— О нем знали только Беляев и Киселев, — ответил Проценко. — Я с ними советовался по каждой кандидатуре отдельно.

— Их арестовали вместе с вами?

— Да, — вздохнул Проценко. — Кто же нас выдал? Нельзя же думать, что предатель тот, кто вместе с тобой томится в камере?

— Как же вам удалось убежать? — спросила Воронецкая. — Даже не верится в это.

— Я и сам не думал, что вырвусь из этой темницы. Значит, не суждено мне было умереть. В общем, получилось так. Меня охраняли сами немцы. Приговор был уже объявлен. Обреченному на смерть все равно: повесят его или расстреляют. Не попытаться ли спастись? Я хитростью заманил часового в камеру, быстро расправился с ним и сбежал. Никто, наверное, и не думал, что я решусь совершить побег средь бела дня. Это мне и помогло. Немцы бросились в погоню, когда я был уже далеко. Добежал до опушки леса, выскочил на берег озера и закричал во весь голос:

— Люди, я освобожден! Я жив! Вот и все...

Мы радовались чудесному избавлению товарища от гибели, но нас огорчал провал задуманной операции. Арест подпольщиков был таким же неожиданным для нас, как и недавнее нападение карателей на партизан. Мы проиграли на этот раз. И опять нас подвел предатель. Немцы в своих приказах широко оповестили население о разоблачении и уничтожении крупной подпольной организации. Кто предатель? Руководство подпольем решило обстоятельно разобраться во всем этом.

— Враг где-то рядом, — так начал я свой доклад руководству. — Иначе как бы могли немцы знать почти все планы работы комитета? Я лично проверял каждого, кто имел отношение к заданию Проценко. Нас всего трое: Беляев, Киселев и я. Двое сидят в тюрьме вместе с остальными. Неужели они предатели?

— Не ломай попусту голову, — сердито сказал Ломако. — Предатель вполне может находиться в тюрьме вместе со всеми. Негодяй может собрать там больше сведений, чем на воле.

Много позже я понял истинный смысл этих слов комиссара Ломако. Предатель Киселев спокойно сидел в тюрьме вместе со всеми и также спокойно проводил их на расстрел. Мы слишком поздно узнали об этом. Правда, Киселев не ушел от расплаты, после войны его разоблачили.

Несмотря на жестокие провалы, мы продолжали борьбу. Гибель товарищей не расхолаживала нас. Наоборот, люди еще настойчивее рвались в бой. Григорий Проценко, едва оправившись от пережитого, замышлял новые дела. Его невозможно было удержать. Проценко наотрез отказался идти в отряд, где бы он был в относительной безопасности.

— Алеша, — сказал он мне, — вот ты посылаешь меня в отряд. А с какими глазами я покажусь там? Мои товарищи погибли, а я должен радоваться, что остался жив? Нет, так нельзя.

— Не пойдешь, погибнешь и ты, — убеждал я его, — здесь нас выследят и в конце концов повесят. Ты этого хочешь?

— Вы рисковали жизнью и спасли меня. Спасибо. Конечно, я пойду в отряд, но не сейчас. Я хочу отомстить немцам, рассчитаться с предателями. Найдите мне только взрывчатку, и я проверну одно дельце.

— Взорвешь гестапо? — спросил Розовик.

— Нет, не то, — горячился Проценко. — Зачем мне этот пустой дом? Возле Григорьевки на причале стоят немецкие баржи. На них боеприпасы и оружие. Я там бывал и знаю, как незаметно подойти к баржам. Нужна взрывчатка, и все будет сделано.

Мы задумались над этим предложением. На каждой барже многие сотни тонн груза. Уничтожить их, — значит нанести фашистам большой урон. Конечно, с таким делом одному не справиться, потребуется целая группа вооруженных людей. Могут встретиться всякие неожиданности, поэтому надо хорошо подготовиться.

— Предложение дельное, — сказал я Грише, — но нам надо обязательно посоветоваться с руководством отряда.

Ночью Надежда Воронецкая и Розовик ушли в отряд. Отчаянная девушка порывалась уйти одна, но я не разрешил. По дорогам рыскали полицаи, и встреча с ними не сулила ничего хорошего. После их ухода Проценко на некоторое время успокоился, но потом снова начал приставать ко мне с расспросами.

— Алеша, как ты думаешь, в отряде согласятся с нашим предложением?

— Дела в отряде не очень хороши, — вслух раздумывал я, — совсем недавно были большие потери. Потом, у партизан есть свои задачи. Я даже не знаю, сумеют ли они помочь людьми. Будем ждать.

Несколько дней мы томились в ожидании вестей из отряда. Однажды под вечер в село нагрянули полицаи. Они шумно ехали по улице. Потревоженные собаки с громким лаем бежали за телегой. Полицейские начали стрелять в собак, громко хохоча и ругаясь. Они проехали мимо нашего дома, потом вернулись и остановились против окон. О чем-то разговаривают, спорят. Потом спрыгнули с телеги и пошли к дому. Мы с Гришей обомлели.

— Это за мной, — побледнел Гриша и выхватил наган. — Пока они будут ломиться в дверь, вы бегите через окно. Я их задержу, у меня шесть пуль.

— Никуда я не уйду! — ответил я другу, выхватил из-под подушки свой пистолет и встал у двери.

Во дворе громко разговаривали полицейские. Потом вдруг все стихло и в окно раздался стук. Мы ровным счетом ничего не понимали. Что это такое происходит?

— Кто там? — громко спросил я, едва владея собой.

— Свои, свои, открывайте! — Голос будто знакомый, но кто это, не могу узнать. Иногда и своих пугаешься. Все-таки я открыл двери. В комнату ввалился обвешанный оружием полицай.

— Что это ты, Алеша, своих не узнаешь? — сказал полицай и расхохотался.

— Вася! — изумился я, узнав в «полицае» Утегенова. У всех сразу отлегло от сердца, настроение сразу поднялось.

— Напугали мы вас? Ничего не поделаешь, пришлось замаскироваться, — Утегенов подошел к Проценко, который непонимающими испуганными глазами смотрел на него. — Как дела, Гриша?

— Вас ждем, — улыбнулся Григорий. — Дело хорошее подвернулось.

— За этим мы и приехали. Ты нас проведешь к пристани, а ты, Алексей Васильевич, тоже собирайся с нами: есть приказ всем уходить в лес.

— Я готов, — отрапортовал я. — Сверну свои пожитки, и можем трогаться.

— Надо торопиться, — сказал Кали. — Мне как «полицаю» нельзя у вас задерживаться.

Баржи стояли под крутым правым берегом Днепра. Нам хорошо видны их темные громады. Вокруг была необыкновенная тишина. Днепр спокойно катил свои воды, волны с мягким шелестом набегали на песок.

— Как будем переправляться? — спросил Проценко.

— Разве мы не полицаи? Кто нам запретит взять лодку и прокатиться по Днепру? — Кали пошел к берегу, за ним с ящиком мин двинулся Проценко.

Прошло уже много времени, а на том берегу все было спокойно. Ночная мгла все сгущалась. Вдруг до нас донесся какой-то говор. Казалось, что наши товарищи препираются с кем-то на том берегу. Это нас встревожило. Затем все опять смолкло. Мы увидели лодку, когда с того берега раздались выстрелы и пули зашлепали по воде. Над рекой вспыхнули ракеты, на том берегу загудели моторы.

— Вася, Гриша, бросайте лодку. Прыгайте в воду, здесь мелко, — закричали мы своим товарищам. Наш берег был отлогий, Кали и Гриша выпрыгнули из лодки и побежали к берегу в тучах брызг.

— Ну как, живы? — Кали и Гриша промокли с головы до ног. — Скорее в телегу.

— Все в порядке? — на бегу крикнул Кали.

Только мы отъехали от берега, как за Днепром взметнулось яркое пламя и раздался страшный взрыв. Это рвались снаряды.

— Уф! — фыркнул Проценко и в изнеможении привалился к плечу Кали. — Хорошо сработали мины. Правильно сделали, что заложили их прямо под снаряды. Слышишь, до сих пор еще рвутся.

Лошадка резво несла нас по степной дороге. Когда отъехали на безопасное расстояние, я пустил лошадь шагом. Все немного успокоились, первое возбуждение прошло, и мы начали анализировать прошедшую операцию.

— А ведь мы испугались за вас, — сказал я Кали. — Думали, не нарвались ли на охрану. Разговор какой-то слышали, возню подозрительную. Риск все-таки был порядочный.

— Нет, все обошлось. Часовых мы сразу убрали, — Кали рассмеялся. — Это я торопил Гришу, а он, знаете, какой номер выкинул? Только послушайте. Давай, говорит, Вася, красный флаг на берегу поставим. Он, оказывается, красное полотно с собой прихватил. Фашисты, говорит, твердят, что они уничтожили партизан. А люди узнают о нашей работе, увидят красный флаг и по-другому о нас думать будут. Мне пришлось согласиться, поэтому мы и задержались. Нашли шест подходящий и поставили флаг на берегу.