— Да.

— Хорошая ты девочка. Хочешь, провожу тебя к брату?

— Хочу! — слезы блеснули в глазах Бадии. — Я буду благословлять вас всю жизнь. Да сохранит вас господь…

Бадия с умыслом надела золотые браслеты, в тайной надежде, что вдруг они смогут пригодиться. Она сняла браслеты с белоснежного запястья, от этого движения платок чуть сполз в сторону, приоткрыв лицо, и молодой стражник снова впился в нее взглядом.

— Возьмите!

— Вот повидаешься с братом, тогда и возьму, не снимай пока. Ну-ка, бери свои припасы, идем за мной. Эй, есаул-, а ты стой здесь. Могут подойти еще люди. — По его властному тону Бадия догадалась, что именно он здесь старший. Усатый покорно остался у ворот.

Бадия взяла из рук Заврака плетенку, попросила подождать ее здесь и пошла вслед за стражником в крепость.

Они прошли под воротами, попали в какой-то темный промозглый проход, очутились в комнате, расположенной с левой стороны здания. Не останавливаясь, стражник вывел Бадию на открытую террасу, а из нее снова в мрачное помещение.

Бадия молча следовала за своим провожатым, и в сердце ее невольно закрадывался смутный страх. Но предстоящая встреча с братом, мысль о том, что он скажет ей что-то самое нужное, тайное, что необходимо срочно передать отцу, вселяли в нее храбрость, и она смело шагала за стражником по сырым и темным переходам. Наконец стражник остановился, отпер дверь каморки и приказал Бадие:

— Войди сюда и жди брата.

Бадия вошла. Маленькая и темная каморка напоминала келью медресе. В потолке чуть виднелось отверстие, двери были сколочены из прочного арчового дерева. Запоры огромные и, наверно, крепкие.

На кирпичный пол было брошено несколько камышовых подстилок, прикрытых старой, истрепанной бурой кошмой. В углу этой мрачной каморки валялось несколько тюфяков, овчина и подушка. Бадия оглянулась вокруг и, в ожидании брата, осталась стоять посреди комнаты.

Прошло несколько томительных минут, дверь заскрипела, отворилась. Появился вое тет же молодой стражник. Ни словa не говоря, он снял с пояса саблю и расстегнул верхние пуговицы рубашки у шеи. У Бадии испуганно сжалось сердце, когда он плотно затворил дверь и накинул цепочку.

— Где мой брат? — спросила она тревожно.

Она сорвала, с руки браслеты и протянула стражнику. Он взял их и, крепко окав запястья Бадии, притянул к себе, пытаясь обнять. Бадия схватила плетенку и с силой ударила его по лицу. Стражник отшатнулся и выпустил ее руки. Браслеты полетели на кошму.

— Не упрямься, — проговорил стражник, — послушай меня, «ели ты потерпишь минутку… Я приведу к тебе брата.

— Не подходи! — закричала Бадия, дрожа всем телом, tie зная, на что решиться.

Она догадалась, что этот негодяй обманул ее — привел сюда не для встречи с братом. Как же ей было обидно, как досадовала она на себя, что оказалась такой глупой, такой доверчивой.

— Только одну минуту, — твердил тюремщик, снова приближаясь к Бадие. — Здесь никого нет, можешь кричать, все равно никто не услышит. Только одну минуту… Чего ты боишься, я ведь не волк. Ничего я тебе не сделаю, обниму, и все. Потерпи минуту, и ты увидишь брата. Верь мне, ну, красавица, послушай меня! Не упрямься и не сопротивляйся, ничего тебе не поможет. Все равно я тебя сломаю. Лучше сама иди в мои объятья. Я не стану тебя мучить. Я осторожно… Никто не узнает. Ну, иди!

Тюремщик расстегнул пояс трясущимися руками.

Бадия забилась в темный угол комнаты. Она не отрывала глаз от этого страшного зверя, который вот-вот бросится на нее. И плетенка и поднос валялись на полу. Она сунула руку в карман безрукавки, ее била дрожь. Тюремщик словно тигр, готовящийся напасть на беззащитную лань, впился в Бадию — свою жертву — налитыми кровью похотливыми глазами и медленно подступал к ней. Но тут Бадия выхватила из кармана безрукавки небольшой острый кинжал. Как вспышка молнии сверкнул он при тусклом свете, падавшем из отверстия в крыше. Тюремщик взглядом проследил за этой вспышкой и вдруг застыл на месте, как каменное изваяние.

Глаза Бадии горели презреньем, гневом, кинжал сверкал в ее теперь уже не дрожавшей руке…

Глава IV

Учитель и ученик

Не по своей воле Зульфикар Шаши вернулся из Герата в родную Бухару. У него и в мыслях не было покидать Герат. Узнав о чувствах Зульфикара к дочери, зодчий огорчился, более того, разғневался. После долгих и мучительных раздумий он решил отправить Зульфикара назад в Бухару. И хотя Зульфикар от души радовался встрече с отцом и матерью, друзьями и родственниками, хотя было ему хорошо с ними, уже через неделю он затосковал, чувствуя, как его засасывает недоброе и мрачное одиночество.

Подумать только, затосковать в родном своем городе. Он понять не мог, что это с ним происходит.

Он улыбался людям, родным и знакомым, был внимателен и любезен с каждым, но сердце его раздирала печаль. Мало-помалу он разучился улыбаться, ходил хмурый и подавленный, радость его рассеялась, словно утренний туман, и начались дни, полные грусти и невыносимой тоски. Сердце его терзала горечь разлуки.

Вначале отец Зульфикара считал, что все обстоит благополучно, что сын многое постиг даже за такой недолгий срок, многому научился у прославленного зодчего и теперь он будет работать на родине, в родном своем городе. Но прошло немного времени, и мастер Нусрат призадумался: что-то творится с сыном, сердце его не на месте, — не иначе, здесь скрыта какая-то тайна…

Зульфикар ходил растерянный и напряженно о чем-то думал, ночами он стонал во сне, ничто ему не было мило, а когда встревоженные родители приступали к нему с расспросами, он кратко отвечал, что просто чувствует себя не совсем здоровым.

Сын не сказал ни одного худого слова о зодчем. И вообще ни на кого и ни на что не жаловался, и это несколько успокаивало отца, однако его беспокоила задумчивость и молчаливость сына. Откуда бы это? Почему он не нашел спокойствия и утешения под отчим кровом? Почему он, как бывало прежде, с радостью не помогает отцу в его делах? Почему, вместо того чтобы, поплевав на руки, подхватить носилки, или развести ганч, или принять участие в кладке кирпичей, он только тяжело вздыхает? В чем дело?

Что-то здесь не так, неладное творится с сыном. Кажется, он что-то скрывает…

Порою Зульфикар часами просиживал в задумчивости, перед глазами его вставала столица Хорасана. Величественные, уходящие в лазурное небо минареты, купола медресе, мечеть Джаме, Кандахарский базар, дворец Джахан-аро, мост Пули Малан, шумные, многолюдные улицы Герата. Он вспоминал день за днем свою тамошнюю жизнь. Там, в этом большом городе, в махалле Дарул Хуфо, что недалеко от реки Герируд, в той стороне, где восходит солнце, живет его учитель — старый зодчий Наджмеддин Бухари с семьей. Живет в почете и уважении. Нет человека в городе, который не знал бы зодчего. Заслуги его велики — скоро будет достроено медресе Байсункура-мирзы, и где-то, в скрытом от глаз уголке каменной стены этой великой сокровищницы просвещения, будет начертано: «Строил Наджмеддин Бухари». Здание медресе простоит века, и память о создателе его с гордостью будут хранить потомки.

Это медресе станет украшением города так же, как и Мусалло. Устад Наджмеддин, мавляна Лютфи, мавляна Шарафуддин Али Язди, мавляна Давлятшах Самарканди, Мухаммад Авфи, устад Кавам, устад Андугани — вот кто придает своеобразие облику Герата.

А в доме у самого Наджмеддина Бухари есть вечно сверкающая звездочка, и имя ее — Бадия. В мыслях Зульфикар обходил весь Герат, не забыв ни одной улицы.

Три года назад он пришел с отцом туда не для того, чтобы служить отпрыску великой династии, пришел не к Шахруху, перенесшему столицу из Самарканда в Герат, а пришел в город зодчих, строителей, плотников, каменотесов, поэтов…

Кроме того, по словам отца, они пустились в путь еще и для того, чтобы искать покровительства бухарского зодчего Наджмеддина Бухари. Шли они с караваном почти месяц, миновали множество живописных перевалов и селений и достигли наконец «земного рая»— Герата. Устроившись в караван-сарае, в одной из комнатушек для приезжих, отец и сын переоделись во все новое и отправились на Кандахарский базар.