— Какая помощь потребуется от меня, чтобы забрать девушку у Бекмурад-бая? — спросила Сульгун-хан.
Берды махнул рукой:
— Не надо помощи!
— Почему не надо? — настаивала Сульгун-хан. — Если ты её любишь, ты должен убивать всякого, из-за кого она прольёт хоть слезинку! Или я ошибаюсь и на свете бывает холодная любовь?
— Я люблю! И сердце моё — горит!
— Значит, ты отказываешься от моей помощи потому, что я женщина? Что ж, иди к калтаманам! Вон гуляет Кичи-калтаман, очень мужественный и верный человек. Или присоединись к Реджепкули-калтаману. Недели не пройдёт, как получишь из его рук свою возлюбленную. И с любым из них Бекмурад-бай побоится тебя тронуть.
— Спасибо тебе, Сульгун-хан, за добрые советы! — с чувством сказал Берды. — Не надо мне калтаманов. Потребуется помощь — лучше, чем тебя, не найти. Я уважаю тебя, как джигита, как честного и неподкупного человека. А насчёт Бекмурад-бая не беспокойся: сегодня — он за нами, завтра — мы за ним. Если нет у тебя больше ко мне разговора, то отпусти.
— Иди, — сказала Сульган-хан. — Счастливо тебе!..
В дверь заглянула Аннатувак, щёлкнула языком:
— Добрый парень, что твой инер! Жалко такого убивать.
Сульгун-хан подняла на неё сузившиеся глаза, Аннатувак смешалась:
— Вода закипела. Заварить чай?
— Завари, — согласилась Сульгун-хан и положила на колени винтовку. — Завари покрепче!
Берды вышел из дома Мереда успокоенный. Однако, рассказав товарищам о разговоре с Сульгун-хан, почувствовал сомнение в искренности своей недавней собеседницы.
— Не знаю, с какими мыслями она осталась, — откровенно признался он.
— Собака хвостом виляет, да кусает, — сказал Аллак. — Надо подальше от Сульгун-хан держаться. Сегодня у неё одно на уме, завтра может быть другое.
— Конечно, Сульгун-хан не Бекмурад-бай, — сказал Клычли, — но там шайтан её знает — самого честного человека деньги могут подлецом сделать.
— Милые мои, чего вы так переживаете из-за одной бабы! — сказала Огульнияз-эдже. — Даже слушать стыдно! Четыре парня одной бабы испугались. Да пусть она хоть огнём будет — что подожжёт? Ничего она не подожжёт!
— Она не одна, — сказал Аллак, — за ней сорок джигитов на конях стоит.
— Ну и что из этого? — Огульнияз-эдже засмеялась. — Поверьте моему чутью: её проняла судьба бедняжки Узук, отстанет она от вас, вернёт слово Бекмурад-баю.
— А если не вернёт? — спросил Клычли,
Огульнияз-эдже с сердцем сказала:
— «Если… если..» Если так, то идите калтаманить! Идите к Реджепкули или к Чакану Сплющенному!
— Что ж, ты нас разбойниками хочешь сделать, мама? — улыбнулся Клычли. — В нашем роду их как будто ещё не было!
— Тогда помолчи! Чёрная курица тоже белые яйца несёт!
— Ладно, — сказал Берды. — Человек внутри пёстр, всего не увидишь. Вынесем всё, что на наши головы падает. Может быть, Сульгун-хан окажется лучше, чем мы о ней думаем.
Затравленный скорпион жалит сам себя
Каждое время года характерно и хорошо своим цветом. Осень радует душу человека жёлтым золотом листвы, которой щедрая природа питает землю для будущих ростков. Зима бодрит холодком и веселит снеговым покровом, обещающим влагу полям и пастбищам. По весне распускаются яркие цветы, расцветают лучшие человеческие чувства, ободряются надежды. Знойное лето дарит людей многочисленными фруктами и плодами, дарит уверенностью в завтрашний день.
Такой уверенности не несло лето тысяча девятьсот семнадцатого года марыйским дайханам. Тусклым рыжим пятном просвечивало сквозь пыль бессильное солнце, и казалось, что впрямь небо навалилось на землю, чтобы задушить всё живое, расплющить всё сущее своей непомерной душной тяжестью. Детям снились кошмары, они отчаянными воплями будили по ночам матерей. Мужчины, вздыхая и шепча молитвы, то и дело подтягивали верёвки у кибиток, поправляли подпорки, чтобы сумасшедший ветер не свалил непрочное жильё.
В один из таких вечеров, прислушиваясь к разбойному свисту и хохоту неистовствующего ветра, трое друзей сидели в маленьком домике Сергея Ярошенко. Говорил Берды:
— Бедняга. Мурад-ага рассказывал: когда-то было время не добрее нынешнего. Хивинские беки били бедняков топорами, а потом тащили бедняков к кази и требовали уплаты за то, что топор иступился. Кази говорил бедняку: «Ты не уплатил ему за то, что он старался и бил тебя топором, за это я посажу тебя в зиндан». И сажал… Так говорил Мурад-ага. Где он теперь? Словно и не рождался на свет, бедняга! А всё подлое имя Бекмурад-бая! И со мной что сделали? Не легче, чем если бы топором ударил, а потом ещё уплатить за это потребовал. Чёрный камень навалили мне на сердце, никакими силами не столкнуть его. Что могут сделать хуже? Всё, что в их силах было, уже сделали. Убить, могут? Мне смерть не страшна. На одну голову и смерть одна, двух не будет. Ходит, вынюхивает, высматривает, как охотник добычу! Думает, не вижу, как его человек в Мары на пятки мне наступает. Но я ему не джейран! Захочет ещё Бекмурад-бай вернуться по своим следам, да следов уже нет — нет между нами мира до скончания веков!
Дурды подрёмывал полулёжа, склонив голову на руку. Время от времени он чуть приоткрывал глаза, шевелил ногой, нащупывая винтовку. Убедившись, что всё в порядке, снова погружался в приятную дремоту.
Аллак, не мигая, смотрел на огонёк семилинейной лампы, трепетавший от сквозняка, как залетевшая в стекло жёлтая бабочка. Он думал о своём, но оно тоже сводилось к Бекмурад-баю, который сначала обманом отнял у него землю, потом чуть не заставил стать предателем и убийцей лучшего друга и, наконец, самого лишил спокойного угла, заставил скитаться по тайным тропам и чужим кошам. Где-то ждёт его Джерен, жена, вянущая, словно мак от недостатка влаги, а он ходит таясь, как преступник, не зная, на чью подушку положить голову завтрашней ночью. Кто назначил ему так ходить, за какие вины и прогрешения?
Выслушав Берды, Сергей сказала
— Бекмурад-бай сильный и хитрый враг. Но умением, говорят, и отца родного одолеть можно, не то что бая. Недавно мы сделали очень большое дело — сумели одолеть мирабов и баев при дележе водных наделов. Я рассказывал о вас городским товарищам, они просили передать вам благодарность за смелость и решительность. Так мы и дальше должны действовать. Личная беда одного — беда всех. Не только тебе, Берды, насолил Бекмурад-бай, сотням людей он стал костью поперёк горла. Его время придёт, за всё ответит. Но мы сейчас не должны распылять силы, не должны поддаваться минутному чувству. Свою сноровку и хитрость мы противопоставим сноровке и хитрости Бекмурад-бая, покажем народу, что он не так силён, как кажется, что правда на стороне народа. Ты согласен со мной?
— Согласен! — Берды сверкнул в улыбке крепкими зубами, доверчиво заглянул Сергею в лицо. — Бекмурад хитрый — мы тоже хитрые. Бекмурад ударил — мы ударили. Когда-то я поклялся, что за всё, сделанное Бекмурад-баем, отплачу ему тем же. Думаю, что надо ходить не с опущенными, а с насторожёнными ушами. Пробовал Бекмурад-бай сладкое, пусть теперь попробует и горькое!
— Ты что-нибудь задумал?
— Да! Я хочу увезти дочь Бекмурад-бая!
— Зачем она тебе? Или жениться на ней задумал?
— Пусть она алмазная будет — мимо пройду, не взгляну! Лучше за бок красного дракона схватить, чем взять за руку дочь Бекмурад-бая и сказать: «Любимая!».
— Тогда я тебя не понимаю.
— Как не понимаешь! Позор хочу на голову Бекмурад-бая обрушить! Пусть камни горячие от стыда глотает!
— Украсть хочешь девушку, а потом назад вернуть? — догадался наконец Сергей.
— Не украсть, а умыкнуть, — поправил Берды. — Пусть Бекмурад на своей шкуре испытает то, что он даёт испытывать другим!
После непродолжительного молчания, Сергей грустно сказал:
— Вот ещё одно зло, с которым предстоит борьба.
— Где зло? — не понял Берды.
— Нельзя девушку увозить? — попытался сообразить Аллак.
— Да не только это! — Сергей поморщился. — Вообще отношение к женщине менять надо. Женщину покупают, женщину продают, никаких прав нет у неё. К иной скотине с большим уважением относятся, чем к бедной женщине. Разве это справедливо?