— И это единственное блюдо, которое умеет готовить мой сын, — сказала Софья Михайловна, и непонятно было, она иронизирует или просто констатирует факт.

Дети запивали омлет вишневым компотом, взрослым хозяин дома налил по бокалу белого сухого вина. Выпили за встречу, за то, чтобы она была не последней, а также за все хорошее. Все, как водится в таких случаях.

После ужина Маша подошла к матери, обняла ее и зашептала на ухо:

— Мама, можно мы пойдем гулять?

— Только не долго, — предупредила Ольга Вадимовна, — ты же знаешь, мы сегодня должны подняться наверх.

Маша кивнула, схватила за руку Нику и потащила за собой. Средняя сестра, Соня, очень похожая на Машу, всего на год моложе нее, побежала следом. За ними бросилась, косолапо перебирая ножками, маленькая Настя, но мать перехватила малышку, усадила на колени, дала возможность девочкам благополучно выскочить на крыльцо. Вслед им понесся отчаянный детский плач.

— Куда мы идем? — допытывалась на ходу Ника.

— Сейчас увидишь, — засмеялась Маша и отворила калитку на улицу.

Они миновали два крайних дома и оказались в степи. Высокие позлащенные облака неподвижно стояли на месте. Они не двигались, будто сговорились оберегать закат. А размякшее малиновое солнце выпало из них, и уже наполовину ушло в землю.

Девочки постояли, подождали, пока оно уйдет совершенно и как будто навсегда.

— Красиво, правда? — спросила Соня, — и грустно.

Ей не ответили, просто кивнули головами, соглашаясь. Девочки взялись за руки пошли прямо по целине. Что-то мягкое приятно щекотало ноги. Ника нагнулась и увидела тонкие опушенные стебельки. Она сорвала один и провела им по лицу.

— Ковыль, — небрежно сказала Маша, — здесь его полно.

Впереди неясно темнел неподвижный силуэт сутулой человеческой фигуры.

— Туда! Туда! К скифской бабе! — закричали девочки Туреневы и бросились бегом.

Это оказалась древняя статуя с плоским, грубо намеченным лицом и сложенными на животе руками. Кто знает, для какой надобности расставили их по степи древние кочевники. Одни говорили, будто это сторожевые знаки, другие — места захоронений. Однако никаких захоронений ученые под ними не обнаружили, и тайна скифских идолов так и осталась невыясненной.

Девочки сели прямо на теплую землю, облокотились спинами о щербатый камень изваяния и стали смотреть, как наливаются багрянцем облака, как постепенно холодеет небо и становится зеленоватым в просветах между ними.

— Ника, ты знаешь песню «Спустись к нам тихий вечер», — спросила Соня.

Ника кивнула, и тихонько запела.

Этой песне научила мама. Наталья Александровна помнила ее с детства, с летних скаутских лагерей.

Маша немедленно подхватила, успев бросить сестре:

— Перестань, ты фальшивишь, Соня.

Соня, зная за собой грех, умолкла, но продолжала шевелить губами, про себя повторяя слова:

Облака гасли, подергивались пеплом. В степи быстро темнело. Поднялся ветерок, побежал по ковылю, наклоняя стебельки, заставляя их пригибаться к земле и убегать в невидимую даль волнами.

— Маша, Соня! — донеслось издалека.

— Пора, — вздохнула Машенька, — а как здесь хорошо, правда?

Уходя, Ника обернулся на скифскую бабу. Та продолжала смотреть прямо перед собой ничего не видящими глазами. «Бедная, — подумала Ника, — сколько времени она так стоит и смотрит, смотрит»…

Финский домик Туреневых, как и полагается финскому домику, имел два этажа. На первом располагались три комнаты, очень небольшие, и кухня. На втором, мансарде, две. В одной спали старшие девочки, другая пустовала.

Здесь же, в спальне, очень скромно обставленной, что там было — две кровати, крохотный столик, два стула, находился скромный киот с несколькими небольшими иконами старинного письма.

Этот день совпал с православным праздником Успения Пресвятой Богородицы, и Наталью Александровну спросили, не хочет ли она отстоять службу. Она несказанно удивилась, решив, что ее приглашают в церковь, но на самом деле речь шла лишь о том, чтобы подняться на мансарду.

И они поднялись по скрипучим ступеньками деревянной лестницы. Маша и Соня первыми вошли в комнату и зажгли свечи. Неизвестно отчего, Ника заробела, забилась в угол и положила руки на никелированную спинку Сониной кровати.

Служил сам Туренев. Он прекрасно знал весь чин, остальные, включая Машу и Соню, в нужных местах подключались к пению.

Эта домашняя тайная церковь произвела на Наталью Александровну странное впечатление. Служба явно совершалась украдкой, для чего были плотно закрыты окна, несмотря на страшную духоту под нагретой за день шиферной крышей. Простенькие бязевые занавески задернули.

Не обращая внимания на жару, Наталья Александровна с радостной открытой душой вслушивалась в знакомые слова молитв. Горели возле киота свечи, тихо светила лампада. Все происходящее воспринималось, как нежданное откровение. Ей стало казаться, будто ее душе постоянно не доставало именно этих наполовину забытых старославянских слов, навевающих странный покой и умиротворение. И уже стали казаться не столь страшными жизненные невзгоды, появились силы преодолевать их, появилась надежда на будущее, не столь безотрадное, как ей казалось прежде.

Зато Ника, по настоянию Сергея Николаевича не приученная к церкви, откровенно скучала. Ей было жарко, хотелось обратно в степь, в прохладу тихого вечера. Чем стоять здесь и слушать непонятное пение, продолжали бы они сидеть на теплой земле спиной к нагретому щербатому камню скифской бабы и смотреть, как одна за другой появляются в небе неяркие звезды, как разгорается в прощальных лучах заката таинственная планета Венера. Ей были непонятны серьезные и строгие лица Маши и Сони. Они истово и усердно осеняли себя крестом.

На другой день было воскресенье. Сразу после завтрака всей гурьбой отправились осматривать достопримечательности Асканьи. До революции это было всего лишь обширное поместье обрусевшего немца Фальцвейна. Он открыл в этих засушливых местах артезианскую воду, построил дом в три этажа с дорическими колоннами, разбил возле него громадный парк с редкими растениями. По парку бродили фазаны, резко кричали павлины, в прудах плавали лебеди и гуси, и прочая водная живность. После революции поместье было национализировано, и впоследствии превращено в заповедник. Помещичий дом стал научно-исследовательским центром по выведению тонкорунных овец.

Все это Ольга Вадимовна рассказала по дороге к парку.

— Странно, — сказала Наталья Александровна, — в Париже Сережа знал жену Фальцвейна. Знакомство шапочное, конечно. Кажется, она крутилась одно время возле младороссов. Помню, он возмущался, когда она поехала сюда во время войны. Просить немцев вернуть назад поместье.

— А немцы показали ей фигу, — добавила Ольга Вадимовна.

Девочкам было неинтересно слушать про жену Фальцвейна, они убежали вперед, миновали водонапорную башню, до половины затянутую диким виноградом, и вступили в густую тень парка.

Чистые, посыпанные свежим желтым песком дорожки уводили все дальше и дальше, под сенью деревьев царила прохлада, и Наталья Александровна, улыбаясь глазами, с удовольствием вдыхала чистейший, ароматный воздух. Вскоре они оказались на берегу большого пруда.

Они сели на бугорок, на траву, и долго смотрели, как без малейшего усилия скользят по воде, точно по стеклу, лебеди, наклоняют шеи, любуются собственным отражением. У Ники глаза разбегались от множества впечатлений, но это было еще не все.