Далее дело пошло на лад: человек целовал крест, который ему совал попик, писец записывал фамилию, имя, и присягнувший Димитрию отходил. На бревнах сидели люда, поглядывали испытующе на крыльцо:

— Скоро ли дело сладится?

Закусывали, разговаривали. Бортник поучает марийца:

— Так вот, паря, теперя мы царя Димитрия люди содеялись. Царь, говорят, ничего, подходящий. Токмо надо нам поглядеть, кто воеводы будут, правители. В этом вся задача. А до царя далеко. — И далее поучал: — Что мы, русски люди, что вы, черемисы, татары и прочие, — все мы от бояр одним дерьмом мазаны!

Мариец ответил довольно чисто по-русски:

— Правда твоя, брат Иван. Близ Царево-Кокшайска было поместье стольника Бахрушина. Мари, черемисам по-вашему, жизни не давал, душил. На него пять ден в седьмицу работали. Вовсе ослабли. Да он, змий, над нами же измывался! Шайтан! Слухи о царе Димитрии пошли. Собралися мы, мари, да бортники, да холопы его, народ одно слово, и соопча его повесили. Поместье в дым пустили, а земля в раздел пошла.

Бортник удовлетворенно сказал, одновременно следя за крыльцом:

— Да, паря, сейчас все одно: бьют, да режут, да в дым пущают, что ваших, что наших богатеев. Такая уж планида накатила. Времена веселые!

Оба засмеялись.

Толпа замолкла. Внимали словам Казакова.

— Народы! Слушайте меня! Крепко стойте за царя истинна, Димитрия Ивановича, супротив того ли ворога Шуйского. Надо заутра дружину собрать, кою отправить надлежит к Нижнему Новогороду! Град сей вместе с другими брать будем. А теперь, народы, воззрите, как с прихвостнем Шуйского расправимся!

Казаков топнул несколько раз сапожищем по доскам крыльца, под которым, сбоку, дверь вела в подклеть. Оттуда вскоре вытолкнули плотного человека в синем суконном кафтане, без шапки. Правый глаз его заплыл от кровоподтека. То был стрелецкий голова Кудашев. Стрельцы его сдались и отдали своего начальника мятежникам. Он встал против Казакова и бесстрашно глядел на него. Казаков нахмурился, лицо его побледнело. Он прошептал:

— Ишь какой озорной! Нашла коса на камень!

Крикнул:

— Эй ты, Кудашев! Я тебя последний раз спрашиваю: покоришься али нет царю Димитрию Ивановичу?

Кудашев язвительно улыбнулся:

— Князинька! Сам ты себя из грязи в князи произвел! Царевич Димитрий в Угличе зарезан, а другой, вор Гришка Отрепьев, что именем царевича Димитрия прикрылся, в Москве смерти предан. Вы с вашим самозванцем бредите куда подале!..

Кудашева по знаку Казакова повели к высоким раскрытым воротам. Стрелецкий голова шел спокойно, поглядывая уцелевшим глазом на небо.

Вскоре петля захлестнула ему горло.

Народ расходился. Казаков, поп и сотник Артемьев отправились в воеводские хоромы. Сели за стол. Дебелая стряпка Домна принесла таган с дымящейся стерляжьей ухой. Перекрестясь, «почали трапезовать». Казаков разлил в кубки вино.

— Ну-ка, батя, пригуби! Сие же и монаси приемлют.

Отец Мисаил выпил, крякнул, звонко проверещал:

— А тем паче нам надлежит после трудов праведных, во славу царя Димитрия.

Сумрачный Артемьев быстро захмелел. Он пробурчал:

— Труды-то праведные, а голова Кудашев висит, качается!

Казаков усмехнулся:

— Ты, сотник, кинь грустить. Иного голову наживешь, а то и сам им станешь!

Сотник взглянул на него хмуро — не то с надеждою, не то с ненавистью. Молчал. После ухи Домна принесла жареных карасей: день был постный. Выпив «заключительно», собутыльники приступили к делу. Казаков наморщил лоб и важно начал:

— Допрежь сказываю, да вы, чай, уж и сами слыхали, что многие ближние к нам городки до царя Димитрия подалися. К примеру Арзамас, Алатырь, Свияжск, Чебоксары. До Ядрина рукой подать, и он в моей власти, сиречь до царя истинного предлежит. — Казаков рыгнул, зевнул и продолжал: — Из Алатыря весть имею, что тамошние жители да рать чувашская воеводу Ждана Сабурова в воду посадили, а его товарища в тюрьму упрятали. А еще пишут мне из Чебоксар: там черемисы взбунтовалися и воеводу Тимофея Исаева, сына Есипова, убили. Так-то вот, для нас добро все складывается…

Собеседники стали соображать, как завтра сколачивать отряд для отправки в Нижний Новгород.

В городе Свияжске с колокольни церкви Знаменья раздались частые удары большого колокола.

— Палаха, что бы сие значило, а?

— Бежим, дядя Ерофей Кузьмич! Звонят — значит зовут!

Народ со всех концов устремился на городскую площадь. Здесь уже стояли стрельцы со своим начальством. На церковной паперти возвышался воевода Смольянинов в окружении причта. Скоро вся площадь была забита людьми. Воевода закричал:

— Грамоту слуша-ай!

Вышел вперед дьякон Предтеченский и зарокотал феноменальной октавой:

— «От великого государя и князя всея Руссии Василия Иоанновича. Да будет ведомо воеводе свияжскому Акинфию Смольянинову, чтобы сказывал он свияжским дворянам, и детям боярским, и прочим свияжским служилым людям, и мурзам, и татарам наше жалованное слово, чтобы они жили бесстрашно и в Свияжском уезде по волостям велели беречь накрепко, где какие воры в Свияжском по слободам или в Свияжском уезде появятся и учнут в русских людях, и в татарах, и в черемисе смуту делать для грабежу, приводить ко кресту, а татар и черемису к шерти, или кои воры от воров же прибежат в Свияжск или в Свияжской уезд, и вы бы им тех воров велели, имая, приводить к себе в Свияжской».

Многие облегченно вздохнули, когда кончилось это словоизлияние. Смольянинов опять закричал:

— Великий государь велит имать воров. Вы их в съезжую тащите, а мы с ими расправимся. Теперь разойдитесь со господом!

В это время парень в треухе, в бешмете, ловко сидящий на небольшой степной лошадке, подъехал довольно близко к паперти и весело крикнул, обращаясь лицом не к воеводе, а к народу:

— Ты, бачка, лжу баешь! Нам Митрия царя надо, а Василия царя медведь задери!

Он взмахнул плеткой, гикнул и под одобрительный гул толпы стрелой умчался в переулок.

Смольянинов побагровел от гнева. «Вот-те и имай воров! Вор под носом, а им хоть бы что! — подумал он о толпе. — Дела праховые! Что-то будет?»

Народ стал расходиться. Двое посадских разговор вели:

— Михеич! Парень на коне, я его знаю, Мишка черемис. У прасола Карпухина служилым был, а потом пропал!

— Исаич! Он беспременно до гилевщиков подался, а здесь высматривал, что им требуется. Надо ухо востро держать.

Через несколько дней жители Свияжска смотрели со стен городка на приближающийся большой отряд конных и пеших ратников.

— Глянь, ребята, видать, начальны люди!

— А возле их едет той черемис, что воеводе поносны слова кричал.

— Не поносны, а в самый раз слова, кои ныне и нужны!

Вперед выехал всадник в шишаке, шлеме поверх полушубка. Он закричал:

— Свияжские люди! Сдавайтеся! За царя Димитрия становитеся, и да благо вам будет!

Точно дуновение, прошел по толпе шепот.

— Что делать, сдаваться аль не сдаваться?

— За Димитрия иль за Василия?

— Больно не охота в осаду сесть!

— Шайтан его задави, Василия-то!

Быстро подошли стрельцы со своим головой. Они уже раньше решили покориться.

Заскрипели отворяемые ворота.

Так свияжцы сделались мятежниками. Воевода Смольянинов скрылся. На следующий день присягали царю Димитрию.

Нижний Новгород… Кремль с одиннадцатью башнями и острог находились при впадении Оки в Волгу, на правом берегу Волги. Отряды мордвин, татар, чувашей, марийцев, русских крестьян, холопов, бортников обложили с трех сторон острог. С четвертой стороны были заслоны на левом берегу.

Собрались военачальники осаждавших Нижний Новгород отрядов.

Первым выступил на совете предводитель крестьянского отряда Иван Доможиров. Он был сын смещенного Шуйским воеводы. В 1604–1605 годах служил стрелецким головой в Царево-Кокшайске. Был отчаянно храбр, очень силен, ловок, весел. Но во гневе становился страшен. На лбу багровел сабельный шрам, глаза метали молнии. Он весь сжимался, готовый ринуться… Его в отряде страшились. «Сходней на медведя лезть, нежели с Доможировым связаться!»