Упоминание о полутора тысячах душ, сделанное Петром Ардалионовичем вызвало промеж чиновников одобрительный шепоток, шелестом пробежавший по зале, а лица их, доселе светившиеся благорасположением к Павлу Ивановичу, тут разом засияли верно от избытка прихлынувших дружеских чувств. Чиновники наперебой принялись жать Чичикову руку и он также отвечал на сии приветствия коротким и жестким рукопожатием, как оно и пристало «основательному и дельному человеку», каковым отрекомендовал его хозяин дома.

Среди всего этого множества приглашённых к обеду и исправлявших в губернии весьма разнообразные и полезные должности господ—чиновников, присутствовали и все потребные до Павла Ивановича лица. Из чего следует, что Пётр Ардалионович даром времени не терял, крепко держа своё слово. Были тут и обое председатели обоих судов – Земского и Окружного, и управляющий Департаментом Земельных Наделов, и, конечно же, капитан—исправник, огромного росту детина с угрюмым взглядом маленьких чёрных глаз, что, держась несколько поодаль от остальных чиновников, тем не менее, пытался состроить во чертах, точно бы рубленного из камня чела своего, приветливое и дружелюбное выражение.

Прошла ещё минута, другая, посвящённая уж сказанным выше взаимным рукопожатиям, и Пётр Ардалионович, сочтя сию церемонию оконченной, пригласил всех присутствующих в обеденную залу. Гости расселись каждый на отведённое ему место и Чичиков, как того и следовало ожидать, посажен был по правую от радушного хозяина руку. Надобно сказать, что начавшееся в скором времени застолье, обещавшее быть весьма обильным, тем не менее не отличалось изысканностью манер присутствовавших за столом гостей. Все они как один держались нрава простого, что герой наш объяснил оторванностью Собольской губернии от обеих столиц Российских громаднейшими расстояниями, а также и малочисленностью дворянства обитающего в этих отдаленных местах.

Хотя и здесь, признаться, в городах равных Собольску, и даже тех, что не в пример ему были и поменьше и позамызганнее, тоже кружилось какое—нибудь да общество; даже и с покушениями на принадлежность к Свету. Но покушения сии, по преимуществу были неловки и нелепы и, может быть, и стоило бы посвятить сей теме несколько страниц, но, увы, боюсь, что не хватит уж перу моему того перцу и уксусу, в коих прежде не знало оно недостатка.

Вот может быть отчасти благодаря сей незатейливости нравов, обед, даваемый Петром Ардалионовичем, протекал в весьма весёлом и лёгком духе и без особых церемоний, так что шутки носились над столом от одного его края ко другому, а острое словцо выскакивавшее нежданно из какого—нибудь угла, разило своею крепостью, отчего описываемое нами застолье порою напоминало не собрание благопристойных мужей, являющих собою цвет собольского общества, а разве что не вольную офицерскую пирушку, с тем же сверх всякой меры льющимся шампанским, которое присутствовавшие за столом господа—чиновники потребляли взамен обычного кваса, либо сельтерской воды. Но последствия обильных сих возлияний никоим образом не были видны, потому как никто из чиновников не сделался пьян, а все были лишь веселы и беспечны, что мы, конечно же, должны отнесть на счёт здорового климата и всем известной крепости сибирской натуры.

Обед уж близился к своему завершению, и Чичиков, тяжело отдуваясь, сидел глядя на свой весьма красноречиво раздувшийся живот, чувствуя, как очередной запечённый в сметане рябчик отыскивает в нём щёлочку, дабы улечься там на покой между филеем дикого кабана, вымоченного в брусничном соке и заливным уборным осетровым боком, с благодарностью принятым его желудком несколько ранее. Приятная расслабленность уж готова была охватить все его члены, уж легко и лениво, предвещая сладкую сонливость, заструились, было, мысли его, как тут склонясь и, заговоривши в полголоса, обратился до него Пётр Ардалионович, в коем и намёка не было на сказанные уж нами возлияния.

— Ишь веселятся, ровно малые дети! — кивнул он в сторону чиновников, смеявшихся очередной шутке. – Хотя, по правде сказать, у нас всегда так; всё со смехом. Иногда думаешь — покажи им палец, и тоже станут смеяться. Но всё это не от недомыслия, а по той причине, что народ у нас служит незлобивый да простой. Да и то сказать — служить в Сибири понимающему человеку ой как сладко. Тут у нас всё крепко: и народ, и порядок. Всё словно бы напитано старинным духом, идущим ещё от веку. Люди хлебосольны и набожны, купцы старательны и отменно богаты, инородцы приветливы и разумны.

Так, что ежели и вправду надумали у нас укорениться, то не стоит и откладывать сего в долгий ящик. Ведь через какие—то год, другой таковое наслаждение от жизни станете получать, таковыми заворотите делами, что и сами диву даваться будете.

— Да я готов хоть сей же час! — отвечал Чичиков, сделавши попытку встрепенуться, но заместо этого лишь всколыхнувши раздувшимся животом. – Извольте лишь выписать мне бумаг, каких надо, и через полгода я весь уж буду ваш, с потрохами, весь до последней косточки!..

— За бумагами дело не станет. Я ведь уж несколько упредивши вас перетолковал с кем надобно. Так что несите ваши справки да списки и, говорю вам, и суток не пройдёт, как получите всё, что вам потребно и в наилучшем виде, — сказал Пётр Ардалионович.

— А как в отношении крепостных актов на отчуждение земли? — не веря ещё сказанной Петром Ардалионовичем новости, спросил Чичиков.

— Всё разом, без проволочек. Однако не худо бы вам Павел Иванович на сии земли и самому взглянуть. Хотя, ежели поверите мне, как знающему губернию, то землею вас не обделю и не обижу, — отвечал Пётр Ардалионович.

— И во что станет? — спросил Чичиков без обиняков.

— Да всего—то в какие—то десять тысяч, — отвечал Пётр Ардалионович, — меньше уж никак невозможно, потому что народу мешается в сие дельце изрядно.

На этом они и сошлись, решивши, что передаст Павел Иванович все нужные к перебеливанию бумаги, а сам завтра, о девятом утреннем часе, под водительством верного Петру Ардалионовичу человека, хорошо знающего даже самые удаленные губернские закоулки, отправится поглядеть на те земли, что совсем уж скоро должны были обратиться в его собственность.

На следующее утро всё обделалось по уговоренному. Бумаги были Чичиковым переданы, а верный хозяину человек уж, переминаясь с ноги на ногу, дожидал его у высокого крыльца. То был благообразный, средних годов мужичок, облачённый в опрятную, перепоясанную узким с серебряными накладками ремешком, сибирку. Его смазанные свиным смальцем сапоги издавали при каждом шаге их обладателя изрядный скрып, что, как догадался Павел Иванович, почитал он за необычайный шик. Прозывался он Ермолаем и служил на конюшне у Петра Ардалионовича старшим конюхом, чем необычайно гордился, не упуская случая ввернуть всякий раз, даже и не к месту, упоминание о замечательной своей должности; как то к примеру – «мы, старшие конюхи», или же «у нас у старших конюхов», либо «с нами, со старшими конюхами», и прочее в таком же духе.

— Так, стало быть, ты и есть тот кто, по словам Петра Ардалионовича знает здешние места, как свои пять пальцев? — спросил Чичиков у мужичка уже успевшего взгромоздиться на козлы рядом с Селифаном, смерившим фигуру сего издающего скрыпы путеводителя весьма неодобрительным взглядом.

— Как не знать, Вашество, — отвечал тот, — ежели мы тута сызмальства обитаем, да к тому же у нас, у старших конюхов так заведено – чтобы всё знать.

— Что же, сие усердие похвально, братец! В таковом случае, может быть, приходилось тебе встречать где—нибудь окрест деревеньку, нежилую да заброшенную, где давно уж не оставалось бы ни одной живой души, да чтобы при ней погост имелся, но только тоже заброшенный и никому не нужный? — осторожно осведомился Чичиков.

— Именно, что таковая имеется, — отвечал путеводитель. – Нынче уж в ней, почитай, что пятнадцать годков никто не живёт, а прежде была община старообрядческая, да ушли они вверх по берегу, вёрст с двадцать отсель будет. Живут хутором по причине того, что почитай все перемерли на старом то месте. Говорят, будто место там было нечистое, проклятое. Старики сказывают – разве что не черти водились, но я, как старший конюх думаю, что не в черте дело, а в их упрямстве да темноте. Вот, стало быть, Господь за это их и покарал. Опять же у них как: ежели и заболел кто они даже и лекаря до себя не допускают, а лечатся одною молитвою. Оно, конечно же, хорошо – молитвою, но я вам, Вашество, как старший конюх скажу, что и скотине порошки не без пользы, а не токмо, что человеку. Вот, стало быть, они перемерли там все от какой—то болячки…