Правда тут могла бы возникнуть и такая опасность – а что как будет учинено следствие и будут доискиваться ,было ли переселение, не было ли? Померли ли все заложенные в казну крестьяне, нет ли? Но и в этом случае Чичиков готов был что ответить. Он представит следственной комиссии могилы с теми останками, что перекупил он сегодня у старообрядческой общины и дело с концом! Пусть тогда себе разбираются, кто и в какой могиле покоится и о чьи это кости стучат лопаты любознательных землекопов.

Итак, чрезвычайно успешно устроивши все свои дела и весьма довольный собою, Чичиков отправился назад в Собольск, пределов коего достигнул о пятом часе пополудни. Приближавшийся вечер уж дышал осеннею прохладою, потому как осень вступила во первые свои деньки, чему помимо упомянутой прохлады доставало и иных примет: жёлтый и красный лист, убирающий кроны дерев, птичьи стаи, перелетавшие с места на место, многие подводы гружённые дарами осенней природы, съезжающиеся с окрест на губернскую сельскую ярмарку, что днями как должна была открыться в Собольске. Всё сие говорило о том, что лето уж миновало, что совсем уж скоро польют осенние холодные ливни, а там гляди, накатят холода, на которые так горазда родимая наша матушка Россия и чего уж тогда толковать о Сибири.

Однако Павел Иванович с удовольствием вдыхал сей прохладный воздух и, глядя на темнеющее небо, на мелькавшие мимо его коляски дома, в которых кое—где засветились уж огонёчки, испытывал расслабленное умиротворение во всём своём душевном и телесном строе. Покой, какого не знал он уж давно, точно бы укрыл его надёжным своим крылом, заслонивши ото всех мыслимых и немыслимых бед и невзгод, тех, что могли ещё поджидать его на пути. Довольная улыбка не покидала его чела, а сердце пело ликующие и счастливые песенки на своём особом, но понятном каждому языке. Оттого—то рядовое, казалось бы, происшествие, то, что в иное время осталось бы и вовсе незамеченным нашим героем, оглушило вдруг Павла Ивановича, словно гром, обрушившийся на него, пусть и с потемневшего, но ясного неба. Оглушило своею внезапностью, своею ненужностью для нынешних, столь удачно складывавшихся обстоятельств. Ненужностью гораздо большею, нежели встреча с Ноздрёвым там, в далеком Петербурге.

Происшествие же сие состояло в том, что по противуположному деревянному тротуару, вывернувши из—за угла, прошли две обыденные, казалось бы, фигуры: мужеская и женская. Но то были они — Андрей Иванович Тентетников и Улинька! Не чаявший подобного поворота событий Чичиков взволновался до чрезвычайности. Тело его до сей поры пребывавшее в блаженном покое, точно бы свело судорогою, сердце, певшее свои радостные песенки, оборвалось и ускакало куда—то, а наместо него возникнуло нечто вроде холодной пустоты, язык прилипнул к гортани, в голове сделалось вдруг горячо и остро, так, словно некто невидимый пронзил мозг его калёным гвоздём, чьё жгучее жало, достигнувши желудка Павла Ивановича, заставило тот вмиг сократиться и засвербеть резкою, протяжною болью.

Таковые чувства, надобно думать, присущи человеку, застигнутому смертельною опасностью, когда за мгновение, оставшееся до гибели, успевает увидеть он занесённый над его головою топор палача, либо серую свинцовую пулю, вырвавшуюся из чёрного жерла дуэльного пистолета, и с неотвратимостью устремлённую в самое его сердце, коему осталось биться на этом свете лишь краткое мгновение…

Уж и коляска Павла Ивановича давно миновало злосчастный тот тротуар, уж разве что не целый городской квартал остался позади, а Чичиков всё ещё сидел, вжимаясь в кожаную полость своего экипажа, так, словно бы и вправду ждал неминуемой беды. Хоронясь в тени отбрасываемой поднятым верхом коляски, он ни жив, ни мёртв, продолжал свой путь, боясь даже пошевельнуться. Но мало—помалу члены его тела стали обретать прежние ощущения, сердце, воротившись на место, растопило возникнувшую было в груди пустоту и даже жгучее острие невидимого гвоздя, пронзившего его темя, исчезнуло, точно бы выдернутое могущественною рукою.

Весь остаток пути герой наш проделал в тревожной задумчивости, потому как ему менее всего хотелось нынче быть уличённым в том подлом доносе и предательстве, из—за которого безвинный и никому не сделавший зла Тентетников отправился на каторгу. Ведь узнай кто об этом и перед ним наверняка уж захлопнулись бы двери большинства собольских домов, что означало бы конец всем его исканиям; и тут уж не помогла бы и тесная дружба, та, что якобы связывала его с Леницыным. Чичиков прекрасно понимал, что Пётр Ардалионович Охочий был вовсе не того разряду человек, что стал бы марать себя знакомством с доносчиком, а тем более помогать ему в каком—либо деле, пускай даже и выгодном для себя. И наместо тех грандиозных прожектов, что теснились уж голове Павла Ивановича и дразнили нашего героя разве что не обещанными ему приисками, ожидали бы его лишь всеобщее презрение да позор.

Но и не это было самое страшное из того, что могло случиться с ним здесь в Собольске. Потому как привыкший ко многому за долгие годы своих скитаний Чичиков позор то сумел бы как—нибудь пережить. Самое же страшное состояло для него в том, что тут вполне могли вылезти на поверхность его «мёртвые души». Ведь коли помнит о том наш читатель, Чичиков торговал их и у несчастного Тентетникова, получивши их, надобно сказать, даром, безо всяких со своей стороны затрат по той причине, что Андрей Иванович просто не мог взять с него денег за подобного роду несуразицу. Однако стань сей факт известным и тогда уж не одни только прииски, но и всё прочее могло бы пойти прахом, а от разве что не доведённого уже до последней точки его предприятия с «мёртвыми душами» остались бы одни лишь осколки да руины.

Что же, может статься, что подобный финал был бы вполне уместным и более того, соответствовал бы неким литературным законам, по которым кара за содеянныя преступления обязательно, но достигнет негодяя, истина восторжествует и в сиянии будет возведена ликующим автором на бумажный небосвод сотканной его воображением действительности, а затем уж проставляется жирная точка и все, в том числе и автор, испытавши глубочайшее удовлетворение, захлопнут книжку может быть для того, чтобы никогда уж более её не перечитать. Но здесь, на этих страницах, творится иное дело и Павла Ивановича мало заботит та книжная истина, что лежит поперёк его пути. Нет ему дела до той бумажной кары, что может изобресть наше перо. Ему, ежели сказать по правде, чихать на неё, потому как он понимает, что сие одно лишь содержимое чернильницы, которое развезли мы по белым бумажным листам, придавши им очертание букв и насажавши клякс по страницам. А он вовсе не таков, чтобы страшиться клякс. Да к тому же его мало заботят наши замыслы, потому как ему достает и своих. Так пусть же не буду ему я судьею, не будете и вы, а само течение нашего повествования даст нам всем ответ.

Верно рассудивши о том, что Собольск, пускай и служивший по утверждению его жителей украшением Сибири, городок был небольшой и посему всякий человек и человечек, обитавший в нём, всенепременно должен был быть на виду, Чичиков решил, что ни Тентетников, с его безалаберною, но чистою душою, ни тем более Ульяна Александровна не должны были остаться незамеченными местным обществом. И даже по той причине, что Улиньке, после смерти генерала Бетрищева отошло изрядное наследство, на которое ни коим образом не распространялось взыскание, проистекавшее из попрания в правах ея супруга, уже понесшего наказание и поплатившегося своим отошедшим казне имуществом. Та спокойная прогулка Тентетникова по вечерней улице под руку с Ульяной Александровной сказала Чичикову, что дела Андрея Ивановича не так уж и плохи, коли тот в партикулярном платье мог позволить себе подобный променад и что каторжные работы, вероятнее всего, были заменены ему на поселение и это, впрочем, так оно и было. Сдержал слово своё гневный князь, данное им Афанасию Васильевичу Муразову, елико возможно участвовать в судьбе безвинно пострадавшего молодого человека, переведя того из Тобольского острогу в спокойный и тихий Собольск. А всё сие значило для Чичикова, что ни сегодня, так завтра пересекутся вновь их с Тентетниковым пути дорожки и навряд ли тут получится что—либо хорошее.