— Давай еще! Еще одну!

— Сгоришь!

— Дай, сказал — дай! Сгорю я, а не ты!

Волостной протянул ему верхнюю карту колоды:

— Сгорел, сын дурака?

Не сказав ни слова, Бабахан вынул из бумажника четыре десятирублевых бумажки и бросил в банк.

Толмач то и дело смотрел на свою карту, не решаясь назначить ставку. Наконец, он сказал:

— Давай на пять рублей. Волостной пристыдил его:

— Сукин сын, весь уезд у тебя в руках, чего ты боишься? Бей по банку!

Бабахан, не выпускавший изо рта чилима, пыхнул дымом и засмеялся:

— Ташлы-толмач храбр, когда кладет в карман. А когда есть опасность потерять, он — в кусты.

Куллыхан, выплюнув табак, вытер губы рукавом и ударил на двадцать пять рублей. Он выиграл, но Хуммет удвоил банк. Тогда Бабахан, засучив рукава, подвинулся вперед:

— Давай на все! В счет всего аула Гоша!

Старшина получил на десятку туза и потянул к себе деньги.

Игра продолжалась долго. Куллыхан проиграл все, что у него было, занял у толмача и опять проиграл. Тогда он снял и положил перед собой свой красный халат:

— Дай карту!

Ташлы-толмач с насмешкой сказал:

— Ну, если теперь проиграет, то и мать родную заложит!

Проигрался и Ходжамурад. Не зная, у кого еще занять, он озирался по сторонам. У «сына вагонщика» он уже брал дважды. Тогда Бабахан приказал Баллы:

— Баллы-хан, вынимай сто рублей!

Видимо, для Баллы сто рублей были равны половине отцовского состояния — так много денег ему не часто приходилось держать в руках. Сегодня по поручению отца он получил в городе деньги за полвагона ячменя. Отдать сто рублей он боялся, но и не дать было неудобно, и он сидел, вытаращив глаза, не зная, что делать. Старшина напустился на него:

— Когда вам что-нибудь надо — тебе или своему отцу, — так идете к нему. Давай, тебе говорят!

Баллы дрожашими руками отсчитал сто рублей и отдал. Но для волостного эти деньги ничего не значили — он все сразу поставил на банк. Старшина принялся хвалить сына бая.

— У Халназара Баллы — лучший из сыновей. Я сам скоро женю его.

— Что же он — только что похоронил одну жену и уже думает о другой?

— Сыну бая можно иметь и две, и три жены.

Баллы, видимо, успел уже пооткровенничать с сыном торговца. Атаджа обратился к старшине:

— Арчин-хан, у тебя в ауле есть подходящая невеста — дочь Мереда. Сватай ее, если в самом деле хочешь женить Баллы.

— Да Меред... Не удастся, наверно, — сказал Бабахан.

Волостной Ходжамурад, рассматривая свои карты, заметил:

— Ничего не удается только беспомощному... Дайка карту!.. Пусть попробует у меня кто-нибудь поартачиться!

Старшину задели слова Ходжамурада, но ему не хотелось ссориться с волостным, и он мягко возразил:

— Меред хотя и не бай, но человек состоятельный. А Баллы вдовец, да вдобавок у него ребенок.

Хромой писарь поддакнул волостному:

— Арчин-хан, если бы ты не был беспомощным, го сумел бы заставить Баллы забыть о том, что он вдовец.

Бабахан вспылил:

— Беспомощными называют таких слюнтяев, как ты! Во всяком случае у тебя советов я спрашивать не буду.

Но писарю было не до Бабахана. Крикнув: «Двадцать одно!» — он торопливо сбросил свои карты в общую кучу и потянул к себе деньги из банка. Ташлы-толмач обрушился на него:

— Ты, сын свиньи, бросил, не показав! У тебя, наверное, перебор! — и схватил его за руку.

Игроки повскакивали с мест, с отчаянной руганью бросились друг на друга. Началась свалка... Артык смотрел на все это и сам себе удивлялся. Только что он готов был броситься с кулаками на волостного и старшину, когда узнал, как его обману-ли. Теперь же, почувствовав, что посягают на самое дорогое для него, он остался совершенно спокоен и даже холоден. Ни одна шальная, горячая мысль не шевельнулась в его голове. Только бешено забилось сердце и кулаки сжались, как два тяжелых камня. «Посмотрим, как это вам удастся!» — с ненавистью подумал он и неожиданно спросил самого себя: «А зачем я нахожусь в этом гадком месте?»

Не заботясь о том, заметят его или нет, Артык встал и быстро вышел из чайханы.

Звездная ночь показалась ему прохладной и светлой.

Глава пятнадцатая

У Халназара было четыре сына и дочь. Старший сын, Аннаберды, угрюмый, нелюдимый человек, держался обособленно ото всех, и трудно было понять — умен он или глуп. Обратятся к нему с какой-нибудь просьбой — отвернется, ничего не ответит и поступит, как ему вздумается. Когда ему привезли в кибитку невесту, никто не заметил, чтобы он обрадовался, — он даже ни разу не улыбнулся. И невеста тогда заплакала: «Горе мне! Стала я женой глухонемого!» Но потом привыкла. Аннаберды показался ей даже лучше многих других мужей: он был безответен, от него она никогда не слышала ругани, и скоро она стала полной хозяйкой в доме, управляла и распоряжалась всем. Это она, стараясь заполучить себе помощницу, женила своего двенадцатилетнего сына на зрелой девушке.

Люди говорили, что у Халназара самый видный из сыновей — второй, Баллы. Но в последнее время как раз положение этого сына и заботило бая больше всего.

Сам Халназар, может быть, и не очень спешил бы с женитьбой сына, но Садап-бай каждый день напоминала ему об этом. Она с тяжелым сердцем смотрела на опустевшую кибитку Баллы, на его четырехлетнюю дочку, оставшуюся сиротой. Старшая невестка была занята своей семьей, жена третьего сына, Бекмамеда, еще не знала радости материнства и не умела найти дорогу к сердцу ребенка. А как успеть Садап-бай одной повсюду? Поэтому днем и ночью она думала об одном: как бы поскорее женить Баллы.

Женить сына на вдове Садап-бай не хотела. Недаром говорят, что при таком браке в кибитке живут четверо: муж не забудет первой жены, жена будет помнить первого мужа. Конечно, думала Садап-бай, лучше всего сватать девушку. Но кого? Взять из бедной семьи какую-нибудь сироту, которая ничего не видела, кроме шалаша или жалкой кибитки, не умеет ни сесть, ни встать, ни принять гостей, — такая невестка не доставит большой радости, разведет грязь, опозорит Садап-бай. Ой, нет, такой лучше не надо! Послушаться советов людей и ехать сватать невесту из богатой семьи в незнакомый аул? Но как заранее знать, что выбор будет удачен? Невестка может оказаться лысой или глухой, глупой или сварливой. Только теперь старшая жена Халназар-бая начинала понимать, какой утратой для нее была смерть первой жены Баллы.

Садап-бай расспрашивала родных, знакомых, проезжих, прохожих, жителей дальних аулов. Каждый из ее собеседников указывал какую-нибудь девушку или вдову, каждый расхваливал достоинства той, которую называл. Но трудно было расположить сердце Садап. Заговаривали о сироте — она не хотела слушать, называли вдову — она брезгливо отворачивалась. Достаточно было упомянуть о каком-нибудь маленьком недостатке девушки, как она отмахивалась обеими руками: «Ой, нет, не надо, упаси бог!»

Нашлись люди, которые посоветовали сватать за Баллы дочь Мереда Макула. Этот совет пришелся по душе Садап-бай. Айна нравилась ей и раньше, а когда сам Баллы дал понять, что только об этой девушке он и думает, она стала нравиться ей еще больше. Халназар одобрял этот выбор. Но отдадут ли Айну за вдовца? Садап-бай долго размышляла и чисто женским чутьем нашла правильный путь: «Мама не родная мать Айне. Что ей до того, что Айна выйдет за вдовца, что ей придется нянчить чужого ребенка? Породниться с семьей бая ей будет лестно и выгодно. Правда, Мама пустая, взбалмошная женщина. Но это даже и лучше. Если Меред будет упорствовать, Мама не даст ему покоя». И Садап решила действовать через мачеху. Она сама побывала в кибитке Мереда и в разговоре с Мамой старалась польстить ее самолюбию. Начало было положено, а разговор о главном можно было поручить кому-либо из женщин, более опытных в этих делах. Надо было только выбрать день, когда Мереда не будет дома.

Третий сын Халназара Бекмамед, большую часть времени находился в степи, присматривал за стадом баранов и совершенно не вмешивался в другие дела. Его молодая жена, только недавно вернувшаяся к мужу из послесвадебного пребывания в родительском доме, еще не свыклась с новым положением, ходила в халназаровском ряду кибиток как чужая, ничего не делая и ничем не интересуясь.