Харунбека, намеривавшегося немедленно отправиться обратно в Герат, зодчий уговорил погостить с недельку-другую в Бухаре — помочь провести свадьбу Бадии и Зульфикара. Харунбек тут же дал свое согласие.

Ежедневно он наведывался в караван-сарай, встречался с ремесленниками и прочим людом, передавал им приветы от гератских друзей и вел с ними переговоры о делах, о которых, по его собственным словам, знает лишь только господь бог. Однако Харунбек все же признался зодчему, что хочет доставить в Герат кое-каких людей — не купцов и не торговцев, а тех, кто готов бороться против тирании.

— Нас, конечно, мало, — пояснил он, — куда меньше, чем войска у государя, но нас поддержит весь угнетенный народ. Приверженцы истины будут бороться и отомстят и за Фазлуллаха, за все невинные жертвы. И за вашего Низамеддина тоже, — добавил он. — Час отмщения близок. На нашей стороне многие учащиеся медресе и ремесленники. И до тех пор, пока мы не раздавим гада Шахруха и его пащенка Ибрагима Султана, мы не прекратим борьбы.

Зодчий внимательно выслушал все эти пылкие речи.

Но даже если им удастся убрать Шахруха, то все равно на его место взойдет другой тимурид, и он будет так же безжалостен к народу, думал он. Все равно, пусть идут и бьются против несправедливости. Зодчему виделись сказочные богатыри, готовые жертвовать своей жизнью ради правого дела. Ах, будь их в Хорасане и Мавераннархе больше — тогда народ узнал бы спокойную, счастливую жизнь. А уж о людях науки и искусства и говорить нечего. Однако зодчий промолчал и лишь напутствовал Харунбека словами: «Идите и будьте осторожны, брат мой, и да поможет вам бог».

На следующей неделе отпраздновали свадьбу Бадии. Наконец-то два любящих сердца соединились навеки и прекрасная дочь зодчего вошла невесткой в семью уста Нусрата.

Сразу же после свадьбы Харунбек отправился в Герат.

— Если вы не возьмете от меня то, что я вам должен, — сказал зодчий, протягивая Харунбеку мешочек с золотыми монетами, — вы смертельно обидите старого человека.

И Харунбеку пришлось взять деньги.

Все последние дни Гаввас Мухаммад ходил сам не свой и наконец набрался духу и признался зодчему, что тоже хочет вернуться в Герат к своей семье.

«Если, конечно, зодчий не сочтет это за обиду», — добавил он.

Зодчий ответил, что, напротив, он будет рад, ибо сам не собирается уже строить больших, как прежде, зданий, и пусть его ученики не губят своего таланта, пусть выйдут в люди, а сам он жаждет одного лишь — покоя.

Он сердечно поблагодарил Гавваса за то, что тот не оставил их в самые тяжкие дни и стал ему родным сыном. Зодчий благословил Гавваса, и тот вместе с Харун-беком отбыл в Герат.

Предложил зодчий и Завраку тоже вернуться в Герат, но тот даже обиделся.

— Некуда мне ехать, — заявил он, — я буду там, где вы. Нет у меня родителей, и вырос я сиротой, вы же сами знаете. Не беспокойтесь, мешать вам не буду. Устроюсь на жилье где-нибудь в другом месте.

— Да разве дело в жилье? — возразил зодчий. — Живите, ради бога, здесь. Это ваш дом. Но я не желаю навлекать на вас неприятностей. Вы молоды, а я уже не возьмусь теперь за большие дела. Остаток дней своих я хочу провести в бедности, безвестности и молитвах. Мне опостылели мирские дела. На мое счастье, у меня есть кров над головой. Да и таково было повеление государя, ведь сказал же Байсункур-мирза: «Если не в Мекку, то живите тихо в своей Бухаре и не вмешивайтесь в политику и дела государственные». А если я буду вести прежнюю жизнь, если не отряхну от ног прах своих суетных забот, то навлеку на себя гнев божий и погрязну в грехах. Вы благородный юноша и жалеете меня, старика. Но не закрывайте себе путь, не губите свое будущее. Дни мои, овеянные славой, канули в вечность, и близка ночь. А вам не следует упускать время, возвращайтесь-ка в Герат. Творите, дерзайте.

— А может, учитель, я просто вам в тягость?

— Ничуть! Об этом и речи быть не может, но, если вы не уедете, душа моя не будет знать покоя. Вот она, правда.

— Тогда я никуда не уеду! — решительно заявил Заврак.

— Не мучайте вы его зря, — вмешалась в разговор Масума-бека, залившись слезами. — Никуда Заврак не уедет. Я нарекла его сыном, и не может он, не хочет обречь нас на одиночество.

На том разговор и закончился. В свое время не пришлось Завраку пройти «испытания подземельем», его, сироту, голодного и раздетого, пожалел зодчий и оста вил жить у себя. А вот теперь Заврак выдержал испытание потруднее. И выдержал с честью.

Ранним утром Харунбек, тщательно подготовившийся к дальнему пути, присоединился к большому каравану. Зодчий, уста Нусрат, Зульфикар и Заврак пришли проводить его и Гавваса Мухаммада. Зодчий горячо обнял обоих.

— Счастливой дороги, — промолвил он, — пусть бережет вас господь на всем пути до самого Герата. Передайте от меня привет уважаемому зодчему Каваму и всем, кто еще помнит меня или спросит обо мне. Как прибудете, не забудьте сообщить об этом нам. Если придется проходить мимо крепости Ихтиёриддин, воздайте молитву по усопшему сыну моему Низамеддину. Если поедете той же дорогой, взгляните еще раз на водоем. Да не забудьте передать от меня низкий поклон Чули-бобо.

Когда караван вышел за ворота Бухары и скрылся в дорожной пыли, зодчий печально побрел к старому своему дому.

Тихо текли дни, похожие один на другой. Теперь зодчий сделался заправским домоседом и проводил целые дни в молитвах. Иногда по пятницам, вместе со стариками из махалли, ходил он в мечеть Намазгох. Но свадеб и погребальных церемоний избегал, зато не жалел времени на советы мастерам, обращавшимся к нему за помощью. Если же его приглашали на торжество или на пир должностные лица либо чиновники, он, сказавшись больным, отказывался и оставался дома.

— Чем лежать без толку да тосковать, пошли бы лучше в гости, — говорила Масума-бека. — Ведь не можете вы отменить все праздники и торжества.

— Никуда я не пойду, — отвечал зодчий, — пусть посылают нукеров и потащат меня насильно. Зачем мне идти, если я не хочу их видеть? Все эти люди мне отвратительны. Только пьют, жрут да толстеют — настоящие черви. Нет от них никакой пользы народу, и не останется от них и следа.

— «От них, от них», от кого это от них? — сердилась Масума-бека. — Так и умрете, твердя одно и то же. А их много, и они останутся жить. Их и прежде было много и всегда будет много. Вы злитесь, а им на это наплевать. Сердиться можно на умных людей, на образованных, они поймут, а этих вы ничем не проймете. Время-то сейчас ихнее.

— Стало быть, ты хочешь, чтобы я склонил перед ними голову, покорился им? Нет, не покорюсь. Так и умру, а перед ними головы не склоню. Разве они сумели меня оценить? Они убили моего сына! Они изгнали меня! Они… Вот до чего довели они меня: мы стелем, а они разваливаются на самых почетных местах! Мы выращиваем пшеницу, печем хлеб, а они жрут его. Мы трудимся, а почести достаются им, Подлецы!

— Если вы всё так хорошо знаете, зачем же вы их сторонитесь, лучше присоединяйтесь к ним!

— Вот глупая! А я еще стараюсь ей втолковать, как и что. Да ну их, оставим этот разговор, где моя тыквянка, лучше заложу насвай[44]!

Так и проходили дни, неотличимо похожие один на другой. Иногда стариков навещала Бадия. Заврак жил на балахане, работал вместе с Зульфикаром под началом уста Нусрата на стройке во дворе богатого бая и заработанное отдавал в дом. Он сам приносил с рынка продукты, а иногда просил Бадию передать старикам деньги.

Через год Бадия родила сына. Трудно описать радость обеих семей. Мальчика в честь зодчего нарекли Мемор, что значит зодчий. И дед, прошептав на ухо младенцу молитву «азан», пожелал ему много счастья и здоровья.

Так и жил зодчий Наджмеддин в забвении и тишине, проводя все дни в своем старом доме, порою тоскуя, порою вспоминая о прошлом. Но тут гончар Абуталиб, побывавший в Самарканде, привез оттуда страшную весть: по приказу государя христианский квартал Дахаи Насарон в Самарканде стерт с лица земли. Убиты все — от младенцев до стариков. В последнее время зодчий прихварывал, а узнав эту ужасную новость, совсем занедужил.