И тут же опять делается хмурым, а ведь хороший человек, я вижу, хотя чего-то и не договаривает, и мне непонятно, почему даже после того, как я устроюсь на работу, он пропишет меня все-таки на свою ответственность.

Но я уже снова бодр и полон надежд — такой, каким я и вошел сюда, в этот залитый солнцем кабинет начальника- паспортного стола. Устроиться на работу — это пустяк, я уже почти устроился на работу!

…Пал Палыч сидит в проходной будке и через окно наблюдает за погрузкой дров. Во дворе, обнесенном тесовым забором, стоят три полуторки, несколько мужчин и две женщины в холщовых фартуках закидывают в кузова машин тяжелые осиновые плахи.

— Привет, Пал Палыч!

— Привет. — Он подает мне через стол могучую волосатую руку.

Он заведующий дровяным складом и хороший знакомый моего зятя. Мы с Пал Палычем уже договорились в принципе, что он возьмет меня на должность кладовщика-учетчика: это место как раз недавно освободилось.

— Пришел оформляться, — говорю я.

— Давай. А то все сам. И за рабочими пригляд. И поставщики — мошенники. Разрываюсь. С пропиской готово? — Пал Палыч говорит отрывисто и все время отдувается: то ли жарко ему, то ли астматик.

— Почти, — отвечаю я. — Сейчас я прямо от начальника паспортного стола. Сказал, что пропишет, как только устроюсь на работу.

— Понятно. — Пал Палыч толкает форточку и кричит наружу громовым голосом (он бывший боцман). — Эй, березу не трогать! Отставить!

Один из рабочих, ухвативший было сухой березовый горбыль, не оглядываясь, бросает его и трусит обратно к штабелю с осиной.

— Мошенники! Глаз нельзя спускать, — отдувается Пал Палыч и кладет могучую руку на узкий обшарпанный стол. — Иди. К этому самому паспортному начальнику. Скажи ему, что берут. Конкретно и точно. Кладовщиком-учетчиком на дровяной склад номер три. Мое слово — олово.

— А нельзя ли вначале оформиться?

— Нет. Отдел кадров не пропустит. Пусть хоть наложит резолюцию: «Прописать». Тогда оформлю. Немедля… Плуты! — Последнее относится к рабочим, которые кинули-таки березовую дровину в кузов полуторки. Пал Палыч долбит в стекло, грозит пальцем и опять поворачивается ко мне. — Иди. И поживей. А то сам видишь: разрываюсь…

Трамвай доставляет меня вновь к красивому серому дому, в котором помещается отделение милиции. Начальник паспортного стола ушел обедать. Я решаю подождать его в приемной.

Ничего, думаю я. Раз Пал Палыч сказал, что возьмет, значит, возьмет. Слово — олово. Теперь майор не откажет.

И еще я думаю, что, наверно, надо быть понастойчивее. Ну, что было бы, если бы, услышав от майора «не можем», я повернулся бы и ушел? Тогда он ничего не сказал бы насчет работы, и я не поехал бы к Пал Палычу… Настойчивость и терпение!

Майор, не глядя на меня, хотя в этот час я один в приемной, проходит к своему кабинету и плотно затворяет за собой дверь.

Не очень любезно, но я не привык к любезностям. Ничего. Я негромко стучусь в дверь:

— Разрешите?

— Заходи! — Майор вешает шинель на стоячую никелированную вешалку и, не снимая шапки, садится за стол.

Я достаю из кармана форменный листок для прописки и остальные документы.

— Товарищ майор, — говорю я, — меня оформляют кладовщиком на дровяной склад номер три. Я только что оттуда.

— Быстро, — одобрительно замечает майор.

— А у меня была предварительная договоренность, так что теперь все зависит от вас.

Майор уже протягивает руку за моими документами, но на полпути останавливается и той же рукой, которой он хотел взять документы, берет из разорванной пачки «Беломора» папиросу.

— Справку с места работы принес?

— Нет еще. Меня просил передать вам заведующий складом, что, как только вы наложите резолюцию: «Прописать», — он немедленно оформит меня. Он не обманывает, товарищ майор, честное слово. Ему очень нужен помощник.

Лицо майора чуточку темнеет. Он молчит.

— Так что жег — говорю я. — Вы же сами сказали: устраивайся…

Он молчит.

— Разве что-нибудь изменилось?

— Дорогой товарищ, — медленно произносит майор, глядя в стол. — Наивный вы товарищ… Мне справка, справка нужна! Вот к остальным этим вашим бумагам. Не могу я без этой справки. — Он поднимает на меня хмурые глаза, и я снова вижу в них какую-то муку. — Обратитесь в райотдел милиции. Лучше всего к заместителю начальника: он добрый мужик, — прибавляет майор.

Заместитель начальника райотдела милиции уже собирается уходить: приемные часы окончены. Я в нерешительности топчусь перед полуоткрытой дверью, пока он сам не кивает мне: и правда, добрый мужик.

— Что-нибудь, конечно, срочное? Горящее? — ворчливо спрашивает он и опять опускается за стол.

Этот стол не письменный, а простой, на четырех ножках, только крышка обтянута синим сукном. И садится заместитель начальника почему-то не за длинную сторону стола, а сбоку.

— А где отказ? — спрашивает он, взглянув на форменный листок.

— Видите ли, — объясняю я, — тут не совсем обычный случай. Мне и не отказывают и в то же время не прописывают. Дело в том, что для прописки необходима справка с места работы, а справку я могу получить лишь тогда, когда пропишусь, потому что, вы понимаете, без прописки отдел кадров не пропустит, хотя у меня и есть твердая договоренность с руководством по поводу работы.

— Ясно, — говорит заместитель начальника. Он достает трубку, набивает ее душистым табаком, зажигает спичку.

Комната наполняется приятным медовым ароматом. Очень приятный дым. И заместитель начальника очень приятный. Он подполковник, и он почему-то не в синем милицейском кителе, а в зеленом.

— Военный билет у вас при себе?

— Пожалуйста.

— Садитесь. Что же вы стоите? — Голос у него тоже приятный, ровный, лицо интеллигентное. На лице мягкая усмешка, добрая.

Он листает книжечку моего военного билета, не вынимая трубки изо рта и часто выпуская клубочки медового дыма. Он подполковник МВД, это я вижу по его форме, я только не понимаю, почему он работает в милиции. И это хорошо, что майор направил меня к нему подполковник МВД, конечно, знает, что такое Маутхаузен, — у меня в военном билете в графе «Особые отметки» написано, что я «содержался» в концлагере Маутхаузен.

Но заместителя начальника, похоже, не интересуют мои особые отметки. Он возвращает мне военный билет и, мягко улыбаясь, говорит:

— Мой сын в сорок первом тоже удрал на фронт, семнадцати неполных лет. Тоже хватил горя парень. Вернулся без руки… Но как бы помочь вам?

Он попыхивает трубкой и задумчиво барабанит пальцами по столу. Я чувствую, что ему хочется помочь мне.

— А вы не смогли бы позвонить майору или заведующему дровяным складом? — пытаюсь подсказать я.

— Какому заведующему дровяным складом?

— Ну, куда меня оформляют на работу.

— Нет, это не годится. Да и не в этом суть. — Заместитель начальника выбивает трубку о край чугунной пепельницы, потом, немного щурясь, смотрит на меня. — Вам двадцать два года?

— Да, уже двадцать два.

— Уже! — грустновато усмехается он. — У вас еще все впереди, вся жизнь. Вы только начинаете… а начало редко бывает легким. И ваше дело с пропиской нелегкое. Совсем нелегкое. Давайте попробуем так: отказа писать я вам тоже не буду, а вы завтра утром пойдете на Петровку в управление милиции и поговорите там. Я вам обещаю позвонить туда, потому что без отказа райотдела вас могут не принять. Сделаем пока так…

Я ухожу не очень огорченный. Это «пока» сохраняет во мне надежду. Надо лишь потерпеть. А терпеть я, кажется, умею.

В просторной приемной на Петровке командует невысокого роста худощавый пожилой ефрейтор с орденом на груди. Своим лицом и голосом он напоминает мне капитана Пиунова. И такой же энергичный. И белки глаз чуть воспалены, будто он только что из блиндажа, где при свете коптилки корпел над оперативными сводками.

— Продвигайтесь, продвигайтесь, граждане, продвигайтесь! — командует ефрейтор. — У вас отказ есть? Оч-чень хорошо! Что? Права? Права вы свои знаете, а вот обязанности — не всегда.