И я ему поведал то, что прочел в тетрадях.

Боб моментально стал трезвым как стеклышко, это он умел. Точно у него был клапан, и, когда дело доходило до серьезного, он нажимал на клапан, пары алкоголя улетучивались, и его сознание становилось ясным.

— У тебя есть фотоаппарат? — спросил я.

— Как всегда... Я прилетел со всеми доспехами.

— Пошли. Займемся работой!

Прежде чем подняться, я зашел в прихожую, отодвинул ящик для обуви, вынул дневник Пройдохи, затем мы забаррикадировались на втором этаже, завесили окна и начали работать.

Миниатюрный фотоаппарат Боба щелкал беспрерывно. Мы его закрепили на перевернутой скамейке. Я листал страницы... Получилось двадцать кассет.

— Куда ты их спрячешь? — спросил я.

— Положу среди неиспользованных.

— А как потом найдешь?

— Найду, если довезем до редакции.

— Нужно довезти. — Я не договорил. За дверью послышался чуть слышный шорох.

Я бросился к двери, повернул ключ... В конце коридора мелькнула тень.

— Кто там?

Я бросился следом, перепрыгивая через ступеньки, скатился вниз. В холле служанка обтирала пыль с полок щеткой из перьев птиц.

— Кто здесь прошел? — набросился я на нее.

Служанка улыбнулась и пожала плечами:

— Никого не видела...

— Ты здесь давно? Что ты тут делаешь так поздно?

— Вы накурили. Убирала окурки и бутылки.

Я вернулся к себе.

— Что случилось? — спросил Боб, рассовывая кассеты.

— Мне показалось, что кто-то нас подслушивал.

— Ну, это уж мания преследования, — ответил Боб. — Какие будут приказания?

— Слушай, Боб, — вместо этого сказал я, — тебе нравится служанка?

— Ничего, — ответил он и покрутил ус. Почему-то те, у кого есть усы, при подобном вопросе обязательно крутят их.

— Я не рассчитал размеры опасности, — объяснил я ситуацию. — Займись-ка служанкой, проконтролируй ее с час, если она не уйдет спать.

— Зачем?

— Требуется сжечь переводы, что я отстучал на машинке. Я без тебя не сориентировался. Сутки стучал на машинке, настучал три экземпляра. С ними как с горбом.

— Ладно, — рассмеялся Боб.

Кухня характеризует женщину и эпоху. Недаром археологи ищут «кухни» первобытных людей. Радиоактивный анализ золы костра указывает время, а битые горшки и остатки еды свидетельствуют об уровне развития цивилизации.

Про нашу цивилизацию я бы сказал, что она «пенальная». Мы с нарастающим упорством создаем «пеналы» — дома, квартиры, машины, каюты на кораблях, салоны в самолетах. Житель современного города с завидной точностью расскажет, сколько дверей в квартире у соседа, но не вспомнит, какого цвета утром было небо.

Возможно, я ошибаюсь, но доля истины в моих рассуждениях есть.

Подобная кухня могла быть только у Клер, дочки покойного портового врача-эпидемиолога. Он когда-то вводил карантины в порту. И может быть, на его совести числится не один «Летучий голландец», на котором от чумы вымер экипаж, но не жители континента. На кухне был коктейль из современных и старинных вещей. Плита на сжиженном газе — он стоит здесь очень дорого, но тем не менее Клер обзавелась подобной плитой, хотя, как я понял, пища готовилась на обыкновенном бензине или электричестве. Всевозможные кофеварки, старинные весы-коромысла, массивные ступки, поварешки с инкрустированными ручками. Полочки, коробочки. И камин. Почему именно на кухне у нее был камин, загадка. Хотя он-то мне и требовался. Широкий старинный камин, в который можно было сунуть мачту клипера.

Я бросил рукописи на пол, прислушался — тихо. Боб, видимо, выполнял возложенную на него миссию с энтузиазмом.

Я проверил, есть ли тяга. Тяги не было. Пришлось лезть за чугунную решетку, просунуть руку в дымоход. Дымоход был заткнут пробкой из рисовой соломы.

Я разжег огонь. Листки бумаги горели быстро, часть золы вылетела в трубу, что меня радовало, — меньше придется пепла убирать.

Жалко было сжигать текст. Вначале я рассчитывал, что есть шанс предложить его португальской полиции. Она обещала тысячу долларов за одну лишь фотографию знаменитой пиратки. Но визит господина Фу, второразрядного гангстера по сравнению с мадам Вонг, заставил меня изменить решение. Если плебс гангстерского мира свободно получает справки в местной полиции, как в личном оффисе, то у мадам связи, безусловно, более прочные и надежные. Неудивительно, что ни фотографии, ни даже точного словесного описания портрета преступницы нет ни у одной полиции мира. Решение однозначно — либо полиции этого не требуется, либо у мадам Вонг сильные покровители. Глупо лететь на огонь как бабочка. Я не имел гарантии, что обещанная сумма не являлась тем огоньком, на который летят легковерные.

Подозрение возникло еще при переводе тетрадей Пройдохи. Теперь я был уверен, что не ошибся. Нечего было думать, что мой шеф в «Гонконг стандард» Павиан рискнет опубликовать что-либо подобное. «Гвоздь» возьмет газета, которая стоит на грани банкротства, — ей терять нечего, а сенсация — шанс на выживание.

В начале шестидесятых годов ходили слухи, что при таинственных обстоятельствах было открыто лицо «королевы пиратов». И сделал это некий Корнхайт, так он себя назвал, якобы австрийский турист. Его следы затерялись где-то на Филиппинах, на вилле какого-то полковника ВВС США. Был еще слух, что некий филиппинец выдал ее резиденцию здесь, в Макао, недалеко от дома Клер. Но арест подозрительной «одинокой» женщины не состоялся. В печать просочились подробности загадочного происшествия. Я слишком хорошо помню участь незадачливых журналистов. Один исчез, двое улетели в метрополию и прозябают по сей день в провинциальных газетенках. «Спящую собаку лучше не будить» — так гласит пословица. В общем, сплошные «пчелки в чепчике». С другой стороны, без «паблисити нет просперити» (без рекламы нет процветания). Раз я влез в историю и втянул в нее друзей, я должен довести ее до конца. Боб поможет пристроить дневники Пройдохи. У него нюх как у сеттера. Иначе бы не пошел за мной в страну Шан-Гри-Ла, сам не зная зачем: он слишком практичный малый. И что самое главное, не трус. Правда, Боб склонен к компромиссам. Взять хотя бы песню «йети», одичавшего солдата микадо, которую он записал на пленку и выгодно продал японским военным, чтобы звуки голоса японского «героя» не распугали на островах Восходящего солнца новобранцев. После подобной песни трудно вбивать в молодые головы идею невиновности в агрессии. За эту песню моментально бы ухватились пацифисты и активные противники возрождения армии, а их в Японии, с точки зрения поклонников Бусидоо (правила поведения самураев), больше чем достаточно.

Грустно сжигать рукописи. Листочки как живые сжимались, расцветали язычками пламени, а я глядел на огонь, и мысли мои витали в заоблачной дали, где никогда не заходит солнце и в то же время не бывает испепеляющей жары...

Это горела не бумага, а жизнь миллионов пройдох, дин, мын, толстых хуанов... Хороших и плохих, добрых и злых... За каждой исчезающей строчкой стояли страдания и надежды людей из плоти, которых ударь по щеке, и им станет больно, оскорбительно, и слезы потекут из глаз, и они испытают обиду, незаслуженную и незабываемую. И никто из них не захочет подставить вторую щеку.

«И принесет священник одну из птиц в жертву за грех, а другую во всесожжение, и очистит его священник перед господом от истечения нечистоты ее...»

В Библии проще. В жизни куда сложнее!

Остался последний тусклый экземпляр, я свернул его трубкой. В дальнем конце дома что-то загремело со звоном, как будто опрокинули старинные часы с маятником или щит воина. Я не стал затыкать трубу пучком рисовой соломы — она слишком нагрелась от сгоревшей бумаги, бросил рукопись в камин и вошел в холл. Там стоял Боб. Он, кисло улыбаясь, тер щеку, горевшую, как красный сигнал светофора.

— Что стряслось?

— Отбрила,— сказал уныло Боб, точно нашкодивший школяр.

— Ты, наверное, слишком увлекся, — сказал я.