— Умница Меттерних охарактеризовал эту декларацию, как «пустой и звонкий документ».

А другой, не менее умный политик, Тайлеран в своем отчете об итогах Венского конгресса написал:

«Начала легитимности власти должны быть освящены прежде всего в интересах народов, так как лишь одни легитимные правительства прочны, а остальные, опираясь только на силу, падают сами, как только лишаются этой поддержки, и ввергают таким образом народы в ряд революций, конец которых невозможно предвидеть… конгресс увенчает свои труды и заменит мимолетные союзы, плод преходящих потребностей и расчетов, постоянной системой совместных гарантий и общего равновесия… Восстановленный в Европе порядок был бы поставлен под защиту всех заинтересованных стран, которые могли бы… совместными усилиями задушить при самом их зародыше все попытки его нарушения».

— Красиво. Но все-таки «Священный союз» прекратил свое существование вскоре после Венского конгресса, не добившись своих целей, а именно, подавления европейской революции.

— Вы правы. Союз потерпел крах, но его принципы живы до сих пор. Точнее, живо стремление вести политику по этим принципам.

— Тем не менее, сам русский император последующие десять лет не слишком-то обременял себя государственными делами. Даже не удосужился обнародовать отречение от престолонаследия своего брата Константина.

— Вот как раз этим вопросом сейчас и занимается Мария. Правда, ее подопечная сейчас озабочена устройством своей личной жизни, а также браком младшей сестры, но в будущем…

— Не забудьте, что влияние Екатерины Павловны на брата значительно ослабело. Он устал от ее амбиций…

— Он вообще устал. Но все-таки Марии следует приложить максимум усилий, чтобы отречение Константина было обнародовано. Тем более, что это окончательно успокоит вдовствующую императрицу.

— И немного успокоит нас.

— Не знаю. Радует только то, что после свадьбы Екатерина Павловна уедет из России на родину своего супруга-кузена.

— И, возможно, с помощью Марии раскроет тайну смерти его матери.

— Не исключено. Ее свекор должен многое знать об этой темной истории. А Екатерина Павловна всегда была пытлива и любознательна.

— Что с ее здоровьем?

— Мария говорит, что в последнее время приступов почти не было. Можно надеяться, что это были явления чисто нервного порядка. Когда наладится личная жизнь — окончательно поправится и здоровье.

— Будем надеяться.

— Будем, конечно. Что нам еще остается?

В ноябре 1815 года Петербург торжественно встречал свою блудную дочь: после трех лет отсутствия Екатерина Павловна вернулась домой. Хотя сама она так не считала: с ее точки зрения, она вернулась на родину, где у нее когда-то был собственный дом. Но вот туда она возвращаться вовсе не собиралась.

— Ваше высочество собирается навестить Тверь? — осведомилась Мария, когда карета великой княгини пересекла границу России.

Екатерина Павловна покачала головой:

— Мне это было бы слишком больно. Там я была счастлива, там мы жили с Жоржем… Нельзя дважды войти в одну и ту же реку, Мари. Вы это знаете не хуже меня.

— Но если вы выйдете замуж за вашего кузена, то вряд ли сможете остаться в России. Он ведь наследный принц, его ждут в будущем королевство и корона.

— Что ж, значит, сбудутся ваши предсказания, — лукаво улыбнулась великая княгиня. — Вы же всегда прочили мне корону. А они все ускользали и ускользали от меня. Теперь я хочу быть просто женой и матерью и… жить подальше от России.

— Не понимаю… — медленно произнесла Мария.

— Не лукавьте, Мари, вы все прекрасно понимаете. Я хочу быть спокойной за жизнь моих сыновей и… и других детей, если Бог пошлет мне их. Корона Российской империи никому еще не принесла счастья. Теперь я это вижу.

— Что ж, — отозвалась Мария после довольно продолжительного молчания, — тогда я просто рада за вас. Жаль только, что ваш августейший брат стал от вас отдаляться.

— Не могу осуждать его за это, Мари. По-моему, он смертельно устал от своей ноши. И от незаслуженных оскорблений, которые вдруг пришли на смену чрезмерным почестям. Люди несправедливы, Мари. Мой брат печется об их благе, а они считают его тираном и деспотом. Он выполняет любое пожелание матушки, а она откровенно ждет его смерти или отречения от трона.

— С чего вы это взяли, ваше высочество? — без тени удивления полюбопытствовала Мария. — Точнее, почему вдруг вы это заметили?

— Я же не слепая и не дура. Матушка занимается благотворительностью, забывая о благе собственных детей. И она не простила Саше того, что тот якобы участвовал в убийстве своего отца, а потом не отрекся от престола в ее пользу. Я много думала последнее время, благо досуга было предостаточно. И, кажется, многое узнала, просто сопоставив кое-какие факты.

— Какой великий государственный деятель в вас пропадает, — совершенно серьезно ответила Мария. — Но вы не знаете некоторых деталей. Вашего отца действительно убили… но не те, кто пришел требовать у него отречения. Даже если бы в эту ночь его никто не потревожил, утром императора Павла нашли бы мертвым.

— Что вы хотите этим сказать? — побледнела Екатерина Павловна.

— Только то, о чем вы догадывались и без меня. Вашего отца отравили. Он был обречен без всякого заговора. Передайте это при случае вашему августейшему брату, чтобы он был осторожнее. Цесаревич Николай скоро станет совершеннолетним.

Колеса кареты застучали по булыжникам городской мостовой. Великая княгиня прибыла в Ревель, где должна была остановиться на ночлег. И трудный разговор, естественно, прекратился, но совсем ненадолго.

Когда великая княгиня вошла в предназначенный ей особняк, ее поразила странная смесь роскоши и запущенности. Казалось, что молодая женщина вступила в замок Спящей красавицы, где все осталось без изменений с того момента, как его хозяйка заснула непробудным сном.

Покои, отведенные Екатерине Павловне, были отделаны по моде времен императрицы Екатерины Великой, ее бабки, но обильная позолота потускнела, шелковая обивка стен посеклась и выцвела, а огромная кровать с пышным балдахином навевала мысли о чем угодно, только не о безмятежном сне.

— Что это? — изумленно спросила Екатерина Павловна у встречавшего ее генерал-губернатора Эстляндии. — Кому принадлежал этот дом?

— С вашего разрешения, княгиня, особняк был отделан по приказанию вашей августейшей бабушки, государыни императрицы Екатерины Алексеевны.

Генерал-губернатор сам выглядел, как осколок екатерининского века, хотя ему было от силы пятьдесят лет. Но ни правления императора Павла, ни начала нового столетия, ни бури наполеоновских войн — ничто не оставило на нем ни малейшего следа, словно кто-то тщательно оберегал этот своеобразный музейный экспонат.

— Это я вижу, — нетерпеливо перебила его великая княгиня. — Но для кого?

— Для супруги брата великой княгини Марии Федоровны, принца Вюртембергского, Августы.

— Боже мой, — только и могла произнести Екатерина Павловна. — Какие причудливые фигуры способна выткать Судьба. Покои матери моего…

Она замолчала. Генерал-губернатор вряд ли знал о том, за кого собирается замуж его высокая гостья, а говорить об этом вслух было преждевременно.

— И как долго жила здесь принцесса Августа? — спросила Мария.

— Год… может быть, два. Я в то время был в Крыму, в штате светлейшего князя Потемкина, и до меня доходили только слухи.

— Какие же? — с плохо скрываемым любопытством спросила Екатерина Павловна.

— Да простит меня ее высочество, разные слухи.

— Точнее, — нетерпеливо потребовала великая княгиня.

— В этом доме принцесса Августа провела только одну зиму. Ее постоянной резиденцией был замок Лоде, недалеко от Ревеля.

— Одно из стариннейших сооружений в Прибалтике, — вполголоса заметила Мария, — был возведен в начале XIII века первыми рыцарями ордена меченосцев как опорный пункт в их борьбе с местными племенами эстов.