Он достал блокнот, что-то записал в него и ушел готовиться к празднику.

Ну а я, конечно, продолжал учить его подчиненных, как практически добавлять этилку, чтоб получить нужное октановое число. Ребята старались. Без Яна они повеселели. Начались разговоры о том, о сем... Это, конечно, между делом.

Как я и предполагал, подвели свиньи. На полосу выскочило целое стадо и побежало, хрюкая, впереди взлетающего Ли-2. Пилоты притормозили, самолет вынесло на весенний грунт, левое шасси зачавкало... И произошла авария. Спасибо, что скорость успели затушить. Отделались счастливо: сломанными шасси, смятой плоскостью, одной поврежденной рукой, двумя десятками синяков и царапин.

К месту аварии понеслись машины — стартовая, пожарная, санитарная, два автобуса. Я ремонтировал насос с товарищем Сюй Бо, когда произошло все это. С Сюй Бо мы дружили. Он звал меня Вэй. Я звал его Боря. Хороший парень. Он всегда улыбался.

Мы вскочили в «додж» и тоже помчались в конец полосы. Когда мы подъехали к месту аварии, из самолета по приставной лестнице спускались бледные пассажиры. Они молчали. Около санитарной машины стоял один из пассажиров — человек лет сорока. На нем был светлый европейский костюм, не стандартный х/б, в котором ходит почти весь Китай, костюм, явно сшитый у портного, очки в золотой оправе, во рту сверкала полоса золотых зубов. Он привычно накладывал тампоны из марли на царапины пострадавших, приклеивал пластырь.

Тут подкатил «козлик» нашей Маши. Маша работала синоптиком, запускала шарики в небо, измеряла осадки и списывала температуру с термометров. Наша Маша была особенная. Она была рыжая. Веснушки дрожали на ее лице, и вся она была пухлая. Наверное, таких девчонок специально посылают в места, где плотность женского населения — одна десятая на квадратный километр.

Она присела, заглянула под самолет и пробасила:

— Вот это да!

— Здравствуй, подруга, — спрыгнул с самолета Жорка Карапетян, самый красивый парень на трассе.

— Маня, привет! — попытался для смеха обнять Машу дядя Федя, радист.

— Без пошлостей! — оттолкнула его Маша.

Пассажиры рассаживались в автобусы. Они много пережили сегодня, и теперь им было все безразлично.

Пассажир-врач в очках с золотой оправой сказал, что он хочет пойти пешком.

— Давайте провожу, — предложил я.

— Буду очень обязан, — ответил человек в очках. — Откуда вы знаете китайский язык? Вы что, родились в Маньчжурии? — И он еще что-то добавил по-английски.

— Говорите, пожалуйста, на своем родном языке, английский не знаю, — сказал я. — Вы откуда?

— Из Америки. Жил и учился в Сан-Франциско. Ну пойдемте, или у вас еще есть дела? Я могу подождать.

— Нет, нет... Боря, — сказал я Сюй Бо, — поезжай на склад.

И мы с американским китайцем пошли пешком. Он предложил сигарету «честерфильд», а я ему «Северную пальмиру».

— Меня... зовут мистер Сюн Пэн-и, — отрекомендовался он. — Мистер Сюн... Впрочем, можете называть и «товарищ Сюн». У вас ведь тоже принято при обращении говорить «товарищ»?

Когда он сказал эти слова, мне вдруг стало скучно. Я обернулся, но Боря уже уехал, других машин тоже не было, около самолета возился бортмеханик.

— Скажите, в чем причина несчастного случая? — поинтересовался товарищ-мистер Сюн, разглядывая меня. — Так неожиданно... Я не думаю, чтоб виной тому были русские летчики.

— Правильно думаете, — ответил я. Зря я пошел с ним. Если китаец просит, чтоб его называли мистером, то товарищем он тебе никогда не будет. Это уж проверено с точностью до микрона.

— Кто же виноват?

— Свиньи.

— Простите... какие свиньи?

— Черно-бурые... Вон посмотрите, выглядывают из-за забора. Нашкодили и прячутся. Очень умные животные. Все понимают, как собаки, — объяснил я.

— Нужно их перестрелять, — сказал спокойно мистер Сюн.

— Стрелять жалко, — ответил я. — Жалко. Свинья — целое состояние для бедной семьи. У вас ведь сейчас негусто с кормежкой... Надо забор отремонтировать. Вот тогда из-за свиней не будут калечиться самолеты и люди.

— А самолет вам жалко? — спрашивает.

— Еще бы! Я когда вижу подобное, плакать хочется. Ужасно халатное отношение к технике. Нельзя так.

— Ну... это поправимо, — усмехнулся он. — В России самолетов много! Сломается один, пришлете другой...

— Да? Вы что же, считаете, что Советский Союз — бездонная бочка? Что там, сколько ни бери, сколько ни ломай, сколько на помойку ни выбрасывай, конца и края не будет? У нас государство рабочих и крестьян, а не миллионеров. Каждый винтик на заводах вот такими руками сделан. — Я показал ему свои руки в тавоте. — И если делимся, то кровным, по-братски, как куском хлеба...

Несколько минут мы прошли молча. Но я знал, что Сюн задаст еще один вопрос, обязательно должен был задать, и он задал:

— И вы верите, что Китай может перегнать такие развитые страны, как Англия, Франция? Что в Китае будет социализм?

— Обязательно! Как учил Ленин.

Мистер Сюн ухмыльнулся и посмотрел на меня с сожалением.

— Вы говорите таким тоном, будто собираетесь драться...

Я ничего не ответил, и он начал поучать. Говорил негромко, на его холеном лице сияла умиротворенность:

— Я изучал историю революции в России. Пришлось. У нашего дома были кой-какие дела в Приморье. Я понимаю, в России был закаленный рабочий класс, который возглавила партия большевиков, а вот мой брат — капиталист. Да, да, не смотрите на меня с удивлением. Он капиталист, и сейчас у него завод по ремонту машин в Кантоне. Он жив и здоров, и на жизнь ему хватает. Даже меня выписал из Сан-Франциско.

Я оторопел.

— Зачем теперь Китаю капиталист? — сказал я. — Когда к тому же мы помогаем?

— Это вопрос политический, а не экономический. Китай — величайшая страна, — философствовал Сюн. — И это величие будет расти, ломая сложившиеся границы. А знаете, сколько китайцев проживает в других странах? И наиболее влиятельная их часть — капиталисты. Их нельзя отпугивать. Они еще пригодятся...

Между прочим, мой брат доволен, — продолжал он. — Раньше были забастовки, волнения, теперь их нет и не может быть. Теперь ему спокойнее. Дело процветает.

— Все равно вас ждет участь Цзян Цзя-ши (Чан Кай-ши)! — выпалил я, чувствуя, что своей горячностью лишь радую мистера Сюна.

— Мой молодой друг, — вздохнул товарищ-мистер Сюн и закурил новую сигарету. Он как бы чувствовал себя хозяином положения и старался быть снисходительно-вежливым. — Неужели вы не слышали, что правительство красного Китая заявило, что если Цзян (Чан Кай-ши) вернется на континент, ему предоставят пост не какого-то министра, а заместителя главы правительства? Не слышали?

Мы дошли до гостиницы.

— Прощайте, — сказал он, — мой молодой друг.

— Будьте здоровы...

Лично мне не довелось знаться с вундеркиндами. Как-то не повезло. Все мои знакомые были обыкновенными людьми, которым приходилось грызть гранит науки. Конечно, где-нибудь живет гений — бегло ознакомится с таблицей умножения и сразу садится за решение задач с тремя неизвестными. Но сам я был из породы грызунов, мне наука всегда давалась великим трудом...

Поэтому я отлично понимал моего «подсоветного» Ян Ханя. У него не было навыков в учебе. Эту штуку приобретают с детства, когда идут в школу. Ян в школу не ходил. Семья у них была — одиннадцать ртов. Перебивались тем, что торговали мелкими железными вещами, или, попросту говоря, железным ломом. Ян мог с закрытыми глазами, на ощупь определить степень ржавчины гвоздей, чтоб рассортировать их в зависимости от цены за один фунт.

Но таких знаний явно не хватало для управления сложным аэродромным хозяйством. На аэродром прибывало новейшее советское оборудование — локаторы, приводные станции, автоматы, приборы...

Хорошо, что Ян Хань хоть научился читать и писать. Он окончил три года назад курсы по ликвидации неграмотности ускоренным методом. Правда, читать такие газеты, как «Жэньминь жибао», ему было трудновато: эта газета рассчитана на более подготовленного читателя. Но за событиями Ян следил. Он был любознательным. Последние новости на аэродроме писались мелом на «хэйбань» (черной доске). Для этого, правда, несколько «упрощали» и подгоняли их важные сообщения под минимальное количество иероглифов.