыбке.

Когда Хуммет раздал карты, Бабахан бросил поверх банка свой толстый бумажник:

— Давай!

Хуммег протянул ему вторую карту.