Он заговорил приятным тенором:

— Что я вам скажу? Оружны мы вельми погано. Пушек нет, самопалов мало. С копьем, рогатиной да топором на прясла не попрешь. Спервоначалу стену из пушек рушить надо али подкоп под ее подвести да взорвать, а тогда, если самопалы есть, в брешь и при, благо народу у нас много. А мы стены рушить пока не можем. — Еще более оживившись, он продолжал: — Вести я из-под Кром получил радостные. Там большой воевода наш, Болотников, князя Трубецкого разбил. Вестимо дело, ему можно бить, коли есть у его мортиры, гафуницы, кулеврины, пищали, да и самопалов уйма.

Мордовский старшина Воркадин прибавил:

— Великий воин Болотников, к нам бы его…

Москов, тоже старшина, сказал:

— Пока ждать нам надобно. Измором брать станем город!

На том и порешили.

Нижегородцы упорно держались, часто делали вылазки.

Прошел месяц. Морозным утром два всадника на породистых конях, в богатых, блестящих доспехах пристально смотрели с опушки леса на лагерь мордвин, осаждавших Нижний Новгород. То были Пушкин и Ададуров. Первый со злобной радостью говорил:

— Смотри, друже Сергей! Стан открыт, без гуляй-города. Ишь нехристи неприкаянны, бродят туды-сюды. Прижились здесь, как у себя в лесных трущобах. Не чуют, вражьи дети, что сметем их с места сего. Ишь погань!

Ададуров, хлестнув коня нагайкой, озабоченно ответил:

— Ладно, боярин! В обрат едем. Пора напуск зачинать!

Всадники скрылись в сосновой чаще. Вскоре на опушке леса показалось несколько тысяч царской кавалерии. До лагеря мордвин было полем с полверсты. Снегу немного. Раздалась команда, и лава конников понеслась, поднимая снежную пыль. Горбоносые, черные, в высоких бараньих шапках, в синих бешметах, с дикими криками мчались кавказцы. Ворвавшись в лагерь, они пустили тучу стрел, потом с ходу начали рубить растерявшихся мордвин и крестьян кривыми саблями. С флангов тоже скакали озверелые конники, в полушубках, одетых на легкие кольчуги, в шлемах, с копьями, самопалами. Пушкин и Ададуров летели как ветер впереди. Ратное безумие охватило конников. Они нанизывали мордвин на копья, били из самопалов, пистолей, секли саблями, гнали их к берегу, зажгли лагерь. Повстанцы с криками отчаяния тонули в реке.

Со скрипом раскрылись ворота города, грохнулся через ров подъемный мост. Вооруженные толпы нижегородцев, пеших, конных, вдогонку бросились вместе с войсками добивать врагов. Многие мордвины, крестьяне и бортники были в лагере с женами и детьми. Их тоже беспощадно убивали.

Доможиров, Москов, Воркадин, с отрядом верхоконных, видя, что «сила солому ломит», прорубились сквозь вражью лаву и скрылись в лесу. На месте лагеря остались трупы, догорало пожарище…

Доможиров[42] едучи по лесу, вдруг запел песню. Многие удивленно оглянулись на него. Москов, удрученный ратной неудачей, с досадой спросил:

— Ты что, Иван, радостен? Нас побили, а ты спеваешь. Нашел время!

Доможиров, когда кончил петь, усмехнулся:

— А чего печалиться? В одном месте нас побили, в другом мы побьем, на то и война!

Он крикнул толмача, касимовского татарина Абдула Гасанова:

— Слухай, Абдул! Скачи к Болотникову в Калугу. Зови его к нам на Волгу. Здесь ему будет где разгуляться. На вот грамоту, кою мы намедни писали, чти ее!

Абдул прочел:

— «От Ивана Доможирова со крестьянами, да от мордовских старшин Москова и Варкадина, да и от башкирского тархана Ордын-Нащекина, да от татарского воителя Алиева с воинами их. Большой воевода Болотников! Привет тебе шлем! На Волгу к нам подавайся, когда в Калуге дела справишь. Народу черного да инородцев всяких на Волге больно много. Съединишь их, тогда погоним бояр, князей, дворян. Езжай к нам, а мы твои помощники верные по гроб жизни».

Смуглый горбоносый Алиев возбужденно крикнул:

— Правильно, Иван, писано, верно! Обеими руками подписуемся!

Остальные замахали шапками, закричали:

— Вези, Абдул, грамоту! Зови, зови Болотникова к нам!

Оживленно переговариваясь, смеясь, всадники двинулись далее по широкой дороге, скрылись… Ветер набегает, лес шумит, перестанет, опять шумит… На землю падают снежные шапки с деревьев. Темно-синее небо. Дорога идет к западу. Там небо светлее, светлее: над горизонтом переходит в догорающий багрянец. И вот уже одинокие звезды… И сумрак наплывает… Ветер стих… Лесное безмолвие…

Осада Нижнего Новгорода являлась в эти дни лишь отдельным эпизодом. Восстания в Поволжье продолжались. Широко разлилось в Поволжье и далеко за его пределами движение, возглавленное Ильей Горчаковым, так называемым Илейкой.

Оно началось много раньше восстания Ивана Болотникова, еще в правление Лжедимитрия I, возникло и первоначально развивалось своим путем.

Войско Илейки формировалось на далеком Тереке.

Во второй половине XVI и начале XVII века много казачьих ватаг бродило по святой Руси. Попадали они и за рубеж: «В казаках брели холопы боярские и всякие воры ерыжные и зерщики». Они то царю служат, то восстают против царя. Кони ногайские, седла татарские. Появляются здесь, там, исчезают, как дым. Пища их: сыр из кобыльего молока, овсяные лепешки. Шматки баранины лежат под седлами на спине у лошадей, преют в поту, темнеют и с жадностью съедаются.

Отрядом командует «есаул», или «атаман», или «батько».

…Бурно несется с гор Терек. Вокруг дремучие леса шумят. Зверья в них множество. Одних кабанов сколько!

На берегу раскинулся казачий лагерь. Здесь зимовка после летней страды — разбойных походов на стругах по Хвалынскому (Каспийскому) морю.

Шумит лес, бурлит река… Шумит казачий круг… Решают, что делать будут: весна не за горами.

Пожилой казак Ничипор Карга двинулся вразвалку к пню и залез на него. Шапка лихо сдвинута назад, полушубок расстегнут. Сивые усы. На темном морщинистом лице от лба к правому уху виден синеватый рубец. Весело и бесшабашно ухмыляется — море ему по колена. Заявил:

— Слухай, атаманы-молодцы! Треба нам скопом на Кур-реку тронуться, а оттоль на море альбо в Туретчину податься, турецких людей громить на судах. А ежели добычи нам не будет, треба на Кизылбашского шаха двинуть. Слово мое верно! Разумнее не придумаете!

Тут начал речь другой — высокий, широкоплечий, черный молодец; нос с горбиной, походил он на дюжего, красивого цыгана. Нахальство и удаль были написаны на бронзовом лице его.

— Оно, конечно, атаманы-молодцы, умные речи и слушать радостно, особливо мне, да и многим молодым казакам. Оно, конечно, почто и не поискать добра в Туретчине! Токмо на Руси святой, как вам ведомо, Димитрий царь появился. Нам и надо до его податься!

Казак сверкнул черными очами и замолк. Круг загалдел, большинство согласилось с Каргой.

— Вот еще что надумал! Слушать не будем птенца!

— Учить нас ему нечего!

— Димитрий да Димитрий, а нам до его далеко, и не нужен он войску Терскому!

А Ничипор Карга глянул поверх людей вправо, влево на горы, стоявшие лесистой стеной, закрутил свой длинный ус, усмехнулся гордо. «Славно я сказывал!»

Однако чернявому молодцу, по прозванию Илья Муромец, — он был родом из Мурома — удалось собрать казаков триста, в большинстве недавно прибывших, «молодых», большей частью холопов и гулящих людей. И решил круг на Москву идти.

Выступил матерый казак, атаман Федор Бодырин.

— Ну-ка, Илейка, снова сказывай: кто ты есть, чем жив!

Илейка усмехнулся, сверкнули красивые, белые зубы. Он с готовностью начал:

— Я-то? Из Мурома. Матерь моя посадской женкой была. От ее я без венца и родился, под ракитовым кустом! По свету носился. Где-где не служил! В лавках сидельцем. По Волге, Каме, Вятке на судах кормовым плавал. От торговцев холсты да кожи продавал. Под конец сюда на Терек ходил, военным казаком стал. Голь я перекатная…

Федор Бодырин оценивающе оглядел Илейку, довольно улыбнулся и ответил:

— Так вот, казаки, на Москву идем. И нужен нам атаман лихой, Илейко для того будет пригоден. И хоробр, и красив, и умен, три угодия в ем!