— Мама, да проснись же! — с отчаянием сказала Айна, поднимая мачеху за плечи.

Мама, жмурясь от света, вытянула руки, открыла рот и зевнула. Если б Айна не поддержала ее, она опять повалилась бы на спину. Мясистыми пальцами она протерла глаза, подняла опухшие веки и часто заморгала. Умсагюль, словно приехавшая издалека, подошла к ней, подобострастно проговорила «салам-алейкум» и шлепнула ее ладонями по плечам. Мама, не узнавая ее, равнодушно пробормотала ответное приветствие и, закрыв рот рукой, опять зевнула. Потом пристально посмотрела на гостью красными глазами:

— Ах, Умсагюль, это ты!

— Я, зашла вот...

— Хорошо сделала.

— Зашла, а ты спишь, оказывается, нарушила твой сладкий сон?

— Нет, Умсагюль, я не спала. С утра что-то голова разболелась, ну я и прилегла. Немного вздремнула как будто...

Айна, слушая мачеху, улыбнулась, а Умсагюль подумала: «Ну, если ты так дремлешь, то как же ты спишь — упаси боже!»

Мама широко раскрыла рот и зевнула еще раз. Умсагюль, посмотрев своими хитрыми, еще не потерявшими блеска глазами на Маму и на Айну, спросила обо всем сразу:

— Благополучны ли вы, здоровы ли дети, скот?

— Слава богу, — ответила Мама и спросила: — Что же это тебя, девонька, нигде не видно?

— Э, Мама, столько дел и забот. Мы со своей бедностью не вылезаем из хлопот.

Мама слышала о веселом нраве Умсагюль, знала, что та считает себя еще молодой женщиной, и потому назвала ее «девонькой», как свою сверстницу. Но, увидев ее седые волосы, морщины на лице и мозоли на руках, решила обращаться к ней как к пожилой женщине.

— Умсаполь-эдже, ты что-то старишься, — сказала она.

— Ай, что она говорит! — всплеснула руками Умсагюль. — Пусть стареющие стареют, а я считаю себя ровесницей Айны.

Сердито скосив глаза на нее, Айна подумала: «Бабушке моей ты ровесница».

Мама вспомнила, что Умсагюль со всеми держится по-разному: с девушками — девушкой, с молодыми женщинами — молодушкой, с мужчинами — по-мужски, и всегда шутлива и весела.

Между тем Умсагюль, хоть и заметила сердитый взгляд Айны и вполне поняла его, с невозмутимым спокойствием продолжала:

— Айна-джан, ты не удивляйся моим словам. Я кому собеседница, тому и ровесница... Вчера вот я целый день проболтала с Халназар-баем...

Айна еще раз взглянула на Умсагюль. Были в ее взгляде и вопрос, и тревога, и ненависть. Но Умсагюль не придала этому взгляду никакого значения. Ей самой такой неожиданный переход показался слишком неуклюжим. Мама тоже сочла его странным. Она пристально посмотрела на Умсагюль, стараясь по глазам узнать ее намерения. Но в хитрых глазах Умсагюль она ничего не смогла прочесть и призадумалась.

Недавно она сама почти целый день проболтала с женой Халназара. После этого по аулу пошли разговоры, что Халназары думают сватать Айну. Меред, не собирая родственников, не спрашивая ни у кого совета, сразу же ответил на это: «Пропавшее пусть ищут в другом месте». Его слова не могли не дойти до Халназара, — недаром он вызывал к себе Умсагюль. В сватовстве эта женщина не имела себе равных. И тот же Меред, когда остался вдовцом, прибегал к ее помощи. Сопоставив все это, Мама поняла, наконец, что к ней пришла сваха.

Умсагюль решила переменить разговор. Пригладив руками седые волосы, она заговорила с Мамой:

— Оказывается, Айна совсем взрослая девушка.

— Да она только выглядит так, а лет ей немного,— отозвалась Мама.

— Глядела я ее ковер, — продолжала Умсагюль.— Уж такая мастерица — упаси ее бог от дурного глаза! — В ее руках распускаются розы.

Мама не любила, когда при ней хвалили кого-нибудь. Но, подумав, что в ауле заговорят, какой искусницей вырастила она Айну, сказала с гордостью:

— Моя дочка!

— Я и говорю, — тотчас же подхватила Умсагюль,— сразу видно, из какой семьи девушка.

— Умсагюль-эдже, ты не поверишь, — вздохнула Мама, — только о ней и думаю. Из-за нее даже сон на глаза нейдет.

Айна горько улыбнулась. Едва дождавшись вечерней молитвы, Мама валилась на постель, и ничто не мешало ей спать до утра. Айна ночью вставала доить верблюдицу, просыпаясь с рассветом, шла за водой и готовила чай. Встав, Мама выпивала два чайника чаю и, дождавшись, когда Меред выедет в поле, снова ложилась спать. Айна прибирала кибитку, стирала, возилась у очага, делала всю черную работу, а когда кончались домашние дела, бралась за ковер. Мама же, выспавшись, шла к южному ряду кибиток и в разговорах проводила весь день.

— Я это говорю не потому, — снова услышала Айна вкрадчивый голосок Умсагюль, — что хочу хвалить себя в глаза. Но я всем скажу: не всякая сумеет делать то, что делаешь ты.

Мама поправила взлохмаченные волосы и, выпятив грудь, самодовольно ответила:

— Умеет умеющий.

— А еще есть люди, которые, не зная тебя, называют мачехой.

Слово «мачеха» заставило вздохнуть и Айну и Маму.

Мама сказала:

— Ах, это огнем жжет мое сердце, но что ж поделаешь?

Умсагюль только затем и кольнула Маму обидным словом, чтобы польстить ей.

— Ну, видали мы и девушек с матерьми, — сказала она, перебегая глазами с мачехи на падчерицу.— Не в пример твоей Айне, многие из них ничего не умеют делать. А есть такие неряхи — гнид со своих волос не могут свести.

— Ах, тетушка Умсагюль, тебе понятны мои заботы!

— Душенька-сестрица, не хваля, тебе говорю: ты выполнила материнскую обязанность... Дай бог, чтобы Айна попала в хорошее место!

— Да, Умсагюль, об этом только и думаешь. Пока не свалишь с шеи эту заботу, ни сна тебе, ни покоя.

Умсагюль многозначительно помолчала, словно не решаясь говорить о главном. Мама хоть и не отличалась особой догадливостью, все же поняла, чего ждет от нее Умсагюль, и, сделав вид, что задыхается от жары, сказала:

— Тетушка Умсагюль, здесь так жарко. Может быть, выйдем под навес?

— И верно, душновато. Если хочешь, давай выйдем...

Под навесом была густая тень. Мама разостлала конскую попону, поверх нее положила кошму с цветными узорами и две подушки. Айна подала чай.

Тихий ветерок освежал потные тела. Расположившись за чаем, Умсагюль начала передавать разные сплетни. Потом она стала шутливо рассказывать о том, как она ходит сватать, как ее иногда принимают с почетом, а иногда с позором выпроваживают. И незаметно подошла к цели:

— Да, девонька Мама, без богатства нет счастья.

А богатство всегда стекает в одно место, как вода после дождя.

— Да, да, ты верно сказала, тетушка Умсагюль. Вот я смотрю на Меле-бая...

— Меле-бай, конечно, богат, — перебила Умсагюль, — но куда ему до Халназар-бая! Халназаровские богатства не измерить, не объять! Вспомнишь ли семью, подумаешь ли о скоте — прямо как посеяно.

— Говорят, он потому и богат, что очень скуп.

— Знаешь, Мама, люди завистливы, всегда находят недостатки у тех, кто сильнее. Недаром говорят: и бог даст баю и богач даст баю. Сколько загребает Халназар-бай только с земли да воды! А городские богачи тоже сыплют ему деньги.

— Ой, что ты говоришь, сестра! Неужели не могут держать в своих сундуках?

— Ты, душенька, понимай: он их так просто не оставляет лежать, у него деньги зарабатывают деньги. Ты что же, разве не знаешь его? Ведь он скупает все: и землю, и воду, и шерсть, и хлеб — все, все!.. А дети его тоже все умеют делать, как и твоя Айна.

— Если б я была такой богатой, как Халназары, и о моих детях говорили бы...

Умсагюль, подтянув платье на колени, села поудобнее и заговорила о главном:

— Душенька Мама, ты своих достоинств не умаляй. Твоя девушка, и особенно ты — на устах у народа. Даже у счастливых людей есть желание породниться с тобой.

У тщеславной Мамы глаза заблестели от гордости.

— Ах, если б я достигла богатства, все только обо мне и говорили бы! — воскликнула она, выдавая свою заветную думу.

Умсагюль достигла того, чего хотела. Улыбнувшись, она заговорила самым мягким, вкрадчивым голосом:

— Мама, понимаешь ли ты — счастье всех счастливых в своих руках... Халназар-бай, если сумеет крепче породниться с тобой, — он и так тебе родственник, — не постоит перед тем, чтобы поделиться своим богатством.