А пока нас ввели в аккуратный чистый дом, в зал с мягкими диванами и креслами, где стены были увешаны длинными свитками традиционной живописи и образцами каллиграфии, а на резных столиках стояли вазы тонкого фарфора. И здесь за обязательной чашкой чаю директор Цуй поведал нам о руководимом им хозяйстве. Ферма была создана в 1952 году, с каждым годом расширялась. Теперь у них 54 тысячи квадратных метров, более 180 коров, на ферме работает 65 человек. Я смотрел на своих товарищей и ловил их недоуменные взгляды: образцовое хозяйство, а на работника приходится только три коровы, здесь что-то не так.
Мы снова вышли на аллею роз, раскачивались на легком ветерке причудливые фонарики, вырезанные из жести. Один из нас, докурив сигарету, оглянулся, куда бы бросить окурок. К нему пришел на помощь директор Цуй: «Сюда, пожалуйста». Он указал на изящную пепельницу на высокой ножке у кромки аллеи. Потом мы уже сами замечали их, установленные через каждые 20-30 метров, на всех дорожках этого «коровьего сада». Мы шли довольно долго, одна аллея красивее другой сменяла друг друга, но коров не было. А директор Цуй бодро вел нас дальше и рассказывал, как после «большого скачка» на ферме высадили 250 тысяч деревьев, и коровы дышат чистым воздухом с богатым содержанием кислорода. «Теперь мы серьезно занимаемся гигиеной, это помогает лучшему выживанию молодняка. В борьбе за чистоту принимают участие все сотрудники, у каждого свой участок, за мной, например, закреплен общественный туалет», — с этими словами он подвел всю группу к аккуратному домику в глубине. Не войти было бы бестактно, и мы, чтобы не обидеть хозяина, осмотрели «участок директора», который действительно содержался в образцовом порядке. На стенах висели картины на отвлеченные темы и стихи о пользе гигиены. И те и другие принадлежали перу директора. Ему же принадлежало маленькое новаторское усовершенствование, действие которого он охотно продемонстрировал нам.
И вновь пустынные аллеи, мостики и аркады, пока не появился первый коровник. В новом кирпичном строении не было ни одной коровы, не было даже характерного запаха. Блестел свежевымытый пол. Но первое, что бросилось в глаза, — картины. Они были нарисованы прямо на белой оштукатуренной стене перед каждым стойлом. Это было, пожалуй, слишком неожиданно даже после того, что мы видели. Стало как-то не по себе. Один из нас, заметив в углу коровника громкоговоритель, спросил, лишь бы разрядить неловкое молчание:
— Вы проигрываете музыку для коров?
— О да, коровам очень нравятся оперные мелодии, музыка благотворно действует на их состояние.
Мы прошли через второй такой же пустой коровник и наконец увидели за загоном тех, для кого, по словам директора Цуя, благоухали розы, играла музыка, росли 250 тысяч молодых саженцев. Несколько десятков довольно худых животных голландской породы лениво жевали траву, поглядывая в сторону очередной партии посетителей. «В среднем мы получаем 12,5 литра от одной коровы в день, жирность — 3,3 процента», — ответил директор Цуй самому дотошному из нас и поспешил увести группу от загона по новой аллее, в конце которой, вся увитая зеленью, стояла красивая беседка. «Не хватает рабочих и средств, — откровенно жаловался Цуй, — вот недавно с трудом возвели эту беседку, а надо еще закончить одну каменную арку». И никто уже не решился спросить, зачем нужны коровам эти сооружения и аллеи, напоминавшие старинные китайские дворцовые парки. Директор продолжал улыбаться, был любезен и разговорчив. Но беседа не клеилась.
Оставалось осмотреть общежитие для рабочих. Нас подвели к низкому одноэтажному зданию. В большой темноватой комнате было не так чисто, как в коровнике, пахло человеческим жильем, картин было меньше, а радио не было и вовсе. Стояло десятка два незастеленных коек, и рядом с каждой — нехитрый скарб обитателей, которых мы так и не увидели. Примерно так же уныло выглядела и столовая для рабочих.
Потом мы снова сидели в другой роскошной приемной зале для гостей, нам показали книгу отзывов, где многие высокие чины и делегации оставили восторженные записи об увиденном. С каким-то тягостным чувством я тихо вышел из дома. Спустя минуту вышли и другие. Молча закурили, не глядя друг другу в глаза, как будто мы сами стали участниками фальшивого спектакля.
За оградой в большом городе, в огромной стране жили миллионы людей, у которых не всегда есть даже самое необходимое для жизни, и поэтому этот «коровий рай» показался таким кощунством. Мне вспомнились пекинские ребятишки, играющие у чахлых кустиков в пыльных тесных двориках. Им тоже невредно было бы подышать ароматом роз, которые вырастил директор Цуй для утехи сановных посетителей.
А за несколько дней до этого нас водили по цехам Лоянского 1-го тракторного завода, завода горнорудного машиностроения, Лоянского шарикоподшипникого завода, Тайюаньского завода тяжелого машиностроения. Первые три из них были полностью отстроены по советским чертежам и проектам, основное оборудование на них — советское. Помню, когда их еще строили в 50-е годы, не проходило недели, не то чтобы месяца, без репортажей с этих строек, которые так и назывались: «плоды советско-китайской дружбы». Первый лоянский трактор, первый подшипник — это были всенародные праздники. Прошло всего несколько лет — четыре, пять. Директора заводов подробно рассказывали нам о том, как они строились под руководством Мао Цзэ-дуна, в соответствии с его установками, и ни слова о том, что было в действительности. Потом в цехах мы видели целые линии советских станков, в том числе самые сложные, уникальные, на многих заводские марки содраны, спилены. На прямые вопросы стереотипные ответы (глаза при этом смотрят в сторону): «Советские специалисты находились здесь в соответствии с соглашением между Китаем и СССР, Советское правительство их отозвало в одностороннем порядке». Спорить было бесполезно, да и бессмысленно. Те, кто разговаривал с нами, знали правду не хуже нас. И так было по всему Китаю. Только с течением времени стереотипный ответ несколько менялся, стали вставлять другие слова: «советские ревизионисты», и добавляли что-то невнятное об отказе от обязательств и вреде, нанесенном Китаю «иностранной державой».
Теперь читателю повести М. Демиденко «За Великой стеной», должно быть, несколько проще понять ее коллизии и беду, которая стряслась с молодыми людьми. Потому что в эти годы, о которых идет рассказ, любовь почиталась в Китае за тяжкий грех, а любовь к иностранцу — страшный, непростительный грех, за него придется расплачиваться, может быть, всю жизнь. Об этом, конечно, не писали в газетах, но о греховности любви писали сколько угодно.
Я приведу несколько цитат, переведенных мной в те годы и записанных точно. Журнал «Чжунго цин-нянь» («Китайская молодежь», 1963, № 19) писал: «В нынешний период фетишизация любви может сыграть вредную роль, может создать очень большую опасность для прогресса молодежи». Яо Вэнь-юань, автор этой статьи, так развивал свою мысль: «Если считать любовь величайшим счастьем, то можно потерять интерес к делу социализма и могут появиться противоречия в отношении коммунистической морали. Это непосредственно серьезно отразится на учебе и работе, и даже может случиться так, что из-за личной любви пожертвуешь принципами, забросишь работу и в политическом отношении совершишь ошибки».
Вот как все, оказывается, просто! Полюбишь, потеряешь интерес к делу социализма!
Наставники китайской молодежи всеми средствами пытались внушить ей, что любовь — явление чуть ли не постыдное, если дело касается революционера, что лучше вообще отбросить ее или, на худой конец, если отбросить не удастся, заземлить и принизить, подойти к любви «трезво и осмотрительно». Иногда исподтишка протаскивалась мысль о том, что любовь лишь биологическое явление, средство продолжения рода, и только. Не случайно газеты и журналы в Китае без всякого стеснения обсуждали вопросы половой жизни, усиленно рекомендуя молодому читателю различного рода «научные методы» в этой области, а в различных общественных местах устраивались выставки противозачаточных средств, на которых «экскурсоводы» наглядно демонстрировали способы их применения. При этом китайская пропаганда уже в открытую приводила в качестве отрицательных примеров советскую жизнь на материале нашей литературы и поэзии.