Сергея очень обрадовал неожиданный приход гостя. На столе появился чай, остатки небогатого ужина.

Когда Худайберды-ага напился и отогрелся, он рассказал обо всём, что произошло за этот день. Сергей слушал, не перебивая, потом хмуро и непонятно пообещал:

— Допрыгается! Дохапается!.. — Помолчал и закончил: — Ты очень вовремя пришёл, отец. Ты мне нужен, понимаешь? Для очень важного дела нужен.

Старик с готовностью закивал, до глубины души обрадованный, что понадобился хорошему человеку. Он готов был сделать всё, о чём бы ни попросил его Сергей. Вот если только обмануть надо или убить кого — на это он, конечно, не способен. А так — любую просьбу.

— Дело такое, отец: завтра ты не пойдёшь на работу.

Худайберды-ага удивился: нельзя не идти, воды могут не дать, если он свою делянку не закончит.

— За делянку не волнуйся, — успокоил Сергей. — Её братья Клычли докопают, мы уже об этом договорились. Полторы делянки тебе сделают, вместо одной, полтора надела воды получишь.

На глазах старика навернулись слёзы благодарности. Он отвернулся, чтобы Сергей не заметил его слабости, как бы невзначай провёл рукой по лицу.

— Сегодня Клычли целый день землекопов обходил, — продолжал Сергей, деликатно делая вид, что ничего не случилось. — Он узнавал имена тех. кто. не выдержав работы, продал свои делянки. Набралось пятьдесят человек без одного. Но это — не все, кто ушёл. Надо, чтобы имена всех, оставшихся без водного надела, стояли в заявлении, которое мы написали на имя пристава Шубина. Вообще-то он теперь не пристав, а комиссар уезда, слуга «его величества» Керенского… Ну, да тебе, Худайберды-ага, пока в этих тонкостях не разобраться. Понимаешь, отец, о чём я говорю?

— Понимаю, Сергей-хан, совсем хорошо понимаю! Каждый, продавший делянку, ставит на бумаге печать своего пальца. Знаю это, сам делал так, когда в Мары сдавал на завод хлопок. Такая печать лучше самой крепкой клятвы!

— Правильно, отец! Но для того, чтобы собрать эти печати, нужен верный и честный человек. Мы решили, что ты справишься лучше, чем кто-либо. Тебя знают, как человека, который всю жизнь ест хлеб из своих рук и никогда не осквернял уста ложью. Люди тебе доверяют. Ты найдёшь всех, чьи имена написаны на заявлении и… Чёрт возьми! — Сергей с досадой хлопнул себя по лбу. — Совсем упустили из виду, что ты неграмотный, не сможешь прочесть, кто здесь записан! Вот задача, чтоб тебе лопнуть!

Последняя фраза была сказана по-русски, но старик понял слово «лопнуть» и смысл фразы.

— Ай, Сергей-хан, зачем лопнуть! — сказал он. — Пусть лопается Бекмурад-бай, у него брюхо толстое! А у нас — голова есть, она от седины ещё не поглупела. Прочитай мне, Сергей-хан, кто эти люди, написанные в заявлении.

Сергей прочитал все подписи. Худайберды-ага без запинки повторил подряд больше пятнадцати имён, довольно засмеялся и сказал:

— Читай ещё раз!

Через несколько минут старик запомнил уже все фамилии.

— Крепкая голова! — похвалил обрадованный Сергей, но усомнился. — По дороге не забудешь?

— Нет, сказал Худайберды-ага. — А если забуду, неужели ни одного грамотного не встречу? Ты не сомневайся, Сергей-хан, старый Худайберды сделает всё, чтобы оправдать надежду тех, кто ему доверился! Давай свою чёрную тряпочку.

— Какую тряпочку?!

— Которой палец мажут, чтобы печать была видна. Мне чиновник на хлопковом заводе такой тряпочкой палец мазал. Она у него в маленьком железном сундучке лежит. Совсем маленький сундучок, вот как половина моей ладони.

Сергей улыбнулся:

— Обойдёмся без тряпочки и сундучка. Я тебе, отец, кое-что получше дам. Вот зелёный карандаш, видишь?

— Палочка?

— В этой палочке внутри сухие чернила. Поплюй-ка на свой палец! Теперь давай намажем его этими чернилами. Прижимай к бумаге. Видишь, печать какая красивая осталась?

Старик посмотрел на отпечаток, посмотрел на свой палец, повертел в руке карандаш, с сожалением сказал:

— Ха, когда-то шёл по дороге — видел такую палочку. Зря не поднял! Думал: простая палочка. Кто знал, что в ней — сухие чернила.

— Не горюй, яшули! Вернёшься — подарю тебе эту на память. Вот ещё кусочек стекла. Возьми его, подкладывать под бумагу станешь, чтобы отпечатки хорошими получались. Если карандаш сломается, подрежь его острым ножом со всех сторон — снова появятся сухие чернила. Понял?

— Всё понял! Давай палочку и стекло.

Три дня, не зная устали, отдыхая только с наступлением полной темноты, Худайберды-ага ходил по аулам. С карандашом он обращался бережно, как с величайшей драгоценностью. Не потому, что это была невиданная диковинка, а потому, что понимал: на кончике этой чудесной палочки таится счастье более чем шестидесяти семей, стоящих у костлявого порога голода.

Карандаш сломался на четвёртый день.

В поисках нужного человека Худайберды-ага зашёл в мектеб[25]. Несколько стариков, собравшихся для послеполуденного намаза, ожидали, сидя у глинобитной кельи. Чуть поодаль разговаривала группа дайхан помоложе.

Худайберды-ага поздоровался и спросил, не знает ли кто Эсена Чары-оглы.

— Это я, — отозвался один из дайхан.

— Ты продал свою делянку на канале?

— Что было делать, яшули? Пришлось продать.

— Где воду возьмёшь для полива?

— Аллах знает, я не знаю…

— Умные люди тоже знают! Вот бумагу написали приставу, чтобы им воду дали. Тут и твоё имя стоит. Не хочешь, чтобы дети от голода плакали, — ставь печать своего пальца вот в этом месте!

— Ай, яшули, благослови вас бог! — обрадовался дайханин. — На такой бумаге два пальца приложить можно! — И он протянул руку Худайберды-ага.

Тот поплевал на палец и стал тереть его карандашом. Но палец оставался чистым. Окружившие их любопытные с сожалением заговорили:

— Не пристаёт ничего!

— Не хочет аллах, чтобы Эсен воду получил!

— Он же за воду деньги взял! Аллах знает.

— За такие деньги только джиназу[26] по себе заказать у муллы — и то откажется, скажет, что мало!

— Не везёт, яшули, Эсену!

— Сломались чернила! — сказал Худайберды-ага. — Нож надо!

Кто-то притащил огромный нож, но он оказался тупым. Одни из парней побежал за острым ножом. В это время к дайханам подошёл мулла.

— Вот у нашего муллы есть острый ножичек.

— Он им калам[27] затачивает.

— Дайте нам свой ножичек, мулла-ага! — попросили дайхане.

— Зачем он вам? — поинтересовался мулла.

— Сухие чернила резать будем!

Мулла взял из рук Худайберды-ага карандаш, повертел его, пренебрежительно протянул обратно:

— Ничего здесь нет. Даже дырки в середине нету. Я могу дать вам свой запасной калам, если нужно для благого дела. А это — просто оструганная палочка.

Худайберды-ага обиделся:

— Какая палочка! Внутри у неё — сухие чернила!

— Не говорите пустых вещей, которых не понимаете, — важно сказал мулла. — Сухие чернила не пишут.

— Эти чернила пишут! Если их намочить, они становятся, как ваши. Только ваши — чёрные, а эти — зелёные. Вот посмотрите, сколько печатей эти чернила сделали!

Взглянув на отпечатки пальцев, мулла поспешно спрятал вынутый было ножичек.

— Это не чернила, — сказал он. — И цвет у них отвратительный, совсем зелёный цвет. Кто знает, из чего их делают русские. Возможно в их составе есть что-то богопротивное, и писать ими арабские письмена — смертный грех. Я не могу, чтобы мой нож касался таких грязных вещей.

— Это вам — грязное! — сердито сказал Худайберды-ага. — А когда вы едите русский сахар и русские конфеты, вы не думаете, из какого состава их делают! Сахар сладок для вас, а эти чернила сладки для бедняков.

Вернулся парень, бегавший за ножом. Подошёл любопытствующий азанчи[28]. Очиняя карандаш, Худайберды-ага ворчал: