— Как тебе сказать, — ответил я. — Если по правде, то не видят они там ни черта. И ни черта не знают, как мы тут с тобой живем, что думаем, о чем беседы ведем...
— Оя, как жалко!
— Чего ж хорошего? Живешь на Земле, на звезды смотришь, а тебя звезды-то и не видят и не подозревают, что ты на свете существуешь... Я вот сейчас поднимаю руку, а там, — я показал на небо, — увидят, что я поднял руку, лишь через тысячу лет...
— Ну? — совсем обалдел Бо. — Не может быть!
— Может. Ведь скорость света, Боря, хотя она...
Мы совсем забыли, что прожектор неплохо было бы выключить, что мой начальник Гаврилов наверняка смотрит из своего окна на луч и ломает голову, что мы такое затеяли. А мы мечтали... Мечтали напропалую! Даже не слышали, как за спинами натужно гудели дуги. Наверное, наши рассуждения со стороны казались глупыми, но... Это откуда смотреть: со звезды — да, с Земли, по-моему, нет.
Мэр города давал «чифан» — банкет.
Набилось нас целая машина. Сидели плотно и послушно. Местность, куда нас доставил автобус, напоминала окрестности нашего Нового Афона: такая же аллея, на горке монастырь, пахло чем-то экзотическим. Робко пересвистывались птицы. Им было еще рано свистеть вовсю. Они, видно, прикидывали свои возможности, как спортсмены перед соревнованием. Мы не мешали птицам.
Вошли в дом, в гостиной поговорили вежливо, как всегда, о погоде. Затем началась официальная часть, мужчины направились в большой зал, уселись. Наша Маша, конечно, с нами. Одна женщина на весь зал.
Первым поднял тост мэр. Выпили. Потом другой кто-то что-то сказал, и опять по рюмочке. Китайские товарищи себе лимонада наливают, нам вина. Ну, стараешься по возможности в знак дружбы поменяться с ними бокалами и прочее. Они в таких случаях не возражают и охотно меняются. На столе закусок гора. Китайский стол обладает одним свойством: сколько ни ешь, никогда не почувствуешь пресыщения. Понемножку подносят горячее. В общей сложности сорок одно блюдо — от маньтоу (пампушек) до трепангов. Через часок все оживились, у китайских товарищей лица сделались красными от вина, все встали, прошли в другой зал.
Там горели неоновые лампы, вдоль стены столики с фруктами, за столами женское общество.
Заиграл оркестр, начались танцы.
Наша Маша устремилась ко мне. Она считала, что раз я самый молодой в группе, то обязан танцевать с ней, вроде бы как нести общественную нагрузку. Я переадресовал ее Жорке Карапетяну. Маша с великой радостью согласилась.
Я стоял у двери на балкон. И ждал чего-то...
Каждую весну я ждал, что со мной произойдет что-то необыкновенное.
Помню, на Урале таял снег, на проталинах пробивалась молодая трава, по городу ходили люди в резиновых сапогах и с охотничьими ружьями, а я все ждал, ждал и был уверен, что вот-вот произойдет какая-то таинственная штука, может быть, у меня вырастут крылья, и я взлечу на них, или начну понимать язык зверей, или произойдет что-то еще более фантастическое, что и придумать-то трудно. Мало ли что может произойти весною! По-моему, весной может случиться все что угодно!
И я увидел Хао Мэй-мэй, мою знакомую, с которой встретился на Новый год.
Увидел, и все. Вроде ничего особенного. Подумаешь, увидел девушку! Я ведь и не вспоминал ее. Ну, встретил ночью на тропинке, поболтал о всякой всячине, проводил до окраины города, пожал руку...
Я не удивился, что она оказалась на банкете. У меня даже не возникло мыслей, почему она здесь, как попала. Пригласили.
То, что я увидел здесь Мэй-мэй, я воспринял как должное, само собой разумеющееся.
Я обрадовался. Хотел было прямо пойти к ней и пригласить на танец.
Надо сказать, что в Китае танцуют несколько по-иному, чем, например, на выпускном вечере в Первом московском медицинском институте. В фокстроте и танго здесь ощущается влияние народного танца «янгу». «Янгу» танцуют под ритм барабанов, размахивая руками и подпрыгивая. Поэтому даже в классическом вальсе движения несколько вразвалочку, с ноги на ногу.
Девушки стояли группкой, некоторые сидели, чистили маленькими специальными ножами яблоки: здесь обязательно чистят кожуру у яблок, потому что она толстая и безвкусная, как картон.
Разносили обязательный зеленый чай...
И еще я увидел старую знакомую Цзянь Фу, она приезжала к нам с молодыми рабочими на Новый год. Теперь Цзянь Фу опекала девчонок. Она была одета в выцветшую солдатскую форму, на ногах тяжелые бутсы. Девчонки тоже были в ботинках; в туфельках на каблуках здесь никто не ходит, их даже нет в продаже; туфли слишком дороги и к тому же считаются признаком принадлежности к буржуазному классу, классу, связанному в той или иной степени с заморскими чертями.
Я пошел к Мэй-мэй. Но почему-то остановился. Что-то остановило меня.
Я не мог сообразить, что случилось... Я глядел на Мэй-мэй и пытался собраться с мыслями, обдумать, разобраться в происходящем...
Мэй-мэй поднялась на носки. Она высматривала кого-то среди танцующих. Ростом она была меньше своих подруг. Зато подвижнее, не умела минуты постоять на месте.
Ее сразу отличишь. Совершенно непохожая на других. Как же так получилось, что тогда, при встрече на пустыре, я не разглядел глаза? Они большие, хотя и удлиненные, черные, так и сверкают... Ой, какая смешная! Какая... хорошая!
Девушки из Шанхая вообще своеобразные. Бойкие, веселые. И еще у них есть, как говорят французы, шарм. Они это отлично знают. И брючки на них сидят по-особенному, и в стандартных солдатских прическах проглядывает у них женская индивидуальность...
Я стоял и смотрел на Мэй-мэй. А кругом танцевали.
И пока я так стоял, не зная, что делать, она вдруг обернулась и заметила меня. И глаза у нее стали еще больше.
Мне вдруг сделалось жарко и душно. Я повернулся и почти выбежал на балкон.
На улице было тихо и темно. Птицы угомонились. Воздух казался тяжелым, влажным, как перед грозой...
И вдруг я вздрогнул: я всем телом ощутил, как на дереве рядом с балконом лопнула почка.
Я не видел в темноте этой почки на дереве, но ощутил, как треснула нежная липкая кожура и выглянул сморщенный, стыдливый листочек.
У меня закружилась голова. Как будто я просидел много лет в затхлом подвале, потом меня вывели в лес, толкнули в спину и сказали: «Иди. Иди на все четыре стороны. Резвись!»
На балкон кто-то вошел. Это оказалась Цзянь Фу. Она вела с собой Хао Мэй-мэй, держа ее за руку. Она подвела Мэй ко мне.
— Здравствуй, товарищ, — сказала по-русски Цзянь и подтолкнула вперед Мэй. — Она тебя знает... Она мне говорила о тебе. Я ее позвала. — И добавила уже по-китайски: — Не буду мешать, я понимаю... Старая мать понимает своих детей.
Она улыбнулась и ушла.
Удивило, что Цзянь Фу за каких-то два месяца научилась так чисто говорить по-русски. В ее возрасте требуется много настойчивости и труда, чтоб овладеть хотя бы произношением одного звука «р». Дело в том, что в китайском языке нет такого звука, поэтому, например, город Харьков будет звучать, как Хальков.
Мы стояли и смотрели друг на друга... Не знаю, сколько времени.
— Ни хао?
— Хао!
Я сказал почему-то:
— Сейчас... там... на дереве... лопнула почка.
— Я слышала, — ответила она.
— Как?
— Не знаю.
— Я знаю.
— Почему?
— Потому что весна.
— Да, — кивнула она головой.
— У меня дома четыре волнистых попугая, — сказал я.
— Два синих и два зеленых?
— Два синих...
Один попугай был белым, но я забыл об этом.
— Я знала, что ты подойдешь.
— Да?
— Да.
— Почему?
— Не знаю.
— Я знаю.
— Почему?
— Так должно было быть.
— Наверное.
— Пошли танцевать?
— Пойдем.
Это был самый содержательный разговор, какой я когда-либо вел в жизни. Тут было все. Вся мудрость человеческая, все счастье, все радости, которые были разбросаны по миру, а теперь оказались собранными в одном слове «да».