— Я сам не знал, как ее зовут.

Майса вдруг вспомнила:

— А! Это Мавы тебе сказал, Мавы! А Бабалы растет? Хорошенький?

— Он лежит на спинке и копытцами лягает звезды.

Покачивая Джерен, Артык опять пошутил:

— Майса, ты хорошенько ухаживай за Джерен. Вырастет — я возьму ее в невестки.

— Когда она вырастет, ты и знать нас не захочешь.

— Почему это?

— Скажешь, что она волосата, смешанной крови, дочь бывшей рабыни, байской наложницы... Да мало ли найдется причин?

— Сама же ты говорила, что больше нет ни рабынь, ни наложниц!

— Со старым не скоро покончишь.

— Будь покойна, они и слушать стариков не захотят. Бабалы, может быть, женится на бухарке, а Джерен выйдет замуж за русского.

— Ах! За русского?

— Что ты ахаешь? То ты выдаешь себя за большевичку, то боишься, что русские будут жениться на туркменках.

— Да нет, все же будет не так. Можно же найти равного себе и того, кто говорит на одном с ним языке.

— Погоди, ты и сама не сумеешь разобраться, какой у них будет язык.

— Ой, Артык, что ты говоришь!

— Я жалею, что не знаю русского языка. Да и ты, должно быть, жалеешь. Даст бог, как только Бабалы сможет держать в руке карандаш, мы увидим его в русской школе.

Иван Тимофеевич, не вмешиваясь в горячий разговор, только слушал и, покручивая седеющий ус, весела улыбался. А у Артыка при воспоминании о сыне болезненно сжалось сердце. Айна, Шекер, мать — все предстали перед его глазами. Может быть, Айна все ночи не смыкает глаз, а мать льет слезы? Шекер, может быть, заболела, тревожась за судьбу брата? Правда, перед отъездом в Ак-Алан Артык предусмотрительно перевез семью в другой аул. Но что, если Эзиз уже разыскивает семьи перешедших на сторону большевиков и расправляется с ними?.. Артык глубоко вздохнул, напуганный этой мыслью. Он старался не выдавать своего волнения, но был вне себя. Неизвестно, когда он вернется домой, да и вернется ли? А так хотелось вернуться победителем, со славой!..

По дороге к домику, где жила Анна Петровна, Артык попросил Чернышова:

— Иван! Говорят, тут неподалеку Амударья. Пока я здесь, покажи мне ее.

Чернышов привел Артыка на берег великой реки.

Желтоватая вода струилась, вся в движении всплесков, — нельзя обнять взглядом ее просторов. Не было видно конца железного моста, верх которого построен, как шатер. Из чрева моста, как из норы, с шумом выбежал поезд. Как он не обрушится? Каждый столб под мостом — как каменная кибитка. Вспомнив, как дрожат аульные мостки через неширокие арыки, когда проходят по ним верблюды с поклажей, Артык с восторгом воскликнул:

— Молодец строивший тебя мастер!

А потом, совсем неожиданно для Чернышова, задумчиво глядя на мест, заметил:

— Мы считаем, что от русского царя исходило все черное. А ведь и у него были дела великие.

Иван Тимофеевич понял, что хотел сказать Артык, и возразил:

— Да не русский царь его строил!

— А кто же?

— Русские ученые, инженеры, рабочие.

— А кто их учил?

Иван Тимофеевич похлопал Артыка по плечу:

— Артык, ты правильно думаешь. Если бы не пришли сюда русские, не было бы и этих мостов, не было бы школ, заводов, всей этой, правда небольшой, культуры и вы, наверное, продолжали бы жить аламанами. А может быть, сюда пришли бы англичане, и ты не смел бы пройти мимо своего господина со стороны солнца. Все это верно. Русский народ шагнул дальше, он не захотел мириться с цепями капитализма, он решил сам строить новую жизнь, без капиталистов, помещиков, баев, — такую жизнь, где не будет угнетения человека человеком. Поэтому он и сверг сначала царя, а затем и всех угнетателей, всех, кто привык жить чужим трудом. Я думаю, что ты теперь и сам почувствовал, что такое советская власть — власть рабочих и дейхан. Два года тому назад ты был бы несказанно рад освободиться от притеснений Халназар-бая, — теперь ты стремишься освободить весь туркменский народ от всех баев и ханов. Вот дай только покончить с врагами, и ты увидишь: свободный народ при советской власти будет вершить великие дела; они будут куда более величественны, чем даже этот красавец-мост...

Артык продолжал задумчиво глядеть на мост, на широкую реку.

От Амударьи во все стороны расходились каналы, каждый не меньше Тедженки. По реке плыли лодки с парусами и без парусов, один за другим шли громадные пароходы. С тяжело нагруженных барок, приставших к берегу, выгружали серебристую рыбу. А кругом — неоглядное море воды. Мутная, смешанная с глиной, она волнами набегала на берег, кружась и ворча, подобно возбужденному верблюду, втягивая в себя прибрежный песок, подмывала под самый корень деревья.

— Иван, здесь столько воды... — сказал Артык. — Откуда она течет и куда?

— Амударья берет начало с Памирских гор, чуть не от самой Индии. Она орошает земли Бухары, Чарджоуского края, дальше через Дейнау и Дарган-Ату течет в Хиву, в Ташауз; в Кара-Калпакию. Потом вливается в Аральское море.

— Арал?.. Это то самое море, которое называют ненасытным?

— Это верно, что оно ненасытное. Если бы оно насытилось, то разлив Амударьи достиг бы туркменских степей.

Достаточно было Чернышову напомнить о родных степях, как перед глазами Артыка возникла с детства знакомая картина. Широкие просторы — глазом не окинешь. Миллионы десятин прекрасной земли лежат в пыли. Из-за воды, из-за жалкого родника у подножия Копет-Дага ежегодно происходят убийства. Как мучается от безводья дейханин Туркмении! Жаждущие воды животные толпятся у редких колодцев. Изнуренные летней жарой путники умирают в безводных песках. А Амударья, облизывая берега, словно конь без узды, мчится в сторону ненасытного моря. Если бы Амударья потекла в степи Теджена, Ахала! Тогда дейханин не погибал бы от неурожая и голода. Вода, насытив плодородную землю, сделала бы всю страну цветущим оазисом.

Артык слышал, что Амударья — священная река, что воды ее — целительны. Поэтому ли, или повинуясь живому движению сердца, он воскликнул:

— О дивная, прекрасная река! Не будь же так безжалостна! Обрати милостивый лик свой к нашим пустыням! Там тысячи дейхан встретят тебя с радостью! Дай испить нашим прекрасным землям твоих целительных вод, и весь мир расцветет!

Иван Тимофеевич улыбнулся. Артык посмотрел на него с укором:

— Зачем смеешься?

— Артык, у Амударьи нет ушей, чтобы услышать тебя.

Артык указал на каналы, идущие от реки:

— А это что — не уши?

— Разве земля, если ее не вспашешь и не засеешь, даст хлеб в ответ на простую мольбу?

Артык не знал, что ответить. Чернышев продолжал:

— Чтобы привести воды Амударьи в степи Туркмении, надо рыть каналы, сооружать плотины.

— У кого хватит на это сил?

— Советская власть это сделает.

— Легко говорить! Мне кажется, что твои обещания немногим отличаются от моей мольбы.

— Ты трудишься для того, чтобы снять урожай?

— Когда хватает воды, тружусь и снимаю.

— Надо потрудиться, чтобы хватало воды.

— Если бы я знал, что своим трудом смогу повернуть воды Амударьи в наши пески, я не выпускал бы из рук лопаты всю жизнь.

— На советской земле таких, как ты, сто миллионов и даже больше. А кроме того, на помощь человеку придет новая техника, машины. Когда страна перейдет на мирное положение, во много раз увеличатся наши возможности, и мы заставим течь Амударью в безводные степи.

— О, если бы слова твои оправдались!

Артык умылся водой Амударьи. Потом глазами голодного долго смотрел на мощные воды реки.

Глава семнадцатая

Эзиз, женившись в третий раз на молоденькой вдове из Чашгыне, жил в Ак-Алане беспечной жизнью. Между тем над его головой сгущались тучи. Белые, очевидно по указке англичан, явно искали повода устранить строптивого хана- Вновь было поднято дело о зверствах в Теджене, к нему прибавились материалы об убийствах мирных граждан в Мары. Представителя Эзиза в Мяне-Чаче арестовали. Но больше всего тедженского хана раздражали тревожные сведения, приходившие от Кизылхана, ставшего представителем Эзиза при штабе командования белых. Штаб уже три месяца не платил жалованья нукерам эзизовской конницы. Ораз-Сердар будто бы сказал: «Если Эзиз не вернется на фронт, ни одной копейки не дам». Кизыл-хан слал письмо за письмом, спрашивая, что делать. Эзиз в ответных письмах грозил Ораз-Сердару: