Достойной соперницей была лишь ее сестра — нареченная невеста наследного принца Нидерландов Людвига-Вильгельма Оранского. Цесаревна Анна светилась от счастья и явно гордилась своим женихом, причем имела для этого все причины.

Наследник короны молодого государства, недавно появившегося на карте Европы, был молод и привлекателен, отлично образован в Оксфорде и Берлинской военной академии. Храбро отличился в сражении при Ватерлоо, получив серьезную рану в плечо. Даже вдовствующая императрица, обычно крайне скупая на выражение своих симпатий, явно очень благоволила к молодому принцу.

Первые месяцы года прошли в Петербурге в больших празднествах при дворе по случаю сразу двух свадеб: 21 февраля 1816 года сверкающий снегами Санкт — Петербург, словно пытаясь согреться в вихре бесконечных балов и маскарадов, санных катаний и забав на ледяных горках, пышно праздновал бракосочетание цесаревны Анны Павловны.

Русский нежный тюльпан осторожно готовили к пересадке на нидерландскую почву. Но свадебные торжества растянули на целых полгода. Слишком тяжело было матери — императрице расставаться с последней, младшей дочерью. Все понимали это. Молодые пошли навстречу ее желанию и оставались в России до ранней осени.

На летнем празднике в Павловске 6 июня 1816 года юный лицеист Пушкин преподнес наследной принцессе Оранской Анне Павловне и ее молодому супругу, свое торжественное стихотворение: пылкое, полное восторга военной доблестью жениха, красочно описывающее победу союзников над Наполеоном в битве при Ватерлоо.

«Довольно битвы мчался гром,

Тупился меч окровавленный,

И смерть погибельным крылом

Шумела грозно над вселенной!

Свершилось… взорами царей

Европы твердый мир основан;

Оковы свергнувший злодей

Могущей бранью снова скован.

Узрел он в пламени Москву –

И был низвержен ужас мира,

Покрыла падшего главу

Благословенного порфира.

И мглой повлекся окружен;

Притек и с буйной вдруг изменой

Уж воздвигал свой шаткий трон…

И пал отторжен от вселенной.

Утихло все. Не мчится гром,

Не блещет меч окровавленный,

И брань погибельным крылом

Не мчится грозно над вселенной.

Хвала, о юноша герой!

С героем дивным Альбиона

Он верных вел в последний бой

И мстил за лилии Бурбона.

Пред ним мятежных гром гремел,

Текли вослед щиты кровавы;

Грозой он в бранной мгле летел

И разливал блистанье славы.

Его текла младая кровь,

На нем сияет язва чести;

Венчай, венчай его, любовь!

Достойный был он воин мести».

В оде не было ни слова о прелестно-застенчивой принцессе Анне, однако именно она тотчас выучила стихотворение, полное торжественной легкости наизусть и упросила императриц: и матушку, и невестку, как то отметить юного стихотворца, выразить ему восхищение: ей стало известно, что он написал длинные героические стансы всего лишь за два часа!

Обе Императрицы улыбнулись ее осторожной просьбе и, не сговариваясь, подарили юному Поэту по золотым часам.

А Анна Павловна увезла с собою листок плотной веленевой бумаги, исписанный летящим, чуть наискось почерком, как одну из самых драгоценных реликвий, наряду с другими ценными сокровищами своего русского приданного: тканями, фарфором, столовым серебром, драгоценностями, картинами, мебелью, библиотекой, музыкальными инструментами, коллекцией севрских ваз и брюссельских гобеленов и кружев…

Она не учила бы стихи наизусть, если бы лучше знала русский язык: ее молодой супруг был только предлогом для их написания. Она вообще бы их не заметила, если бы знала: юный поэт называл свою оду «рапортом принцу Оранскому» и стыдился ее. Зачем он вообще ее написал? Да затем, что признанный в незапамятные времена лучшим придворным поэтом Юрий Александрович Нелединский-Мелецкий, старый куртизан, гурман и балагур, попросил его об этом.

И не просто попросил, а — через Николая Васильевича Карамзина, супругу которого юный лицеист обожал до немоты, до остановки сердца, до самозабвения. Катерина Андреевна, пленившая самого императора, была недосягаема для всех — и от того еще более желанна. Она слышала просьбу старого поэта к юному, как мог он отказаться?

Он должен был написать — и написал. Не за два часа, а всего за час, только чтобы увидеть изумление и восхищение в любимых серых глазах. И он их увидел, хотя стихи — и сам Пушкин это понимал — были откровенно слабы и повторны. Так мог написать каждый. Но никто не мог написать так за один час.

И еще новоиспеченная принцесса Оранская никогда не узнала, что одни золотые часы Пушкин потерял тут же, через полчаса после получения, а вторыми не дорожил вовсе, так что и они вскоре разделили участь первых. Велика важность — императорский подарок! Он помнил только, какпосмотрела на него Катерина Андреевна, когда он прочел эти стихи впервые. И этого было достаточно…

Екатерина Павловна уже не застала ни праздника в Павловске, ни чтение торжественной оды, ни заочного награждения юного поэта. Она и фамилию-то Пушкина услышала только тогда, когда сестра, уже из Голландии, переслала ей оду. Стихи вслух читала ей верная Мария, а наследная принцесса Вюртембергская, не в пример остальным с вои родственникам отменно знавшая русский язык, только болезненно морщилась.

— Похоже, эпоха Державина никогда не закончится. Да и техника стихосложения… оставляет желать лучшего. Мой бедный покойный Георг писал гораздо лучше.

— Ваше королевское высочество, — спокойно ответила Мария, — принц Георг, упокой Господи его душу, писал по-немецки. А этот юный лицеист со временем еще станет выдающимся поэтом… когда перестанет писать оды по заказу.

— Но за них платят!

— Вот именно. Богатым людям довольно трудно понять мотивы, которые движут бедными.

Екатерина Павловна умолкла, глубоко о чем-то задумавшись. Потом произнесла:

— Какое счастье, что я могу обеспечить своих детей. Мои сыновья никогда не будут ни в чем нуждаться.

Действительно, перед отъездом с мужем из Петербурга Екатерина Павловна занялась распределением между сыновьями отцовского наследства. Она выделила им гораздо больше, чем требовал закон: значительную часть своего богатого приданого и солидный капитал. Она хотела, чтобы у обоих принцев Ольденбургских состояние было большим, чем у их матери.

Принц Вильгельм поддерживал жену в этом ее решении, а также в том, чтобы сыновья последовали за матерью в Штутгарт. Маленькие принцы (Александру было шесть лет, а Петру шел четвертый год) должны были воспитываться под наблюдением матери, в обстановке лютеранского королевства.

Пришлось, правда, выдержать очередной неприятный разговор со вдовствующей императрицей. Та настаивала, чтобы ее внуки жили с ней в Царском Селе, приняли православие и получили бы образование, подобающее великим князьям.

— Сыновей моей дорогой Мари я не вижу, они слишком далеко и у них есть родной отец. У Александра и Константина нет детей, а дети бедной покойной Елены для меня навсегда потеряны, — говорила Мария Федоровна, прижимая к глазам надушенный кружевной платок.

— Я уверена, дорогая матушка, что когда женится брат Николай, он подарит вам много внуков, близких вашему величеству и по крови, и по вере.

— А если у него не будет детей, как у бедного Александра?

— Но ведь у вас есть еще один сын — Михаил.

— Он слишком молод!

— Молодость, маменька, это тот недостаток, который с годами проходит, — иронически усмехнулась Екатерина Павловна. — Вы в свое время не пожелали расстаться с сыновьями, отказавшись отдать их в лицей. Почему вы думаете, что я захочу расстаться со своими?

— Ты всегда думала только о себе, Като! Мои просьбы никогда ничего для тебя не значили.

— Так же, как и мои для вас, дорогая маменька. Я не забыла, как «своевременно» вы дали согласие на мой брак с князем Долгоруким. Он об этом даже не успел узнать.

— Это был бы чудовищный мезальянс!

— И поэтому вы приказали убить князя, не так ли?