Спасенная стояла тут же рядом. Она то и дело машинально смахивала грязь со своего халата и, уткнувшись лицом в плечо бабушки, тихонько всхлипывала.

Грустно было смотреть на этих, сиротливо стоящих, женщин. Я подошел к ним, и старушка, кажется, узнала меня. «Спасибо, сынок, спасибо», — еле слышно старческими губами прошептала она. Подошел Мирный и тихо приказал:

— Яхонтов, помогите им сесть в вертолет.

Взяв потихоньку женщин под руки, я повел их к машине. Вслед за нами в вертолет сел Вадим. Через некоторое время туда же прошел и Степан, он был без ремня и погон. Его отправляли на гауптвахту.

Глава восемнадцатая

Прошло больше недели с тех пор, как мы приехали в эти края в ту дождливую тревожную ночь. Селевых потоков и обвалов больше не было, и мы все это время занимались работами по эвакуации кишлака в долину.

Дожди прекратились. Погода установилась ясная, солнечная, отчего горы как бы отодвинулись дальше, показывая свои белые серебристые шапки, которые в ночное время освещали долину, как гигантские неоновые лампы. На холмах пробивалась первая весенняя зелень. Омытая дождями, она казалась изумрудной. Долина, обласканная теплыми лучами солнца, жила обычными весенними заботами. Гудели трактора, выходили в поле крестьяне.

Лишь наши палатки и цепочки сейсмографов с красными флажками напоминали окружающим о событиях той страшной ночи.

Но стихия была еще не побеждена, она только притаилась на какое-то мгновенье, чтобы снова разразиться громовым обвалом. Сейсмографы показывали, что один из холмов, где-то там в глубине подточенный горными потоками, постепенно сползает в долину по каменистой подушке. Движение холма пока было медленным.

В штабной палатке, куда я однажды зашел, чтобы доложить старшине о смене караула, видимо, уже не в первый раз шел разговор о том, как приостановить движение породы. Среди сидевших за столом я увидел человека в форме генерала. Это был тот самый штатский, которому в первую ночь докладывал старшина. Как я узнал позже — это был министр внутренних дел республики.

— Взорвать и только взорвать, — как видно, продолжал свою мысль сидевший рядом с ним какой-то штатский.

— Нет, — возразил ему генерал, — стирать с лица земли кишлак не стоит, ведь люди жили здесь веками.

— Товарищ генерал, так он уже почти весь эвакуирован в долину, — вставил опять тот человек. — Какая им теперь необходимость в этих мазанках?

Генерал недовольно поморщился, видимо, от того, что собеседник не понимал его мысли.

— А не лучше ли отвести горный поток в другое русло, чтобы он не ускорял движение земли, — уже выходя из палатки услышал я голос генерала.

На другой день, когда наш взвод послали по предгорью на поиски возможного отвода водных потоков, я понял, что идея генерала победила, и кишлак останется на месте. Вернувшись вечером в палатку, я увидел Вадима. Он сидел на корточках в кругу курсантов и что-то, смущаясь, рассказывал им.

— Так мы тебе и поверили, — услышал я чей-то, явно подтрунивающий возглас.

В ответ Вадим пробубнил что-то невнятное.

— Сознайся лучше, что влюбился, — опять настаивал тот же голос.

Его дружным хохотом поддержали ребята.

— Да ну вас, — смущаясь, отмахнулся Вадим и, вскочив с места, шмыгнул в палатку.

От ребят я узнал, что Вадим только что рассказывал здесь, как его в знак благодарности навещала в санчасти та самая девушка, которую он спас в ту памятную ночь.

В палатке я, к своему удивлению, увидел Степана. Так значит он приехал тоже.

— Степа! — обрадованно воскликнул я и бросился к нему.

Но Степка был такой же мрачный, каким я его увидел в день отъезда у штабной палатки.

— Не трогай его, — слегка отводя в сторону, шепнул мне Вадим. — Собрание сегодня, понял? Исключать Степана будут, — выдавил он из себя.

— Ну?! — только и вырвалось у меня.

— Да, Алеша. Я это собственными ушами слышал от старшины.

Мы вышли из палатки, чтобы не смущать Степана своим присутствием. Ему было стыдно перед нами.

— Ну, а как ты? — спросил я Вадима.

— А что со мной может случиться. Здоров. Немножко температурка прихватила после этой ванны, да пара синяков на боках от булыг. Все прошло, — успокоил он. И мы снова возвратились к разговору о Степане.

— Ты понимаешь, — говорил Вадим, — никто не знает, что он ходил в тот вечер на именины к своей девушке. Да ты знаешь, Лена ее звать. Об этом он сказал только мне, когда мы сегодня ехали сюда, но говорить об этом он не хочет. На все вопросы Мирного только и отвечает: «Просто гулял в городе».

— Не пойму я Степана, стоило ли из-за девчонки такую кашу заваривать, — вдруг в заключение сделал вывод Вадим.

— Да, это ребус, черт побери, — только и нашелся ответить я ему, как нас тут же позвали на ужин.

После ужина у штабной палатки состоялось комсомольское собрание нашего курса.

Председательствовал на нем Вадим.

— Послушаем комсомольца Заболотного, — вдруг хрипловатым голосом сказал Вадим и посмотрел на сидящего в тени фонаря Степана. Тот вскочил и подошел ближе к столу. Лампочка покачивалась от ветра, вместе с ней, казалось, дергалась и долговязая фигура Степана. Он молчал.

— Комсомолец Заболотный, — обратился к нему Вадим, — расскажите собранию...

Вадим еще не кончил, а Степан, встрепенувшись, приподняв голову и широко открыв рот, хотел что-то сказать, но затем жадно глотнул воздух, опустил голову и нехотя буркнул:

— Ушел в самоволку и все тут.

Ребята зашумели. Одни возмущались, другие советовали Степану не артачиться, а рассказать все, как было.

Вадим пару раз вскакивал с места, призывал сидящих к спокойствию, а Степана просил рассказать всю правду.

— Что там уговаривать его. Дело ясное. Исключить из комсомола, — вдруг выкрикнул кто-то. И после этого опять поднялся невероятный шум

— Прыткий ты какой, — ответил ему кто-то.

— Сначала выслушай его, а потом суди, — поддержал еще один голос.

— А как же его выслушаешь, если он молчит, — выкрикнул третий.

— Товарищи, товарищи, — пытался успокоить собрание Вадим. — Кто хочет выступить, выходите сюда.

Голоса стихли, но к столу никто не выходил.

— Я скажу, если никто не хочет, — вдруг выкрикнул тот же голос, который только что предлагал исключить Степана из комсомола. Это был Захар. Он, слегка ссутулившись и вытянув худощавую шею, прищурив свои и без того узкие глазки, всем туловищем подавшись в сторону Степана и показывая на него своими длинными крючковатыми пальцами, торопливо заговорил:

— Вы, курсант Заболотный, вы — преступник. Вы подло сбежали в самоволку из-за своих прихотей, когда мы все здесь, не жалея своих сил, боролись со стихией. Вам не носить мундир милиционера, вы его уже однажды запятнали, связавшись с каким-то карманником.

— Мундир ты мой не трожь, он чистый! — сверкнув глазами, выкрикнул Степан.

— Не кричите, курсант Заболотный, или, может быть, ударить хотите? Вас все знают, какой вы есть, — продолжал Захар. — Здесь не морфлот, и порядков своих не устанавливайте. Я предлагаю, — вдруг, выпрямившись и посмотрев в сторону Мирного, сквозь шум выкрикнул Захар, — исключить Заболотного из комсомола, а также отчислить его из школы.

Последнее слово Захар выкрикнул, уже падая на землю, кто-то из курсантов сильно дернул его за полу шинели.

— Ребята, ребята, неужели вы это сделаете? — вдруг обратился к нам Степан. Выражение его лица было каким-то растерянным, глаза бегали, готовые заглянуть в лицо каждому сидящему.

— Я сделал подлость, я это знаю. Что получилось, того уж не вернешь.

— Лучше скажи, где ты был в ту ночь? — опять выкрикнул Захар.

Все притихли. Степан побледнел, было видно, как он кусал губы, но произнести ничего не мог. Я видел, как мучился Степан, как накаляется обстановка.

— Я скажу, где он был, — не выдержав, выпалил я и, вскочив на ноги, направился к столу. Степан с удивлением посмотрел на меня.