— Он давно уже не арчин! — проворчала Огульнияз-эдже.

— Это всё равно, мама, арчин или не арчин, но к друзьям Берды его отнести нельзя. И если Сульгун-хан остановилась у него, то вряд ли надо ждать хорошего. Она определённо разнюхивает, где и когда бывает Берды, чтобы напасть на его след. А если у тебя враг Суль-гун-хап — ходи осторожно: она не Бекмурад-бай.

Огульнияз-эдже отложила дарак[33], крепко опёрлась рукой на плечо сына.

— Слушай меня, Клычли-джан! Если будешь волочить полы, найдётся много желающих наступить на них. Полы подбирать надо! Что бояться этой бабы? Баба и есть баба, она не ровня джигиту. Спрашивает она поле — надо сказать: «Мы тоже ищем поле!». Сразу у неё штаны мокрыми станут! Ну-ка идём к Берды, потолкуем…

Берды, Аллак и Дурды в это время отсиживались в доме Клычли и тоже толковали о сговоре Сульгун-хан с Бекмурад-баем. Когда Клычли сообщил, что Сульгун-хан находится в доме Мереда, Аллак забеспокоился, а Берды порывисто вскочил с места:

— Не честь для джигита прятаться от женщины! Пойду к ней — и всё сразу решится!

Дурды тоже поднялся и сказал, что если идти, то идти надо не одному, а всем вместе.

— Чтобы показать, что мы её боимся?

— Мы не боимся! — ответил Дурды. — Давай я один пойду.

— Может, пригласить её сюда? — посоветовал Аллак.

Спор грозил затянуться, но его закончила Огульнияз-эдже, принявшая сторону Аллака:

— Вот что, ребята, — сказала она. — Пусть эта баба придёт сюда, однако без приглашения. Приглашением унижаться не надо. Вы идите на задворки и стреляйте по какой-нибудь цели. Не может быть, чтобы, услышав выстрелы, она не пришла посмотреть, кто стреляет. Здесь вы с ней и поговорите.

Старая Огульнияз-эдже оказалась права. Не успели парни сделать несколько выстрелов, как появилась Сульгун-хан. Сначала она наблюдала со стороны, потом подошла ближе, явно заинтересованная. Вытащив из кармана серебряный рубль, она подняла его, держа между двумя пальцами.

— Кто-нибудь сумеет попасть?

Не успела она закончить, как Берды выстрелил. Яркой искрой вспыхнул выбитый рубль. Сульгун-хан подула на пальцы, внимательно посмотрела на Берды.

— Как тебя зовут, хороший йигит? Заметно, что ты тоже умеешь держать в руке оружие! Меня зовут Сульгун-хан. Слышал?

— Это имя всем известно, — негромко сказал стоявший неподалёку в толпе любопытствующих один дайханин и на всякий случай отошёл подальше от такого опасного соседства. А Огульнияз-эдже, с интересом всматривающаяся в неподвижное, но тем не менее привлекательное лицо Сульгун-хан, неожиданно подумала: «Что заставляет её шататься с калтаманами по степи? Красивая, здоровая женщина! Ей бы за мужем ухаживать да добрую дюжину ребятишек нянчить, а не в мужской одежде на коне сидеть. Сердце-то, наверное, берёт своё, не старуха ещё!»

Сульгун-хан сказала:

— Пусть один из мергенов зайдёт в дом арчина Мереда, — она дёрнула подбородком в сторону Берды. — Вот ты зайди! — И пошла прочь, посматривая на свои пальцы.

Дурды и Аллак воспротивились, но Огульнияз-эдже кивнула:

— Теперь иди. Теперь — можно. И не бойся открыть ей своё сердце. Много тропинок в душе человека заносит песком ветер жизни, но ту, которая ведёт к колодцу, не занесёт никогда.

— Может быть, я с ним пойду? — спросил Клычли.

— Нет, сын, — ответила Огульнияз-эдже, — к колодцу человеческой души ходят в одиночку — для двоих там может оказаться слишком мало воды. Ступай, Берды-джан, думаю, всё будет хорошо!

Первое, что увидел Берды, войдя в дом Мереда, был чёрный зрачок винтовочного дула. Чуть покачиваясь, он смотрел прямо в лицо, готовый каждый миг высунуть ослепительный язычок смертоносного пламени. Над ним так же холодно и угрожающе сверкали два живых зрачка, прячущиеся в полуприщуренных веках.

Броситься вперёд и пригнуть к земле винтовочный ствол было для Берды, готового к любой неожиданности, делом одной секунды. Сульгун-хан легко выпустила винтовку из рук и присела на ковёр. Берды присел рядом, вытащил из-за пояса наган, подаренный дядей Нурмамедом.

— Если ты хочешь говорить языком оружия, то в моём нагане тоже есть пуля! Но я пришёл говорить о тобой на человеческом языке.

Губы Сульгун-хан дрогнули скользящей улыбкой:

— Я хотела тебя испытать, джигит, так ли ты храбр, как меток.

— Вот как? — сказал Берды беззлобно, но и без ответной улыбки. — Я тоже хотел испытать тебя, но неладно испытывать человека оружием.

Он засунул наган за пояс, отодвинул от себя винтовку. Сульгун-хан бесстрастно наблюдала за его движениями. В дверь заглянула и сразу же скрылась Аннатувак — старшая жена Мереда. Сам хозяин дипломатично ушёл из дому ещё до прихода Берды — ему не было смысла открыто вмешиваться в дела Бекмурад-бая, Он не относился к Сульгун-хан с презрительным превосходством, как ко всей женской половине человеческого рода. Это было и не совсем справедливо, и опасно. Но всё же она оставалась женщиной, и Меред презирал Бекмурад-бая, не нашедшего более достойного для туркмена выхода, нежели обратиться за помощью к женщине.

— Сульгун-хан, я спрошу у тебя одну вещь и хочу услышать честный ответ, — сказал Берды.

— Меня ещё ни разу не упрекали в нечестности, — равнодушно ответила Сульгун-хан.

— Скажи, — спросил Берды, — ты дала слово Бекмурад-баю?

— И ты выполнишь своё обещание?

— Да. Но я не стреляю из-за куста.

— Это всем известно.

— Поэтому я и пришла. Где назначишь место нашей встречи?

— Мест много! — с горечью сказал Берды. — Но ответь сначала, какую цену положил за нас Бекмурад-бай? Скажи, чтобы мы знали, сколько мы стоим!

— Бекмурад-бай не назначал за вас цену.

— Значит, тебе просто крови захотелось?

— Я не волк, чтобы жаждать свежей крови.

— Зачем же тогда ты согласилась нас убить? Разве мы встали на твоей тропе? Или мы оскорбили твоего родича? Может быть, предали твоего друга? Ответь мне на эти вопросы, Сульгун-хан!

Поглаживая приклад винтовки, Сульгун-хан долго молчала. Потом спросила:

— Как тебя зовут?

— Моё имя Берды.

— Из-за чего началась ваша вражда с Бекмурад-баем?

— Об этом долго говорить надо, — сказал Берды. — Началась с одного, другим усилилась, а теперь нам двоим мир стал тесен.

— Например?

— Вот тебе и «например», Сульгун-хан! Когда-то ты за преступление перед обычаем убила своего брата. Но Бекмурад-бай поступил во много раз хуже, чем твой браг.

— Что же он сделал?

— Ай, это очень длинное дело!

— Пусть длинное. Я должна знать, я буду слушать. Вот чай, чтобы не пересохло горло от длинных разговоров. Пей и рассказывай.

Лицо Сульгун-хан было спокойно каменным спокойствием, и Берды поёжился. Ему стало жутковато, словно вдруг заговорила скала и потребовала от него исповеди. Но нельзя было обрывать разговор на середине, и он, вспомнив наставления Огульнияз-эдже, вздохнул, налил в пиалу чаю, залпом выпил его, налил вторую пиалу и начал рассказывать.

Постепенно он увлёкся, забыл о той, которая слушает. Горечь пережитого, горечь потерь и обид поднялась в его душе и на какое-то время заслонила весь мир. Берды не рассказывал, он жил в своём прошлом. Не столько свои огорчения, сколько муки Узук заставляли его скрипеть зубами и прерывать речь, чтобы сдержать непрошенные слёзы — горькие, как полынь, и злые, как укус весеннего скорпиона. Воображение рисовало ему картины, которых он не видел, но о которых догадывался, и он то хватался за рукоять нагана, то за чайник, не замечая, что тот давно пуст и что его пиалу наполняет Сульгун-хан из своего чайника.

Когда он замолчал и поднял глаза, то увидел чудо: камень ожил, камень превратился в живое, беспокойное человеческое лицо. По нему, сменяя одна другую, бродили тени, тонкие брови то хмурились, то взлетали вверх, большие прекрасные глаза смотрели участливо и страдающе, поблёскивая предательской влагой. Видно, Меред был прав: Сульгун-хан оставалась женщиной, и её не могла оставить равнодушной горестная и тяжкая история Узук. Права была и Огульнияз-эдже, советуя Берды быть откровенным,