«Она чем-то напоминает Юльку… Юльку из моего детства», — подумалось Петру.

Послышались чьи-то шаги. Ганна оглянулась.

— Лейтенант из пограничной заставы, шепнула она брату. — Только… это новый, я его не знаю…

Внезапно больная вдруг как бы встрепенулась, переменилась в лице, смертельно побледнела. Но прежде чем Ганна и Петро успели это заметить, высокий, чернявый лейтенант, широко раскрыв объятия, радостно проговорил:

— Петрик? Вот это встреча!

Если бы не нос с горбинкой и глаза, сидящие так глубоко, что стоило лейтенанту засмеяться, как их вовсе не стало видно, — Петро не узнал бы Мирослава Антонюка.

— Петрик, больная потеряла сознание, — встревоженным голосом сказала Ганна. — Надо ее быстро отнести в палату.

— Позвольте, доктор, — опередив Петра, лейтенант осторожно поднял больную на руки. — Куда нести?

— Идите за мной, — не очень-то любезно ответила Ганна, видимо, тоже узнав Мирослава Антонюка. Она не обрадовалась встрече и не сумела этого скрыть.

Нет, не мелочность прошлых обид заставляет Петра оглянуться на детские ссоры с Мирославом Антонюком. Знает ли Мирослав Антонюк о страшных муках Юльки? Знает ли, что вся семья Андриихи, кроме Франека, зверски уничтожена в Бухенвальде?..

Вернувшийся лейтенант прервал эти мрачные размышления.

— Каким ветром тебя занесло в Карпаты? — первым заговорил Мирослав, присаживаясь поближе к Петру. — Ты, как гуцул, с трубкой.

Мирослав тоже закурил.

— Ну, Петрик, как твое житье-бытье?

Гром с ясного неба удивил бы Петра меньше, чем то, что Мирослав Антонюк говорил с ним по-русски без малейшего акцента.

— Так выкладывай, дружище, что ты здесь делаешь? — дружелюбно засмеялся лейтенант, и снова глаз его не стало видно.

«До чего похож на Данька… Черт знает, кому только доверяют границу!» — досада так и опалила Петра. Но вслух он сказал:

— Да вот, возобновляю старые знакомства, новые завожу, наблюдаю характеры. Пускаюсь в поиск…

— Кого же ты ищешь?

— И тех, кто жизнь устраивает, и тех, кто в жизни устраивается.

— Я что-то не совсем тебя понимаю.

— Ищу красоту, любовь, правду, справедливость, вообще — все доброе и прекрасное.

— Художник?

Петро насторожился. Разве лейтенант не читает хотя бы местную газету? Там сейчас часто печатаются его рассказы. Да и по радио тоже недавно прошла передача.

— А ты художественную литературу читаешь?

— Увлекаюсь, — серьезно отозвался лейтенант.

— И книгами местных писателей тоже?

— Пока не приходилось читать. Да что ты так на меня уставился? Я только на днях приехал с Дальнего Востока.

— Вот оно что! — но камень с сердца не свалился, хотя и сестра, и те, кто хорошо знал Петра, часто упрекали его за чрезмерную доверчивость. — Как тебя занесло на Дальний Восток?

— В нескольких словах не расскажешь о всех моих злоключениях. Но в общем, жизнь у меня пошла по правильному пути. В сорок первом, когда немцы бомбили Львов, ночью мать разбудила меня и велела нести вещи на фиру[18]. Мы поехали к маминым родичам. Данько еще раньше к отцу подался, он знал, где отец скрывался после убийства милиционера. Ты эту историю помнишь?

Петро этого не забыл.

— Мы с матерью ничего не знали об отце, он даже ей не доверял. Да… Не доехали мы, мать бомбой убило, а меня контузило. Подобрали красноармейцы. С госпиталем я попал в Киев. Потом госпиталь эвакуировали на Урал. Когда я оправился, встал на ноги, определили в детский дом. Потом военное училище, служба. Женился по любви, как пишут в романах. Жена русская. Теперь я отец двух дочерей.

— Семья здесь?

— Да.

«Может быть, он и не знает о бесславном конце своего брата?.. Жив ли его отец?» — думал Петро.

Но что-то удержало его от расспросов. В конце концов, отец отцом, а о человеке нужно судить по его делам.

Узнав, что Петро Ковальчук стал писателем, Антонюк приятно удивился и сказал, что непременно сегодня же возьмет в библиотеке его книгу, будет читать вслух и переводить жене с украинского.

— В больницу, если не секрет, заходил из-за этой девушки? — спросил Петро.

— Да, — не уклонился от ответа Антонюк. — Вся беда в том, что на месте происшествия не осталось никаких следов. Дождь… Трагедия с семьей товарища Яроша, покушение на эту девушку, недавний поджог дома фельдшерицы Христины Царь в Белом Камне… В огне погибли она и ее брат — думается, это дело одних рук… И заметь, в союзники себе преступник избирает дождь… Вот если бы к Надийке Курпите вернулась хотя бы память… Она бы здорово нам помогла… А пока девушку надо беречь…

Это показалось не только Мелане, а всем… Марьян не узнал мать. Лишь в первую минуту сердце матери замерло от обиды, боли… Но разве она надеялась на другую встречу? Нет…

Мелана не могла оторвать взгляда от сына. Она смотрела на него и все еще не верила, что наконец-то может так близко быть около него, слышать его голос…

Девочкам не разрешалось говорить с Марьяном о Мелане, а сам мальчик ни разу не обмолвился словом о своей матери.

Но от наблюдательной Любаши, которая здесь еще больше привязалась к Мелане, трудно утаить, сколько силы напрягает Мелана, чтобы сохранить самообладание при виде своего сына.

Мелана живет в «теремке» с Ганнусей. Она часто подкрадывается к зарослям ивняка у реки. Отсюда ее не видно, зато она может подолгу смотреть на Марьяна. Как ее мальчик хорошо плавает… А верхом еще не умеет… но он научится… «Внешне он очень похож на Алексея, даже голос, смех его… — мысленно пугается Мелана. — Только бы мальчик не вырос таким же лживым, корыстолюбивым, глумливым, как они… Иванишины…»

Ива писал

Даже после свадьбы Ганна и не подумала переезжать в райцентр, где у Яроша был свой дом из трех комнат и небольшой сад. Там по-прежнему хозяйничала бездетная сестра Яроша, овдовевшая во время войны.

Конечно, Ганна и Ярош виделись почти каждый день. Иногда Ганна в субботу вечером уезжала в райцентр. Но в понедельник, если у Яроша не было возможности привезти жену на своей машине, она возвращалась в Родники первым же автобусом и почти всегда со смутным чувством вины и беспокойства. Ганна ведь так привыкла быть близко от своей больницы, где всегда она кому-то была очень нужна…

Кремнева с детьми жила в «родном гнезде» Валидубов. Ей было хорошо на душе от мысли, что когда-то в этом доме целый месяц провел Евгений Николаевич. Даже остались его удочки, остались цветы, посаженные им. И Мирослава Борисовна ухаживала за этими цветами, а Марьян и Наталка, взяв удочки, отправлялись рыбалить.

Было жарко, как в Африке. Пыль золотилась под лучами заходящего солнца. Чистое небо не предвещало дождя. Но в полночь многие в Родниках проснулись от обрушившегося ливня. Те, кто спал во дворе или в саду, вскакивали, брали в охапку одеяла, подушки, матрацы; женщины подхватывали спящих детей и бежали в дом.

Близилось утро. Ливень не только не стихал, а еще больше усиливался. С карпатских теснин по извилистым каменистым тропам низвергались огромные потоки воды. Река набухла, ощетинившись корягами.

Часам к десяти утра ливень внезапно прекратился. И солнце, прорвавшись сквозь тучные стада кочующих облаков, казалось, светло улыбнулось, как бы напоминая людям, что оно не покинуло их.

Данило Валидуб стоял на берегу Белки, озабоченно следя за подвозом мешков с песком. Колхозники и пограничники и на сей раз крепили береговой вал. Люди работали в ожесточенном молчании. Дыхание их дымилось на прохладном воздухе. Стук кирок и лопат глох в реве воды и ветра.

Все село, за исключением глубоких стариков и совсем маленьких детей, было на берегу, ведь река грозила затопить виноградники.

Забыв о еде и усталости, школьники тоже с утра не покидали берег.

— Что, устали, орлята? — спросил председатель, подходя к арбе, которую разгружала босоногая детвора.