Хлестнув ещё несколько раз ни в чём не повинного жеребца, Бекмурад-бай отпустил поводья. Куда ехать? Где искать?

Холодный поток встречного воздуха бил в лицо, рвал полы халата, свистел в ушах тонко и злорадно. Черпая стена ночи вставала впереди, и ни один огонёк не маячил в ней, ни одна светлая искорка не бродила во тьме: словно в адскую бездну нёс своего хозяина всхрапывающий конь.

Бекмурад-бай поёжился, натягивая поводья, невольно оглянулся. Далеко позади светились два жёлтых окна домика Сергея — единственный свет во всей вселенной.

Он снова обернулся лицом к темноте ночи. Она была понятнее и ближе, потому что в душе царила такая же темнота — Берды и его друзья снова становились ночным кошмаром.

Лучше чёрное лицо, чем чёрная совесть

Неожиданное богатство так обрадовало Худайберды-ага, что он решил пропустить денёк, не ходить на расчистку канала. С хорошей едой он наверстает этот день, а сегодня просто не может не порадовать своих изголодавшихся детишек!

Отдав одну овцу напарнику по землянке и попросив его заготовить мяса впрок, Худайберды-ага, погнал остальных четырёх овец в город, на базар. Покупатели нашлись быстро, тем более, что старый дайханин, мало искушённый в хитростях купли-продажи, торговатся не умел, да и некогда ему было торговаться.

Однако, продав трёх овец, Худайберды-ага подумал и не стал продавать последнюю, справедливо решив, что жене и детям мясо тоже не помешает — в кои веки раз они его пробуют, это мясо! На вырученные деньги он купил муки, чаю, сластей для ребят и отправился домой.

Его приход был настоящим праздником. Дети шумно радовались, то рассматривая невиданные подарки, то цепляясь за отца. Смахивая с глаз слезинки счастья, проворно, как молодая, двигалась жена, ставя перед мужем чай, замешивая тесто.

— А у Бекмурад-бая корову украли, — сообщила она, тщательно укрывая дежу ветошью, чтобы тесто получше подошло. — Сохрани бог от недоброго, мною воровства становится.

— Голодают люди, — сказал Худайберды-ага. Поневоле воровать пойдёшь. Нe то, что у бая, у самого аллаха украдёшь, если дети рта не закрывают от голода.

— И пастух, говорят, не видел, кто украл. Бекмурад-бай сердится: если, говорит, корова не найдётся, пусть пастух платит, а не найдёт денег, я его, говорит, батраком у своих дверей сделаю.

— Всё ему мало! — Худайберды-ага вздохнул, сочувствуя бедняге-пастуху и осуждая Бекмурад-бая. — Всё мало… Глотает людей, как чёрный дэв камни, и всё брюхо своё не насытит. Ох-хо-хо… Где нож? Пойду пока овцу освежую.

Ребятишки с радостными возгласами подхватились помогать отцу, по тут в кибитку вошёл незнакомый паренёк и, едва поздоровавшись, сказал:

— Вас, ага, дядя Бекмурад зовёт. Он дома ждёт вас. Говорит, чтобы вы сразу шли, вместе со мной.

Разглядывая со всех сторон лезвие ножа, пробуя его на ноготь, Худайберды-ага помедлил с ответом.

— Зачем зовёт?

— Откуда знаю, ага? Сказал: пусть придёт сейчас же.

— И больше ничего не сказал?

— Больше не сказал.

— Один дома?

— Гости у него.

Жена смотрела испуганно и умоляюще, словно от него, от Худайберды-ага, зависело отвести от дома какую-то новую, пока ещё неизвестную напасть. Руки её с искривлёнными тяжёлой работой пальцами дрожали мелкой дрожью.

Худайберды-ага жалостливо поморщился, сказал, чтобы ободрить:

— Ай, может, ничего плохого… Может, Бекмурад-бай за Меле хочет нам помочь немного.

Он бросил нож на кошму, поправил опояску, потрогал, разглаживая, сквозную бородёнку.

— Идём, йигит!..

В толстых узорных носках и богатом тельпеке, накинув на одно плечо тёплый халат, Бекмурад-бай сидел на ковре в окружении гостей. Помимо знатных односельчан у него сегодня был редкий и почётный гость — сам ишан Сеидахмед. «Дай бог, чтобы всё — к добру!» — подумал Худайберды-ага, усаживаясь на указанное ему место. Колени его ослабли и недавняя уверенность в благополучном исходе дела уступила место тревожному ожиданию удара — слишком откровенно-недружелюбными были встретившие его взгляды гостей бая.

— Как поживаешь? — спросил Бекмурад-бай ровно и бесстрастно. — Как дела с копкой?

— С копкой по сей день возимся, — ответил Худайберды-ага почему-то слишком осипшим голосом. — Всё никак не…

— Говорят, ты на базаре побывал? — перебил его бай.

— Был… Сегодня был на базаре..

— Что торговал?

— Ай, какая торговля! Торбу муки взял, чая немного…

— А барана, говорят, купил?

Не желая распространяться перед гостями Бекмурад-бая о подарке Берды, Худайберды-ага кивнул:

— И барана купил… Овцу, не барана.

— Жена твоя плохо живёт — голодной спать ложится, голодной встаёт. Откуда вдруг разбогател?

— Да вот, разбогател немножко! — Худайберды-ага искательно улыбнулся, но га его улыбку никто не ответил.

Бекмурад-бай погладил усы, иронически прищурил один глаз:

— Что то легко разбогател. Как это?

— Ай, если аллах милостив, разбогатеть не трудно.

— Верно. Однако может быть, ты ошибся? Подумал, что бог дал, а на самом деле взял чужое. Может быть, так?

Только сейчас Худайберды-ага догадался, зачем его позвал Бекмурад-бай и чего он добивается. А догадавшись, смертельно обиделся и вознегодовал — никогда ещё так грубо и бесцеремонно его не позорили перед людьми. Сдерживаясь от резкого слова, стараясь не дрогнуть голосом, он сказал:

— Если аллах даёт своему рабу, он кладёт на его дороге! Мой возраст к шестидесяти подходит, и не было случая, чтобы я протягивал руку за чужим добром. Ни умышленно, ни по ошибке не протягивал! За чужим добром тянется привычная к этому рука, а моя рука — непривычна!

— Довольно болтать! — грубо оборвал Бекмурад-бай. — Говори, откуда взял деньги на муку и на барана! Перед всеми говори!

Дрожащим от негодования и оскорбления голосом Худайберды-ага сказал:

— По пословице получается! Бай надел новый халат — говорят: «Поздравляем с обновкой!», бедняка увидели в новом халате — «Откуда взял?» Нехорошо, Бекмурад-бай, позорить старого человека перед людьми! Вот моя поседевшая борода — ни один из сидящих здесь не скажет, что старый Худайберды обманул или украл!

Ишан Сеидахмед зашевелился. Катая жёлтыми пальцами янтарные зёрнышки чёток, внушительно изрёк:

— Грех брать в свидетели бороду! Борода — священна: на корне каждого её волоска сидит по ангелу!

— Тем более возьму её в свидетели, ишан-ага! — горячо воскликнул Худайберды-ага. — Не чёрную часть, седую часть её возьму! Это очень хорошо, ишан-ага, что вы здесь. Очень хорошо! Я верю вашему святому слову, вы поможете установить истину. Скажите, ишан-ага, не грешно ли клеветать на невинного человека? Скажите это всем! Я понял, что хочет Бекмурад-бай! У него украли корову, и он подозревает меня. Я никогда не крал, ишан-ага! У меня даже язык не поворачивается оправдываться от такой клеветы! Быть мне жертвой ваших предков, ишан-ага, я вам верю, вы сидите — как свидетель правды! Пусть вытекут мои глаза, если я говорю хоть одно неправильное слово! Бекмурад-бай позорит мои седины перед почтенными людьми, обвиняет в краже коровы. Я эту корову и в плохом сне не видел! А Бекмурад-бай сам украл моего сына! Обманным путём отобрал Меле и отправил его на трудовую повинность! Сказал: деньги дам. За те деньги можно было пятьдесят батманов пшеницы купить, а он не отдавал до тех пор, пока они не стали равны пяти батманам! Разве, это не обман, разве это не грех, ишан-ага? Объясните нам…

— Замолчи! — грозно крикнул Бекмурад-бай.

Однако Худайберды-ага не испугался:

— Не замолчу! На твоей стороне — сила, на моей — правда! Не замолчу!

— Не кричите, ибо гнев — богопротивен, — сказал ишан Сеидахмед. Вы неприлично говорили, Худайберды. Аллах прощает много грехов, но не прощает лжи. Как говорится в писании: «Не облекайте истину ложью, чтобы скрыть истину». На вашего сына выпал жребий. Почему обвиняете Бекмурад-бая? Вы уподобляетесь тем людям, о которых пророк наш сказал: «Покажет им аллах деяния их на погибель им, и не выйдут они из огня». Благочестие не в том, чтобы входить в дом с задней стороны, а в правдивости и терпении, ибо, как сказано, «поистине аллах — с терпеливыми».