Максимов сидел в библиотеке, поглядывая на драгоценный – по мнению Панфилова стоимостью в его голову – предмет.
Эдик, проныра, договорился со своим человеком из органов об «изъятии улики для проведения следственного эксперимента».
— Не забудь – с возвратом! – напутствовал он Максимова, передавая ему вещицу, и пригрозил: – И имей в виду, если что случится с вещдоком, не сносить тебе буйной головушки! Понял?!
– Понял, понял...
– Нет, Максимов, ты не понимаешь, как рискует мой клиент. Следствие еще не закончено, а я тебе важнейшую улику...
– Сказал же, понимаю! Кстати, твой клиент, конечно же, альтруист, да? Он бесплатно рискует? Просто вот такой хороший человек. А я, кого он ни разу в жизни не видел, ему понравился, и поэтому он решил бескорыстно мне помочь? Да?! Цену не набивай, Эдик, ладно? На, бери, пока дают, – сунул ему конверт Максимов. – Здесь, как договаривались.
— Ты чё, Сань, – очень правдоподобно обиделся Эдик, – я ж серьезно беспокоюсь. Если даже информация просочится, я человека подставлю. Они геннанализ следов крови на лезвии сделали. Совпадает с тем жмуриком.
Он, не пересчитывая, засунул деньги в задний карман потрепанных джинсов.
— Деньги не посей... Машину пробили?
— А вот на машине застряли. Непробиваемая. Не могут установить пока – номера на кузове и двигателе перебиты... За деньги не переживай, я бабки еще ни разу не терял... Святое, как крест, – сбогохульничал Панфилов.
Вчера, как только Эдик передал улику, Максимов тотчас же узнал его – этот меч. Дыхание перехватило – как можно было не узнать этот сапфир. Именно такой камень – привиделось во сне императору – увенчивал рукоять рокового меча.
Но как можно серьезно относиться, спросишь ты, читатель, к снам какого-то журналиста – представителя профессии, главной отличительной чертой которой всегда было и будет бесстыдное вранье? К тому же он заливал своей подружке, что это был вовсе и не его сон, а сон персонажа его сна... Совсем запутанная история. Нет, трудно поверить в такую версию, основанную на необузданном нагромождении фантастических совпадений. Хотя, справедливости ради, следует признать, что и она (разумеется, чисто формально!) имеет право на существование. То есть, вполне может быть: всё, что наплел Максимов своей подруге Алёне – истинная правда.
Итак, Максимов (будучи совершенно не в курсе обуревающих нас с тобой сомнений, о мой доверчивый читатель!), вдыхая воздух истории и книжную пыль, въевшуюся за десятилетия в каждую трещинку и каждую мельчайшую пору стен этого заведения, с нетерпением ожидал профессора Иванишина, рекомендованного в качестве непревзойденного специалиста по древнему оружию.
«Книги, в отличие от нас, людей, не любят свежего воздуха», – размышлял Максимов, скользя взглядом по стеллажам с томами, заполнившими практически все пространство библиотеки. В зале было пустынно – кроме него здесь сидел лишь один старикан, с виду – классический тип книжного червя. Старикан мусолил палец, переворачивая страницы каких-то тяжеленных фолиантов, время от времени делая заметки в тетрадочке с коричневой клеенчатой обложкой. Такие еще лет тридцать назад назывались «Общая тетрадь» и служили приблизительно тем же целям, которым сегодня служат флэшки, сидишки и другие миниатюрные штучки, заменяющие нам память, умение писать и, возможно, в скором будущем заменят умение читать, если, конечно, человеческий гений дойдет до идеи полной визуализации информации.
Произошло неизбежное – интернет пришел и сюда, ужаснув академических пенатов, и только старая гвардия из последних, увядающих сил цеплялась за прошлое, так и не сумев переключиться на бездушные электронные носители. Здесь, в тиши библиотек, под светом зеленых старомодных стеклянных абажуров, без особенной драматичности, спокойно и неотвратимо приближался закат целой эпохи. И этот «динозавр», удостоенный всяческих наград, лауреат, возможно членкор или даже академик, был ее последним еще не вымершим, но уже обреченным к исчезновению представителем.
К слову сказать, богатое воображение Максимова, когда ему сообщили, что проконсультировать по интересующему вопросу согласился некий профессор, нарисовало последнего именно таким вот динозавром. И когда в дверях зала возник молодой, лет тридцати пяти мужчина, одетый в современном стиле, он не сразу догадался, что это и есть обещанный консультант.
Профессор был учтиво вежлив, элегантен, строен, даже красив. Темные волосы носили следы геля, придающего модно подстриженным волосам влажный вид – как будто только что из-под душа. Преждевременная легкая седина проглядывала на висках, но не старила, а, напротив, сообщала благородный, серьезный вид, что при избытке молодости никогда не помешает. Умные глаза с интересом изучали Максимова. Выделка ткани сорочки не оставляла сомнений в том, что она куплена в каком-нибудь мудреном бутике. Дополнял облик модный пиджак полусвободного покроя, расстегнутый с тщательно продуманной небрежностью.
Если бы он встретился Максимову на одной из многочисленных московских тусовок, то вполне мог сойти за преуспевающего бизнесмена, происходящего из хорошей семьи, если кто-нибудь знает, какая семья сегодня считается хорошей.
Внешний вид этого профессора поразил Максимова, прекрасно представлявшего убогость материального положения сов¬ременных ученых. К тому же Иванишин представлял немодную на данный исторический момент гуманитарную область человеческого знания, далеко не самую процветающую.
«Однако, – промелькнуло у него в голове, – какая нынче нищая профессура пошла. На академическую зарплату не очень-то разбежишься... Не иначе, как чей-то сынок... Одни только ботинки тыщ на пятнадцать потянут. Ладно, посмотрим, какой ты специалист».
Между тем, специалист, как показалось, не без удовольствия отметивший произведенное впечатление, вежливо представился:
— Георгий Иванишин. Можно просто – Георгий...
— Максимов, – ответил Максимов, – Александр. Можно просто – Александр.
Они сдержанно улыбнулись друг другу и тому небольшому каламбуру, сразу же упростившему дальнейшее общение, и Иванишин пригласил Максимова пройти в кабинет, извиняясь по дороге за то, что заставил так долго ждать.
Поднявшись на этаж, они прошли по коридору, носившему отчетливые следы предыдущей эпохи. О ней напоминали не только казенной «выделки» стены, вымазанные до половины в ядовито-зеленый цвет, но и запахи, просачивающиеся сквозь щели закрытых дверей кабинетов. В этих запахах можно было уловить ностальгические мотивы в стиле незабываемой смеси дешевого растворимого кофе с прогорклым духом застарелых сигаретных бычков. И последние сомнения - если таковые и могли у кого-то возникнуть - рассеивал вид беззвучно появляющихся из скрипучих престарелых дверей и мгновенно исчезающих за другими такими же, сотрудников, похожих из-за этой беззвучности и мимолетности не то на серых мышей, снующих по выеденным ими же в головке сыра тоннелям, не то на «летучих голландцев», предвещающих несчастье, или на бесплотных, не имеющих материальной сущности фантомов. По всему было видно, что отечественная историческая наука переживала не лучшие времена.
Но напомним: имелись и приятные исключения из этого безрадостного умозаключения – неоспоримым свидетельством тому являлся внешний вид профессора, иронией судьбы занесенного в сей приют безнадежности, если не сказать – страданий.
— Ну, что ж, показывайте, что принесли. Мне вкратце рассказали, но давайте... сначала посмотрим, – бодрым баритоном начал Иванишин, когда они вошли в кабинет, оказавшийся также, под стать хозяину, чем-то сродни напоенному влагой, цветущему оазису в пересохшей пустыне отечественной многострадальной «науки о прошлом».
Стены сплошь были увешаны древним оружием. Здесь были японские катаны и тати, самурайские дайсё и короткие вакидзиси, даже ритуальный ёроудоси; персидские шемширы, турецкие ятаганы, романские мечи и спаты, тесаки и палаши, фальшионы и полутораручные бастарды; средневековые шпаги перекрещивались с рапирами; был даже, насколько мог судить Максимов, огромный двуручный меч эпохи Возрождения.