Возле плотины Меред остановил одного из мирабов — помоложе, — сказал:

— Бери моего жеребца и скачи к ряду Сухана Скупого. Скажешь его сыну, Медеду, что отец попал в беду, пусть выручать спешит. Хоть по Сухану давно черти в аду плачут, однако нельзя без поддержки правоверного, — Меред усмехнулся, — оставлять, пусть ещё поживёт немного.

Он помешкал несколько мгновении, борясь с искушением, ругая себя за слабость, и торопливо закончил:

— Оттуда — во весь опор к Бекмурад-баю. Скажешь: Берды и его друзья сидят на плотине, в доме десятника. Долго ли просидят, неизвестно, но проворный и у шайтана изо рта кусок вынет. Езжайте короткой дорогой, через русское кладбище…

Сухан Скупой никогда не отличался привлекательностью, но сейчас его лицо, изуродованное страхом, было отвратительно — словно скользкая серая жаба сидела среди людей, выпучив глаза и нервно разевая безгубую пасть. Он обильно потел, чесался и потихоньку монотонно ныл, как пойманная в кулаке муха. Его слезящиеся глазки шныряли по лицам присутствующих со страхом и надеждой.

— Люди! — начал Берды, подавляя в себе ярое желание стукнуть кулаком по лоснящейся роже бая. — Я скажу вам о некоторых вещах, которые не дают покоя моему сердцу. Вот сидит перед вами человек. Он как новорождённый ягнёнок. Но не думайте, что это слабый и безобидный человек. Внутри у него живут змея и скорпионы! Такие бессовестные, как он, топчут человеческие жизни, делают чёрной судьбу молодых девушек… срывают их цветущее счастье…

Берды задохнулся, проглотил подступивший к горлу ком и, обернувшись к Сухану Скупому, яростно закричал:

— Говори, подлый!.. Кто явился причиной горя Узук?.. Сколько ты получил за то, что грязными лапами оборвал стебель цветка и кинул его Бекмурад-баю?! Говори, подлая тварь, или ты вообще больше не скажешь ни одного слова!

Незаметно подвинувшись, Сергей тронул Берды за рукав, укоризненно покачал головой. Берды глянул на него дикими глазами, но через секунду они приняли осмысленное выражение — парень остывал. Уже спокойнее он заговорил снова:

— И ещё скажи, кто виновен в смерти Мурада-ага. Кто дал стервятникам возможность сесть на труп Аманмухамеда. Всё расскажи! Пусть люди узнают, кто ты есть на самом деле — человек или гуль, который пьёт человеческую кровь. Пусть увидят, до каких пор в крови твои волосатые руки. Юлить не станешь, один раз в жизни скажешь правду — отпущу тебя до следующего раза, пока на глаза мне не попадёшься. Соврёшь — говори «салам алейкум» ангелу смерти.

Сухан Скупой торопливо вскочил.

— Всё скажу!.. Правду скажу!.. Аманмухаммедз брат мой убил. Поссорились — он и убил нечаянно…

— Не ври! — сурово приказал Берды.

— Валла, клянусь жизнью, правду говорю! Из-за баранов поссорились! А за Узук, пусть будут светлыми её дни, Бекмурад-бай подарил мне своего буланого коня… Потом ещё земли немного за полцены уступил. Твою поливную землю, братишка Аллак. Ты уж прости меня! Я верну тебе землю, слава аллаху, у меня земли теперь много — недавно ещё семь десятин купил. Я отдам тебе землю за прежнюю цену…

— Спасибо, бай-ага! — насмешливо сказал Аллак. — За такую цену сейчас в пять раз больше земли дают. Но меня ты не обманешь — у слепого только одни раз посох крадут. Вы с Бекмурад-баем однажды украли мой посох, теперь я стал умнее,

— Слушай, Скупой бай, — сказал Берды, — я тебе ничего не должен?

Сухан неподдельно удивился.

— Откуда должен? Ты, братишка Берды-джан, овец моих пас, ничего мне не должен.

— Не знаю. Я думал, что мы с тобой уже рассчитались и я лишку прихватил.

— Нет-нет, совсем ничего не прихватил!

— Ну, тогда скажи, сколько ты мне должен.

— Сейчас… Быстренько скажу!.. Пять лет и девять месяцев ты ходил чолуком за моими овцами. За первые два года по три овцы — шесть овец. За последующие два года по четыре овцы — семь овец.

— Восемь, — поправил один из дайхан.

— Считать разучился! — засмеялся другой. — Да и то: не себе ведь, от себя — тут и ошибиться не грех.

— Да-да! — поспешно согласился Сухан Скупой. — Правильно: восемь овец. За оставшиеся девять месяцев приходится три овцы. Всего: шесть… восемь… три… семнадцать овец получается.

Посмеивающиеся дайхане, в глубине души довольные, что дело обошлось без крови, не заметили, что лукавый бай утаил-таки один год. Не заметил этого и Берды, он только сказал:

— А за то время, что я до чолука у тебя батрачил?

Сухан Скупой выдавил улыбку:

— За это, братишка Берды, сам назначай, сколько хочешь.

— Зачем назначать? Я твою совесть проверяю.

— Три овцы, братишка… Ты тогда маленьким был, больше не заработал. Но если хочешь больше, бери больше! У меня здесь семьдесят овец — всех могу отдать!

— Не надо мне твои семьдесят! — сказал Берды. — Потом станешь на всех базарах кричать, что тебя Берды ограбил. Оставляй двадцать овец — и уходи. Но не думай, что расчёты закончены! Я вижу, что легче из сухого хауза воды напиться, чем совесть у бая увидеть. Овцы мои ягнят приносили? Приносили. Может, не по одному, а по два в год. Ты их почему не считал?

— Братишка Берды-джан!..

— Ладно, хватит! В другой раз ягнят подсчитаем, а сейчас иди, отделяй моих овец.

— Пойдём, братишка, пойдём, милый!..

— Никуда я с тобой не пойду! Пусть Аллак пойдёт…

К Аллаку присоединился Дурды, и они вышли вместе с не чуящим от радости ног Суханом Скупым.

После их ухода все стали вспоминать различные проделки Скупого. Воспоминаний было много, хватило бы на целую ночь.

Вернулся Аллак, радостный, возбуждённый.

— Богатыми стали: целая отара овец в агиле стоит!

— Можем и мы немножко богатыми побыть, — сказал отошедший Берды. — Выбери парочку пожирнее — надо чектырме приготовить, людей угостить. Кто-нибудь может овцу резать?

— Можем.

— Была бы овца, а мясник найдётся!

— Пойдём, братишка Аллак, показывай, где они!

Управились споро. Пока одни свежевали овечьи туши и крошили мясо, другие успели выкопать и разжечь очаг. Вскоре из казана потянуло аппетитным запахом, а ещё через небольшое время варево было разложено по большим деревянным мискам — чанакам. Иронически восхваляя щедрость Сухана Скупого, дайхане поели с большим аппетитом. Аллак жалел, что Дурды куда-то запропастился: он давно мечтал наесться до отвала свежего мяса.

После еды пили чай, заваренный женой Сергея, которая, чтобы не стеснять дайхан, не присутствовала при их беседах.

— Яшули — обратился Берды к Худайберды-ага, — пойдите в агил, выберите себе пять овец, какие понравятся — берите.

Старик непонимающе уставился на парня:

— Зачем твоих овец забирать стану?

— Берите и не вспоминайте, что такому-то должны пять овец. Ничего вы мне не должны. Но только не бросайте работу, закончите свою делянку на канале.

— Пошли тебе аллах светлые дни и ровную дорогу! — растроганно пробормотал Худайберды-ага. — Теперь не брошу… Приварок есть, с приварком работать можно…

— Ешьте, яшули, на доброе здоровье!.. А ты, Клычли, четыре овцы себе забери…

— Мне-то зачем? — удивился Клычли.

— Бери, бери! Найдём время, когда их съесть у тебя дома.

— Это совсем другое дело, — согласился Клычли. — Можно взять.

— А пять овец отведи завтра Оразсолтан-эдже. Скажи: Берды прислал.

— Ладно, отведу.

— Осталось четыре. Пусть они у Сергея и остаются. Мы много раз его хлеб-соль ели, этих барашков тоже съедим… Ну, вот и всё. Кажется, больше забот у меня нет. — И Берды, довольный собой, засмеялся.

Землекопы хвалили его за щедрость, но их похвалы были не очень искренни. Они считали, что можно зарезать для гостей пару овец. Можно подарить несколько овец друзьям. Однако раздать одним махом всё своё достояние — такое не укладывалось в их мозгу.

— Разная судьба у людей, — между тем говорил Берды. — У одного — добрая, у другого — злая. Один в детстве с утра до вечера сладости ест, а у другого во рту, кроме песка, ничего нет, но — тоже живёт. Я рос не с теми, которые леденцы ели. Наверно, потому все мои мысли сводились к богатству. Думал, накоплю заработанных овец, через пятнадцать-двадцать лет зажиточным стану, женюсь. Теперь совсем не хочу копить, душа не лежит к богатству. На алчных баев гляжу: словно бешеные собаки грызутся. Разве для этого должен жить человек? За богатством гонишься — душу теряешь. Слава аллаху, мне в ашхабадской тюрьме добрые люди веки немного приподняли на эти вещи. А патом, когда в Мары в одном доме жил, ещё лучше стал отличать чёрное от белого. С тех пор вот он, Сергей, самым близким другом стал. Слушаю его, потихоньку понимаю, как надо жить. Не всё ещё понял, однако пойму, где правда.