— Последних днях? Разве он умер?

Мелана всегда обезоруживала Алексея своей незащищенностью, наивной доверчивостью и откровенностью. Осталась ли она такой же? Кажется — да…

«Тем лучше, если она не знает о бесславном конце человека с четырьмя ромбами на петлицах, — сказал себе Иванишин. — Одно мое неосторожное слово может все сорвать. Мелана сболтнет Ковальчуку, тот смекнет, что дело плохо, и заметет следы… Только бы мне заполучить эту тетрадь и фотографию, тогда, Петро Ковальчук, ты в моих руках… А пока надо как-то забрать мою рукопись у него…»

Не очень-то надеясь, что Мелана согласится дать тетрадь, Иванишин на всякий случаи с жадностью «заглатывал» страницу за страницей. Но каждая страница дышала оптимизмом, светлым, весенним ощущением жизни. Иногда строчки писались спокойной рукой, иногда рука спешила за мыслью, и тогда это угадывалось по неровным строчкам. Свежесть, пылкая искренность, юношеский задор заставили Иванишина не на шутку волноваться.

«Черт возьми, здесь ни одной компрометирующей строчки… Но важно, что эта фотография в тетради Ковальчука…»

— Да, прекрасно написано! — помимо воли вслух восхитился Алексей. Он вложил фотографию обратно в тетрадь и закрыл ее. — Мелася, о чем ты задумалась?

— Какое счастье, что живут на свете такие люди, как Кремнев.

— И Петро Ковальчук? — с хитрым огоньком в глазах подсказал Алексей.

— Да, конечно, — убежденно сказала Мелана. — Это счастье для девушки или женщины встретить такого честного и доброго человека.

— К тому же знаменитого, красивого? — в тон ей добавил Алексей. — Я вижу, ты уже совсем вырвалась из капкана прежней любви…

— Какой любви? — вздрогнула Мелана.

— А художник?

— Там не было любви, хотя был капкан…

— Теперь тебя чарует Ковальчук?

— Если бы не он…

— Договаривай, я слушаю.

— Лежала бы я сперва в морге… а потом…

— Что за глупости ты говоришь, — пожал плечами Алексей. — Нет, больше я тебя никому не отдам!

«Я не ослышалась… он так сказал…» — второй раз в этот вечер сердце Меланы переполняется давно забытой радостью, той короткой, как рассвет, радостью, которую она знала с Алексеем… И в это мгновение ей кажется, что падают куда-то вниз с непостижимой крутизны те дни, когда в родильном доме только у ее кровати не было цветов, только ее никто не поздравлял… Другие матери толпились у окон, украдкой от медсестры показывая малюток, а там, внизу, на тротуаре суетились отцы, и очень молодые, очень счастливые, и не очень молодые, но все равно счастливые и озабоченные. Среди них не было Алексея… Потом похорошевших, гордых матерей, окруженных хлопотливой толпой домочадцев, развозили на машинах. Мелана одна пошла домой. Уже по дороге встретила мать и отца, которые шли за ней. Мать всплакнула, а отец, взяв из рук Меланы внука, не очень-то весело проговорил: «Хвала богу, хоть не байстрюком будет писаться…»

Но почему же ей сейчас вдруг почудилось, что вместе со всеми этими воспоминаниями она и сама точно летит вниз с этой крутизны?..

— Не надо!.. — как зов о помощи, раздался тихий вскрик Меланы, когда Алексей прижал ее к себе. Но сердце Алексея, ей казалось, теперь билось с ее собственным сердцем, и Мелана, уронив на грудь Алексея голову, заплакала.

— Сын… наш сын… Его никогда не отдадут…

Алексей поднял Мелану на руки и понес к дивану.

— Не надо… Алексей. Я должна подумать… Лучше уходи…

— Как хочешь… Подчиняюсь. Но скажи, когда мне придти?

Мелана плачет.

— Позволь мне взять эту тетрадь. Прочту, а завтра принесу.

— Ой, нет, — испуганно удержала его руку Мелана.

Он зажал ей поцелуем рот, и Мелана, с отчаянием, из последних сил борясь с собой, уступила настойчивости того, чье имя для нее всегда звучало иначе, чем все имена на свете.

Алексей не пришел. Напрасно Мелана прождала его три вечера, пропуская занятия в школе.

Терзаемая недоумением, сомнениями, страхом, чего только она не передумала! А позвонить ему домой что-то цепко, упрямо удерживало.

Она так одинока, так подавлена. Холод нетопленой комнаты теперь кажется сущим пустяком по сравнению с тем жутким ледяным страхом, сковавшим ее по рукам и ногам. Она дрожит при одной мысли, что Петро может хватиться своей тетради, и все эти дни прячется от друзей.

Мелана не отвечает на звонки, ведь они условились с Алексеем, как он должен будет позвонить…

В воскресенье утром, не пережидая снегопада, она побежала к Алексею. Мелана рассчитывала, что «пани профессорша» ушла в церковь, и он будет один.

Нет, конечно же, Мелана не снимет пальто, только возьмет тетрадь и сейчас же уйдет…

Дверь открыла незнакомая миловидная блондинка, держа на руках заспанную капризничавшую девчурку лет двух.

— Алексея Стефановича нет дома, — проговорила она, разглядывая Мелану. — Что ему передать?

Мелана как-то растерялась, не знала, как выйти из этого положения.

— Вы войдите, — пригласила женщина, видимо боясь простудить ребенка.

Не без робости переступила Мелана порог знакомой ей квартиры.

— Кто пришел, Веронька? — раздался из кухни голос Иванишиной.

— Это к Алеше, мама.

«Да, так и есть: это жена Алексея, — убедилась теперь Мелана. — Но зачем ему было скрывать, обманывать?»

— Я по поручению писателя Ковальчука, — густо покраснев, как можно официальнее проговорила Мелана. — Он просил возвратить ему тетрадь. Она ему нужна сегодня.

— Муж может придти домой поздно.

— Когда бы ни пришел, пусть принесет.

Во время этого разговора Мелана будто стояла босиком на раскаленных углях. Не хватало только выглянуть «пани профессорше», чтобы все открылось…

— Назовите адрес. Я поищу эту тетрадь и сама занесу, если это так срочно.

— Но… писатель хотел с ним встретиться, — не сразу нашлась Мелана, и, как ей показалось, это насторожило женщину. — До свидания. — Мелана поспешно взялась за ручку двери.

Очутившись на лестнице, Мелана провела рукой по лбу, утирая проступивший пот. Пальцы ее дрожали. Неудачная попытка забрать тетрадь теперь только усугубила положение.

В Мелане спорили два голоса:

«Так тебе и надо!» — злорадствовал первый.

«Но откуда мне было знать, что у него нет ни стыда, ни совести?» — защищался второй.

«А если его жена позвонит Ковальчуку?» — опять издевался первый.

«Это будет ужасно»… — в страхе прошептал второй.

«Пойди сейчас же к Петру и честно скажи, кому ты отдала его тетрадь!» — крикнул первый.

«А может быть… Алексей уже сам принес тетрадь и ждет…» — с надеждой взмолился второй.

Мелана изнемогала от усталости и нервного напряжения. Улица, еще улица, заснеженная площадь… Вот, наконец, и дом с крылатым львом над порталом.

Гулко стучат каблуки по каменным плитам вестибюля. На одном дыхании взбегает Мелана по лестнице.

У дверей никого. В почтовом ящике — пусто.

Отомкнула дверь, вошла. Не раздеваясь, села на стул. И чем дольше ждала, тем больше поднимался ропот в ее душе.

«Зачем он затеял эту игру в прятки? Как он теперь будет оправдываться? Ах, какая же я доверчивая дура!..»

Несколько долгих и мучительных часов просидела Мелана в горестном раздумье, и вдруг — внезапный звонок. Вслед за ним второй, третий, четвертый… Нет, Ганна так не звонит, Наталочка или Любаша — тоже нет! Это он, Алексей!.. Он просто-напросто забыл, как мы условились…

Стремительно выбежала в переднюю и, не спрашивая, распахнула дверь.

— Здравствуйте, — улыбаясь, поздоровался почтальон. — Вам заказная бандероль. Вот здесь, пожалуйста, распишитесь.

Да, адрес написан рукой Алексея. Мелана торопливо развернула пакет. Славу богу, тетрадь… А вот и записка, сейчас он все объяснит.

Дальше все было, как в дурном сне. Записка задрожала в ее руке. Мелане понадобилось немало несказанного напряжения, насилия над собой, чтобы прочитать уже второй раз:

«Не вздумайте писать мне, отвечать на письма не буду. Иванишин».