Вот как писал об этом князь Куракин:

«Подобный брак дал бы младшим эрцгерцогам положение, возбуждающее зависть старших… По этим и другим причинам император не считает, чтобы он мог или должен согласиться на „русский“ брак своих братьев».

Все эти уловки, недоброжелательство и уклончивость венского кабинета очень осложняли миссию русского посла. Его главные задачи были, конечно же, политического свойства, тогда как «брачные» заботы императрицы оставались для Куракина лишь побочной причиной головной боли. Устав от традиционно лицемерной политики австрийцев, посол писал в Петербург:

«Признаюсь, что происходящие от этого огорчения и досада внушают мне отвращение к Вене и ко всем тем, с кем мне приходится в ней поддерживать служебные отношения».

Тем не менее князь Куракин успел сообщить Марии Федоровне о результатах своих «изысканий», касающихся еще одного принца, сына старшего из ее братьев: «Ваш племянник принц Вильгельм Вюртембергский из всех троих (имеется в виду он и два эрцгерцога) имеет самое блестящее положение; хвалят его наружность, но не могу предположить, что в своих вкусах и правилах он был столь же чист и строг, как оба эрцгерцога. Страсть, которую он питает к девице Абель, упорство, с которым он настаивал на браке с нею, не совсем правильное его поведение относительно короля, его отца, внушает мне это мнение. Кроме того, брак с ним слишком бы отдалил великую княжну от родины и не был бы столь согласен с политическими интересами России…»

Судьба любит пошутить. Через несколько лет этот принц-племянник станет вполне желанным зятем своей тетки-императрицы. Но до этого должно пройти много времени, случиться много всевозможных событий, а кроме того, до неузнаваемости измениться самой Европе — как географически, так и политически.

Миссия князя Куракина по поиску женихов в Вене закончилась полным провалом. Так и не испросив официально руки Великой русской княжны, император Франц выбрал себе в супруги принцессу Беатрису Моденскую, свою двоюродную сестру. И об этом Куракин по долгу службы докладывал:

«До меня дошел слух о выборе императора супруги, а именно о его двоюродной сестре, младшей дочери покойного дяди императора, как уверяют, красавице и очень хорошо воспитанной… Я узнал, что этот брак окончательно решен, что его окружают величайшей тайной до получения разрешения от Папы… Это будет один из семейных браков, столь обычных в австрийском доме…»

Принцесса Мария-Людовика-Беатриса д'Эсте Моденская действительно была очень привлекательной, хрупкой женщиной, с выразительными черными глазами. Разрешение Папы на родственный брак было получено, свадьба состоялась. Но пробыла императрицей Австрии Беатриса совсем недолго: всего семь лет. Третья по счету супруга императора Франца скончалась, не дожив и до тридцати лет и не оставив потомства.

Сразу после этого князь Куракин был отозван из Вены: император Александр был скорее доволен, что «австрийский проект» провалился, и про него можно благополучно забыть. В полном отчаянии была только несостоявшаяся императрица, Великая княжна Екатерина Павловна, причем даже не считала нужным скрывать свои досаду и раздражение.

— Жениться на собственной кузине! Почему бы не на сестре, та, по крайней мере, больше подходит ему по возрасту, — изливала она свои горести наперснице. — Нет, правда, Мари, я была бы идеальной австрийской императрицей. И я не верю вашим мрачным прогнозам относительно недолгой жизни третьей супруги Франца.

— Я могу и ошибиться, ваше высочество, — смиренно ответила Мария, — но какое это сейчас имеет значение?

— Никакого, конечно, но… Право, досадно: точно мне судьбой предназначено оставаться старой девой. В моем возрасте сестры уже были замужем…

«А две — в могиле», - могла бы добавить фрейлина Алединская, но, разумеется, промолчала.

Конечно, она была любимицей, наперсницей, можно сказать, подругой великой княжны, но очень хорошо знала ту грань, которую ни в коем случае нельзя было переступать в их отношениях. К тому же она могла косвенно предупредить свою покровительницу о том будущем, которое ее ожидает. Более того, она должна была это сделать… и боялась. Слишком серьезные последствия мог иметь будущий блистательный, казалось бы, брак Екатерины Павловны.

Между тем фантастический, на первый взгляд, очередной вариант замужества четвертой дочери покойного императора Павла стал приобретать вполне реальные черты. И началось это с абсолютно невинного действия: смены французского посла в России. Вместо слепо преданного Наполеону, но ограниченного, чтобы не сказать, недалекого Роже Савари в Петербург прибыл совершенно новый человек.

Граф Арман Огюстен Луи де Коленкур был одним из немногих представителей старинной французской аристократии, ставших убежденными соратниками и сподвижниками Наполеона Бонапарта. Приезд в Санкт-Петербург такого человека было крайне благосклонно воспринято императорским двором, всегда относившимся к «выскочке» Савари, имевшему несчастье родиться в семье мастерового, с плохо скрытым высокомерием.

Это был не первый приезд графа в Россию: в 1801 году старый друг его отца и сторонник генерала Бонапарта Тайлеран поручил ему миссию в Санкт-Петербурге — отвезти поздравления Наполеона, ставшего первым консулом Франции, Александру I с вступлением последнего на трон.

Коленкуру удалось снискать расположение русского царя и, тем самым расположение Бонапарта. Для начала он, вернувшись в Париж, стал одним из адъютантов Бонапарта, а очень скоро получил чин бригадного генерала. Так началась блистательная карьера Коленкура.

Впрочем, были в ней и не совсем достойные страницы. В 1804 году генерал Коленкур был направлен все тем же Талейраном к курфюрсту Баденскому с посланием, требовавших роспуска военных формирований эмигрантов на территории Бадена. Фактически, это, на первый взгляд вполне невинное поручение, послужило ширмой для организации похищения герцога Энгиенского, основной надежды роялистов на восстановление во Франции законной монархии.

Как известно, герцог Энгиенский, кстати, весьма далекий от политики человек, был казнен по непосредственному приказу Наполеона Бонапарта. Европа ужаснулась очередному несправедливому кровопролитию, и впоследствии, сам факт участия Коленкура в этом деле, несмотря на то, что он был всего лишь рядовым исполнителем воли Бонапарта, нанес непоправимый урон его репутации. Его уцелевшие во время революционного террора родственники были близки к дому Конде и стали считать графа одним из главных виновников преступления.

Хотя говорят, что на смертном одре Коленкур прилюдно заявил:

— Не лгут перед лицом смерти. Клянусь честью, что я не имею совершенно никакого отношения к аресту и смерти герцога Энгиенского.

Скорее всего так оно и было, но даже косвенная причастность к этому сомнительному делу мучила Коленкура всю жизнь и фактически сделала его изгоем в собственной семье. Прекрасно осведомленный об этом Наполеон, говорил:

— Если Коленкур скомпрометирован, тут нет большой беды. Он будет служить мне еще лучше.

Действительно, в одной из военных кампаний Коленкур однажды заслонил своим телом Наполеона от разрыва пушечного ядра. Фактически за это он получил титул герцога Винченского, был награжден Большим Орлом ордена Почетного Легиона и всячески обласкан своим сюзереном.

Что и говорить, Наполеон неплохо разбирался в людях и в совершенстве постиг науку управления ими. Впрочем, иначе он никогда не достиг бы тех высот, которых ему удалось достичь.

— Наконец-то у нас появился достойный представитель несчастной Франции, — заявила вдовствующая императрица в разговоре со своей дочерью после представления послом верительных грамот. — Аристократ до мозга костей, прекрасно воспитан, искренне расположенный к России и ее повелителю.

— Кажется, брат тоже благоволит в герцогу Винченскому, — небрежно заметила Като, на которую новый посол не произвел особого впечатления. — В любом случае, это гораздо лучше, чем иметь дело с неотесанным солдафоном Савари.