Улицы были совсем близко, доносились голоса жителей. Вдоль улиц бегали мальчишки и стучали палками по электрическим столбам. Наверное, им не хватило барабанов.

— Товарищ! — сказал я как можно официальнее и обернулся. — Дело в том, что я советский человек. И я приехал из Советского Союза. Китайский я знаю потому, что моя молочная мать была китаянкой. Я очень рад с вами познакомиться.

— Здравствуйте! — вдруг сказала по-русски Мэй-мэй. Это было так неожиданно, что мы рассмеялись.

— Ты отлично говоришь по-русски! — сказал я.

— Может быть, и отлично, — ответила она, — только больше я не знаю ни одного слова... Бат ай кэн инглиш вэри вэл.

— Нет, нет, — замахал я руками. — По-английски я не «спикаю». «Шпрехаю» еще немного по-немецки. А английский — нет, не знаю. Вот мы и пришли...

Мы остановились около фанз. На столбе горела тусклая электрическая лампочка. У реки уже лаяло несколько собак.

— До свидания, — сказал я.

— До свидания, — сказала она и смело протянула руку.

Рука у нее была теплая и маленькая.

— До свидания, — опять повторил я.

— А почему ты не идешь на праздник? Пойдем вместе, хочешь?

— Нет, — отпустил я ее руку. — Мне нельзя. У меня работы много. Очень много работы. Ты даже не представляешь, как много работы. Куча работы. Столько работы, что я лучше пойду на работу. А то вся работа станет.

— Я понимаю, — сказала она. — Мы живем в общежитии. Приходи к нам в гости, расскажешь о Советском Союзе.

— Хорошо, — сказал я. — Постараюсь. Как-нибудь в другой раз. При случае. До свидания...

Не мог же я ей объяснять, что с некоторых пор местные власти перестали разрешать нам ходить поодиночке в город, так как они боялись, что нас могут украсть «тэу» (шпионы с Тайваня).

На работе мною были довольны. Я не подозревал за собой таких способностей. Оказывается, я очень многое знал и очень многое умел. И обязанностей у меня было как у генерала; приходилось решать вопросы о транспортировке, хранении, учете и отчете, разработке документации и плюс чисто педагогические вопросы, потому что мне приходилось учить китайских товарищей, моих «подсоветных», как их там называли, азам современной техники.

Совершалось весьма интересное явление, которое, вероятно, уже не повторится в таких масштабах нигде на земном шаре. В огромнейшей стране, с самым большим населением в мире, происходило бурное развитие языка и понятий. Еще вчера здесь имели дело с двигателями в одну лошадиную силу. Эту лошадиную силу приводили в движение ударами бича и криком: «Юй! Юй!» Шестьсот миллионов людей не подозревали, что на свете есть шагающие экскаваторы. И вдруг в страну хлынула потоком советская техника. С техникой надо было познакомиться, привыкнуть к ней, изучить, освоить, научиться правильно ее эксплуатировать и, естественно, придумать всему названия.

Можно представить себе, что происходило в языке колоссальной страны. В каждой провинции, в каждой городе придумывались свои собственные технические термины. Взять слово «подкрылки». Как его только не переводили — «маленькие крылья», «вспомогательные крылья», «крылышки для торможения»...

Я пришел к товарищу Ян Ханю, начальнику службы ГСМ, и сказал:

— Очень прошу тебя, собери подчиненных, пригласи самого хорошего переводчика и давайте разберемся, кто что знает, что как у вас называется.

— Хао, — ответил товарищ Ян и записал что-то в блокнот. — Позову переводчика Лю. Он хорошо знает русский язык: отец у него был русским. В Хайларе скотом торговал.

Собрались мы в клубе. Я выяснил местные отклонения в технической терминологии и одновременно задал несколько специальных вопросов, чтобы выяснить степень подготовки товарищей. Пока я задавал теоретические вопросы, все было более или менее хорошо. Но как только я перешел к практике, так схватился руками за голову.

— Что же, — говорю, — получается, товарищи? Формулами-то вы бойко сыплете, а на деле ничего не знаете. Как, скажем, приготовить бензин марки Б-семьдесят четыре, если под руками есть только Б-семьдесят?

Молчат.

— Что такое цифра семьдесят? — спрашиваю.

— Октановое число...

— Как получить не семьдесят, а семьдесят четыре?

— Надо добавить этилки.

— Сколько?

Молчат.

— Четыре кубика, — подсказываю.

— Правильно, — говорят.

— А как добавить?

Молчат.

Тут я вспомнил про свою педагогическую практику в Мукдене и начал издалека, подробно, с чувством, с привлечением художественных образов.

— Работать в ГСМ и не уметь делать нужную смесь, — говорю, — это равносильно тому, что взяться печь пироги и не уметь замесить тесто. Мотор самолета без горючего, на голом энтузиазме тянуть не будет. Ему подавай нужную марку, а то он или тягу сбавит, или произойдет детонация при сжатии, полетят пальцы, шатун, может и картер разбить, и тогда самолет, вместо того чтобы птицей взлететь в небо, врежется в землю, как... Как кто?

— Как крот!

— Как враг!

— Как сундук!

— Совершенно правильно, — говорю. — Как сундук... Все тонкости ГСМ проверены наукой и многолетней практикой. Тут отсебятины пороть нельзя, если мы не хотим получить чего?

— Обломков!

— Правильно. Так почему же вы, выучив теорию, не спросили у моего русского предшественника, как надо практически применять полученные знания?

— Он все делал сам, — говорят. — Вместо нас работал.

— Как сам? — удивляюсь. — Вы где были?

— Мы были очень заняты. Некогда было работать.

— Чем же, — интересуюсь, — занимались?

— У нас было массовое движение.

— Точнее! Движений у вас было много.

— Движение «Против зол».

— А потом?

— Мы били мух.

— А потом?

— А потом подводили итоги соревнования. Кто больше мух набил.

Тут я поперхнулся. Что-то с горлом случилось. Покуда я откашливался, товарищ Ян Хань поднялся и двинулся к выходу.

— Товарищ Ян, ты куда? — крикнул я.

— Я спешу, очень важное дело, — отвечает.

— Рейсовый самолет будет через четыре часа, нам надо выяснить ряд фактических вопросов, — говорю.

— Выясняйте, — отвечает.

— Так ведь это же твои подчиненные, это твоя забота! Тебе в дальнейшем придется руководить работой. Ведь я к вам не на век приехал; научу и домой поеду. У меня и дома, в Советском Союзе, дела хватает. Неужели ты думаешь, что мне в моей стране делать нечего, что я там не нужен?!

— Соберемся в другой раз, — говорит. — Потолкуем. Приходи ко мне в гости. Чай пить... С женой познакомлю, фотографии покажу. У меня много революционных заслуг: я сочувствовал партизанам. Потом Советская Армия разгромила японцев, и партизаны сумели выгнать всех империалистических «бумажных тигров» из нашей местности, а заодно католических монахов...

— Что вы монахов выгнали, — говорю, — это я только приветствую. Но посидели бы, послушали бы.

— Занят я очень! Неотложное дело.

— Какое, если не секрет?

— Предстоит пуск отрезка железной дороги в сторону Синь-цзяна. Будет торжество. Мне надо доклад написать, к празднику подготовиться

— По-моему, главное не речи, а дело.

— Ты, товарищ Веня, — улыбнулся снисходительно Ян, — плохо знаешь наши условия, особенности нашего развития. Хорошая речь на торжестве имеет огромное воспитательное значение. Она мобилизует массы. И мне очень хочется выступить с трибуны. Тебе трудно это понять.

— Может быть... Но, по-моему, самое главное все же дела. Дела-то у нас с вами трудные... Вот возьмите службу пожарной безопасности. Иду я мимо бензохранилища, вижу, стоит часовой и курит. Разве можно играть с огнем? Авиационный бензин, если он воспламенится, поздно тушить. Море огня польется по земле... Поселок, дома, люди совсем рядом...

— Не волнуйся, — говорит Ян Хань с улыбкой. — Не волнуйся. У нас столько побед, что и противопожарную безопасность мы как-нибудь осилим. Нам это не страшно... Что такое бензин? Это всего-навсего жидкость. И если он загорится, если даже и сгорит несколько домов, от этого революция не пострадает. Это все субъективизм, как сказал Мао, это равносильно тому, что запрягать лошадь позади телеги. Главное то, что теперь мы не боимся «бумажных тигров».