— Смотри хорошенько, дочка, — сказал зодчий, — вот здесь я вырос.

— До чего же узкая улочка, — откликнулась Бадия.

— В городе есть улицы и поуже этой.

— Да здесь, отец, людям и не пройти. Видать, одни муравьи ползают? — засмеялась Бадия. — Да и, видно, не метут здесь вовсе.

Она огляделась и сморщила носик. Зодчий понял, что Бадие, привыкшей к широким и благоустроенным гератским улицам, здесь многое не по душе.

— Если бы ты видела все моими глазами, — вздохнул отец.

Зодчий толкнул калитку, она поддалась, они втроем вошли во двор.

Во дворе ни души. Мертвая тишина. Зодчий посмотрел на террасу — подпиравшие ее четыре деревянные колонны показались ему такими бесконечно дорогими, что у него даже слезы выступили на глазах. Вспомнилось ему, как в детстве сидел он здесь в кругу родных, слушал интересные разговоры, мечтал. А вот и гвоздь.

Ну конечно же тот самый гвоздь! Возвращаясь из медресе, он, мальчик, вешал на него сумочку с книгами. Да и двор вымощен все теми же плоскими квадратными кирпичами. На ступеньках террасы один кирпич, как и тогда, расколот и сложен из двух половинок, а одна из колонн, подпиравших террасу, испещрена цифрами, Это он записал когда-то даты своего учения в медресе; как ни странно, цифры до сих пор не стерлись, их пощадило время. А вот посреди двора и старое тутовое дерево, только стало оно выше да ветвистее. Зодчий вошел в комнату, заглянул в сарайчик, в каморку, взошел на ступеньки балаханы. Все, буквально все, как было прежде.

Бадия осталась стоять посреди двора, около старого тутовника, и с удивлением поглядывала на отца.

— Смотрите-ка, — обратилась она к отцу Зульфикара. — Сразу видно, отец попал в родные места. Все осматривает, все узнает.

— Нет для человека ничего дороже, чем тот дом, где он родился и вырос, — отозвался уста Нусрат.

— Все осмотрели? — обратилась Бадия к отцу. — Налюбовались?

— Нет, дочка, не налюбовался. Слишком уж много воспоминаний. Вот посмотри, этот желобок я сделал двадцать лет назад, а кажется, будто только вчера.

Видно, семья дяди хорошо следит за домом. Чувствуется, что за домом приглядывают.

Маленькая дверца, ведущая в соседний двор, вдруг распахнулась. Во двор вбежал мальчик, но, увидев посторонних, замер на месте.

— Эй, кто вы такие? — набравшись храбрости, крикнул он.

— А ты кто таков? — спросила Бадия.

— Я Абдулвахид, — растерянно ответил мальчуган.

— А я — Бадия.

— Это мой двор, — заявил мальчик.

— Нет, мой!

— Еще чего… — воинственно воскликнул мальчик.

— А ты, наверное, внук дедушки Джамалиддина, верно ведь?

Мальчик смутился.

— Я сейчас деда позову! — крикнул он и кинулся к дверце.

И тут же во двор вбежала старуха и, остановившись как вкопанная, уставилась на Бадию и уста Нусрата. Затем перевела взгляд на зодчего.

— Господи, да ведь это же мулла Наджмеддин!

— Узнали, Назминиса-биби? Ну как вы живете, все ли здоровы, как дети?

— О господи! Все здоровы, все живы, вот только глаза у меня что-то стали плоховаты, не сразу признала вас. Вот радость-то! А как Масума-бека, сын, дочка? Все ли у вас благополучно? Добро пожаловать! — добавила она, спохватившись. — Проходите сюда, на террасу.

— Вот моя дочь — Бадия!

— Господи, красавица-то какая, ненаглядная ты моя, — старуха обняла Бадию. — Сейчас кликну всех. О господи, господи! Абдулвахиджан! — закричала старуха. — Зови скорее отца!

И, не дожидаясь, пока мальчик исполнит ее приказание, сама направилась к дверце.

— Это жена моего дяди, — пояснил зодчий дочери. — Другими словами, твоя бабушка Назминиса.

— Я уже догадалась, — сухо ответила Бадия.

— Хоть тебе Бухара и кажется захолустным городишком, — строго проговорил зодчий, — но ты еще ничего здесь по-настоящему не видела. Бухара — великий город. Его и сравнить нельзя с Гератом. Вот таких махалля здесь около тысячи. Правда, Самарканд еще лучше.

— Расхваливайте, расхваливайте, — улыбнулась Бадия. — Я же знаю, что Мавераннахр для вас земной рай. И даже спорить не собираюсь, все равно переспорите.

— Что верно, то верно!

Прошло не более часа, и во двор уже начали стекаться родственники зодчего. Первым пришел дядя Джамалиддин с сыновьями, потом соседи, юноши и девушки из махалли. И каждый радостно ахал: подумать только, их родич — знаменитый зодчий Наджмеддин Бухари, уехавший отсюда двадцать лет назад, снова вернулся на родину. Ведь родился-то он здесь, в их махалле Эски Намазгох и прославился в Герате, понастроил столько замечательных зданий. Им справедливо гордились и родственники, и соседи, весь город. И гордился им также правитель Бухары Шах Малик-тархан, зная, что Наджмеддин Бухари состоит в Герате на службе у самого государя. И уж коли уроженец Бухары в почете и уважении в столице, то тимуриды, само собой, будут благосклонны и к муфтию Ходже Мухаммаду Порсо и к Шаху Малику-тархану. Собравшиеся во дворе Джа-малиддина соседи с восторгом смотрели на зодчего. Одно смущало их радость — почему же этот человек, слава которого гремит по всему Хорасану и Мавераннахру, прибыл в Бухару без карнаев и сурнаев[43], и даже торжественной встречи ему не устроили, словно он простой смертный. Как же это так? Почему хотя бы сотник его не встретил? Уж тот ли это Наджмеддин Бухари?

Зодчий видел, что люди удивлены, и решил объясниться начистоту.

— Дорогие мои! — начал он. — Я и впрямь ваш земляк Наджмеддин Бухари. И родился я в вашей махалле. Горе заставило меня покинуть Герат: сын мой Низамеддин казнен. С тех пор Герат опостылел мне, и я решил вернуться на родину. Вот моя дочь Бадия. Жена моя находится в доме моего друга уста Нусрата. А я с тремя своими учениками, которых люблю, как родных своих сыновей, и с пятью друзьями приехал сюда. Знаю, что виноват перед вами, ни разу я не навестил вас, а значит, не мог быть вам чем-нибудь полезным.

— Не говорите так, мой дорогой брат! — воскликнул дядя Джамалиддин, со слезами на глазах обнимая зодчего. — Зачем вы так говорите? Вы совершили великие дела, вы построили здания, которые простоят века и века, и мы все, ваши родственники, весь наш род, гордимся вами. Войдите же в свой дом!

Зодчий, уста Нусрат, дядя Джамалиддин и прочие старики поднялись на террасу. После того как была прочитана благодарственная молитва, Бадия вместе с Назминисой-биби удалились в соседний двор побеседовать с родственницами и соседками. Все с восхищением разглядывали красавицу Бадию, приехавшую, шутка ли, из самого Герата. Все обступили ее — молодые женщины, кудрявые девочки, державшие на руках младших братишек или сестренок, соседская детвора… А за накрытым столом вели неторопливую беседу старики. Дядя Джамалиддин заявил, что дом принадлежал зодчему, он и должен в нем жить. А у Джамалиддина с семьей есть рядом просторный дом.

— И ни о какой плате даже не думайте. Разве человек должен платить за свой собственный дом, где он родился и вырос? Не обижайте нас, — сказал он.

Зодчий был растроган до слез. Тут же за столом решили, что облюбованный уста Нусратом дом будет куплен для Хасанбека, Хусанбека и гончара Абуталиба, а зодчий даст часть денег, вырученных за продажу своего гератского дома. Сам же он переедет сюда и остаток своей жизни проведет в молитвах и покое.

Предложение это пришлось по душе всем, кроме Бадии, но она ни слова не сказала против.

А на следующий день зодчий с семьей уже переехал в свой старенький бухарский дом. Гаввасу, Завраку и Харунбеку отвели комнаты на балахане — верхней пристройке. И на той же неделе просторный дом с двором в махалле Деггарон был куплен для Хасанбека и Хусанбека и тут же по соседству, поближе к площади, дом для Абуталиба. Половину денег за обе эти покупки дал, как и было обещано, зодчий. Стоит ли говорить, как радовались братья Хасанбек и Хусанбек и гончар Абуталиб. Решено было, что все они будут работать здесь на стройке, а когда обживутся, то осенью перевезут из Герата свои семьи.