— Я постараюсь помочь, – ответил Агриппа. – Дам тебе знать, как только договорюсь о твоем деле. Но скажи, Эльазар, а почему тебе недостаточно латинского гражданства? Не дает покоя тога римлянина? Прости, ты уже не так молод, детей у тебя, насколько я знаю, нет.

      — Мой господин еще слишком юн, – уклончиво промолвил Эльазар, – а я знавал его благороднейшего батюшку, да прославится его имя. Еще он, доброй ему памяти, обещал мне помощь в этом деле. Жаль не успел…

      В очередной раз при упоминании об отце Агриппа помрачнел. Он кивнул молодому нубийцу, ожидавшему приказаний снаружи у входа в лавку, поднялся и, распрощавшись с собеседником, вышел из портика. Там его ждала лектика с четырьмя дюжими рабами-каппадокийцами. Нубиец с ящичком в  руках сопровождал хозяина до носилок.

      Эльазар, пряча загадочную улыбку в бороду, почему-то с иронией наблюдал, как носилки, задрапированные пурпурным шелком с золотой вышивкой, двинулись в путь – впереди  выступал раб, разгоняющий толпу, а позади эскорт из четырех юношей. Он дождался, пока эта процессия ни исчезнет за изгибом улицы, и, обращаясь к хозяину лавки, промолвил:

      — И это они называют идеальным государственным устройством. И навязывают его всему миру... Все здесь покупается и все продается. А деньги на строительство величайшего амфитеатра Веспасиан с сыном Титом награбили в нашем храме четверть века назад, – вздохнул он. – Попомни мои слова, Захария, – Империя обречена. Но произойдет ее крушение не скоро. В конце концов, если они сами создали систему,  которая дает умному человеку возможность  заработать, почему бы этим не воспользоваться? А умные люди всегда найдутся, так ведь? – Он тяжело вздохнул, и подумал: «Но, какой же я умный, если похоже, что и на этот раз расплачиваться придется мне».

      И купец нехотя отсчитал лавочнику несколько монет.

      Захария, приняв плату, с готовностью поддакнул и осведомился – желает ли достопочтенный Эльазар чего-либо еще? Услышав отрицательный ответ, он дождался, пока купец, распрощавшись, вышел из лавки и растворился в неугомонной  толпе. Он уже собрался было заботливо схоронить в заветном сундучке в задней комнате заработанную скорее за конфиденциальность, чем за обслуживание щедрую плату, как снаружи раздались громкие голоса.

      Выбежав на шум, лавочник с удивлением, смешанным с немалым испугом, обнаружил, что его лавка заполнена полудюжиной преторианцев под предводительством командира, который, стиснув огромной ручищей в перчатке, горло мальчишки-раба, орал ему в лицо: «Говори, червяк, где твой хозяин!?». В нос ударил сильный запах раскаленного на солнце металла и солдатского пота. Ноги старого лавочника подкосились при виде своего насмерть перепуганного раба, извивающегося с выпученными глазами в могучей клешне воина. В этот момент мальчишка действительно походил на червяка.

      — А! Вот и ты, лавочник! Отвечай, кто только что был здесь? – вскричал преторианец, повернувшись и обращаясь к помертвевшему от страха Захарии.

      — Не понимаю, о чем ты, светлейший?..

      — Я не светлейший, старый лицемер! Ты прекрасно понимаешь, о чём я. Сознавайся или твой ничтожный труп сегодня скормят императорским тиграм, а твою таберну сожгут в назидание другим!

      — Смилуйся, добрый господин, не лишай жизни! Расскажу все, что знаю. Хочешь денег, скажи. – При этом он с тягостным вздохом еле слышно проворчал себе под нос: – Хотя в этом месяце я, помнится, уже платил за охрану.

 Он посмотрел на преторианца, все еще надеясь, что это всего лишь обычные поборы и еще можно сравнительно дешево отделаться. Сделал даже движение в сторону задней комнаты, как бы намереваясь с готовностью исполнить свое обещание и тотчас же вознаградить доблестного воина за великодушие. Но солдат действительно был настроен крайне воинственно и, продолжая угрожать Захарии обнаженным мечом, который для убедительности даже приставил к его горлу, прошипел, брызгая слюной:

      — Мы еще успеем поговорить о твоих грязных деньгах, старый плут.

      Но жадность победила – на всякий случай он решил не упускать случай погреть руки на провинившемся лавочнике и, прищурившись, спросил, но уже мягче:

      — Скажи-ка мне лучше, кого ты принимал сегодня у себя в лавке?

      — Купец... он из Галилеи или из Сирии, я точно не знаю... был у меня сегодня, и больше никого! Я даже не помню, как его зовут, – поспешно ответил Захария. – Клянусь тебе, господин, именем нашего государя императора...

      — Не смей произносить имя Цезаря,.. – прервал его солдат.

      — Да-да, я понимаю... Не произносить имя государя императора.

      — Кто еще? Соображай, только поживей, мошенник!

      Он поманил рукой маленького человечка, до сего времени не видимого за широкими спинами солдат. Одет он был неприметно – бедные одежды не привлекли бы в здешней пестрой толпе особого внимания.

 «Соглядатай!» – догадался Захария.

      — А вот этот человек утверждает, что у тебя был еще кто-то. Так не соизволишь ли ты удовлетворить мое любопытство, старик? – С этими словами солдат вытолкнул вперед человечка.

      — Да был еще один, – вынужден был сдаться Захария. – Я просто не придал этому значения. Но я не знаю ни его самого, ни даже его имени. Вид... видел его в первый раз в жизни, господин. Не знал, что это так важно для тебя, не то спросил бы...

      Солдат многозначительно переглянулся со шпионом и опять заорал на заикающегося от страха лавочника.

      — Вздумал дурачить меня, мошенник?!

      — Да п-поразит меня молния на месте! Говорю только истину! – вскричал насмерть перепуганный лавочник, грохнувшись на колени и хватая за руку преторианца.

      — Хорошо, посмотрим, как ты можешь послужить своему цезарю. Скажи мне, но только правду! – Если опять будешь лгать... – он сделал недвусмысленный жест рукой с мечом, означавший незавидную перспективу для того, кому этот жест был предназначен. – Скажи мне, о чем они говорили и... не передавали ли что-либо друг другу?

      — Да-да, с превеликой радостью, но господин, как можешь ты подумать, что я, старый человек, могу подслушивать, о чем разговаривают другие?

      Для пущей убедительности он всхлипнул, явно обидевшись на столь унизительные для достойного человека подозрения. Потом гордо выпятил подбородок вперед и с пафосом  закончил:

      — Нет, не могу сказать! Не в моих правилах совать нос в чужие дела! И потом… к сожалению, я находился в отдалении.

      Тут он поймал на себе гневный взор преторианца.

      — Я тотчас же прикажу отрезать твои старые, заросшие мхом длинные бесполезные уши, раз они все равно ничего не слышат. И заставлю тебя проглотить их без соли! А заодно и твой паршивый нос, червь! Где это видано, чтобы человек с таким длинным носом не совал его в чужие дела?

      Солдаты загоготали, как стая диких гусей, да так громогласно, что стены таберны сотряслись, грозя обвалиться. Лавочник понял, что несколько переборщил, сник и стал торопливо выкладывать:

      — Ну... конечно, конечно, кое-что я все же расслышал... совершенно случайно, разумеется! Иногда они повышали голос, и... некоторые слова все же доносились и до меня. Они говорили, что в этом году нет никакой управы на морских разбойников, и что, да прославят боги подвиги его, наш государь снарядит флот, дабы расправиться с пиратами. Еще они говорили о предстоящих играх в священном амфитеатре великих Флавиев...

      Сметливый Захария уже начал догадываться, что у преторианцев, кроме показаний незадачливого доносчика, никаких улик против него нет. Вследствие чего осмелел и продолжал все уверенней нести всякую чепуху.

      Командир вначале внимательно вслушивался в сбивчивый рассказ Захарии, но, в конце концов,  ему это надоело. Прервав поток красноречия небрежно поднятой рукой, он, поморщившись, устало молвил:

      — Хватит, хватит молоть вздор! – и будничным тоном пообещал: – Просто, если лжешь, тебе отрубят голову. Признавайся, передавал ли что-либо один из них другому. И попробуй солгать!