Успокоившись, собравшись с мыслями, Иванцов четко и подробно изложил существо задания. Сказал, что и капитан Эрлих, и штурмбаннфюрер Грейфе придают группе агентов, работающей в Ленинграде, огромное значение. Поэтому одним из заданий Грейфе было проверить, не работает ли эта группа агентов по заданию НКВД.

По прибытии в Ленинград Иванцов должен был установить связь с Зинаидой Голосницыной, жившей на Большой Пушкарской. Для нее Иванцову был дан пароль «от Федора». Кроме того, он должен был передать ей привет от мужа, Анатолия Голосницына, который сейчас якобы находится на выполнении особого задания.

Встреча с Голосницыной была запланирована для того, чтобы Иванцов мог прояснить обстановку, узнать, как обстоят дела, все ли благополучно. А после этой встречи, если бы она не вызвала у Иванцова подозрений, ему надлежало ехать в Ольгино для встречи с «Федором Даниловичем». И уже только после встречи с ним Иванцов имел право встретиться с остальными агентами.

— Что вы должны были сделать, если бы заподозрили кого-либо в связях с нами? — спросил Поляков.

— Мне было приказано убрать с пути заподозренного агента, — ответил Иванцов. — Для этой цели меня снабдили финским ножом и таблетками сильного яда, упакованного в пакетики с этикеткой «пирамидон».

— Что вы должны были бы делать, если бы все оказалось благополучно? — вмешался Озолинь.

— Передать половину денег Голосницыной для нее и других агентов. Половину нужно было отдать «Федору Даниловичу».

— Какие задания вы должны были поручить Голосницыной?

— Уточнить возможность проникновения на оборонные заводы, какие документы необходимы для этого, сколько денег. Потребовать собрать как можно больше сведений о замыслах командования Ленинградского фронта на зиму 1942/43 года. Ведь она работает в госпитале, значит, может потихоньку расспрашивать раненых бойцов и командиров. Кроме того, она знакома со многими военными — это тоже можно использовать. Мне было поручено также передать в Ольгино, что новые рации, питание к ним и все необходимое для дальнейшей шпионской деятельности будет доставлено воздушным путем в ближайшее время.

— Как мыслилась связь с немецкой разведкой? Как вам надлежало передавать данные, интересующие ее? — спросил Поляков.

— На этот счет я получил подробнейшую инструкцию. Во-первых, попытаться передавать сведения по радио. Меня предупреждали, что рация уже вышла из строя, так как кончилось или кончается питание. Если окажется возможным, передать хотя бы очень краткое сообщение о благополучном прибытии. Собрав все сведения, со всеми встретившись, я должен был через шесть-семь дней перейти обратно линию фронта на том же участке. Они там, в немецкой разведке, считают этот путь перехода вполне надежным.

— Какую вы получили инструкцию на случай вашего задержания? — поинтересовался Поляков.

— Меня уверяли, что я снабжен отличными документами. Поэтому, если бы меня задержали, мне следовало вести себя уверенно, развивать свою легенду, то есть легенду, связанную с именем Шубина, называть фамилии командиров, номера частей. Немцы убеждали ни при каких обстоятельствах не сознаваться в том, что я — их агент. А если признаюсь, то, мол, меня обязательно расстреляют. Дескать, никакой пощады не жди.

Чем больше Иванцов рассказывал, тем легче становилось у него на душе. Впервые за эти дни вопросы и ответы не носили характера допроса, это была скорее деловая беседа, и Иванцов охотно принимал в ней участие. Он старался сказать все, что могло хоть как-то помочь нашей контрразведке. И здесь, в этой обстановке товарищеской беседы, ему удалось вспомнить слова Эрлиха о планах немецкого командования, о которых он забыл во время допросов. Это были очень важные сведения. Эрлих как-то проболтался о том, что фюрер решил отложить на некоторое время захват Ленинграда, до окончания операций на Волге и на Кавказе. В связи с этим Эрлих велел Иванцову передать агентам, чтобы они обосновывались в городе надолго.

Иванцов вспомнил также, что он должен был настраивать агентов на активные действия. Взрывчатку для этих «активных действий» немцы тоже обещали доставить вскоре.

Поляков и его сотрудники внимательно выслушали все, что им сообщил Иванцов. Потом, как бы обращаясь ко всем, а на самом деле имея в виду одного Иванцова, заговорил Александр Семенович. Просто и убедительно он говорил о войне, о фронте открытом и фронте незримом, о разведке и контрразведке. Развивая свои мысли, Поляков несколько раз пристально взглядывал на Иванцова. И тот уже начал понимать, куда клонит Поляков. «Да, это, пожалуй, сложнее, чем воевать в штрафном батальоне, — подумал Иванцов. — Но что же делать? Кому-то нужно воевать и там». И поэтому внутренне Иванцов уже был готов к тем вопросам, которые ему под конец задал Поляков:

— Вы понимаете, товарищ Иванцов, что от вас требуется? Понимаете, какое большое доверие оказывает вам Родина? Сумеете выполнить задание? Вы знаете, что легко вам не будет. Может быть, до конца войны придется вести двойную игру. Не смущайтесь, говорите прямо.

— Я солдат и коммунист и готов выполнить любое задание, — сказал Иванцов. И немного погодя добавил: — Только подучите меня хорошенько. И еще очень прошу, сообщите семье, что я жив и, как все, воюю.

— И семье сообщим, и подготовим как следует. Не беспокойтесь. — И, показав на своих помощников, Поляков пояснил: — Вот специалисты по этой части. Семье, я думаю, мы сообщим, что вы в партизанском отряде. И денежный аттестат ей вышлем. Так что все будет в порядке.

— Спасибо, большое спасибо за все. А за доверие не знаю как и благодарить. Я никогда этого не забуду, — взволнованно сказал Иванцов.

— Другу вашему… Как вы там его называете? Александров?

— Да, Александров.

— Ну пусть будет Александров, — продолжал Поляков, — привет передайте. Обязательно запомните то, что я вам сейчас скажу о Федоре Плетневе. Он не Плетнев, его настоящая фамилия Шамрай. Постарайтесь переправить его к нам. Это матерый предатель, и его надо обезвредить. Впрочем, все подробности будут указаны в инструкции. Желаю вам успехов, товарищ Иванцов. — И Поляков протянул ему руку.

— Служу Советскому Союзу, — ответил Иванцов и, попрощавшись со всеми, вышел из кабинета. Несмотря на то, что ему предстояло снова отправиться к немцам, он чувствовал какую-то необыкновенную душевную легкость, словно его освободили от тяжелого груза. Ему поверили! Он снова в строю.

На другой день Иванцову показали арестованную Голосницыну. Она явилась на допрос в летнем халатике, в туфлях на босу ногу, аккуратно причесанная. Вела себя нагло: халат вверху был расстегнут, села на стул так, что ноги открылись много выше колен. Кокетливо попросила закурить.

Волосов одернул ее:

— Арестованная, ведите себя прилично. Застегнитесь, приведите себя в порядок.

И Голосницына сникла, увяла.

Вместе с Волосовым Иванцов съездил в Ольгино к Прозорову. С ним сидели долго, выяснили все необходимое, затем была передана короткая радиограмма немцам.

Потом Волосов отвез Иванцова на квартиру Голосницыной, на Большую Пушкарскую. Там их ждала Доронина. По некоторым отрывочным фразам, которыми Иванцов обменялся с Волосовым, Доронина поняла, что Иванцов как-то связан с врагами. Она знала, конечно, что Волосов не приведет к ней врага, но Иванцов почему-то стал ей неприятен. Доронина с неприязнью смотрела, как этот «сытый» человек расхаживает по квартире, как он осматривает мебель, окна…

— Наследили-то, наследили, — вдруг раздраженно сказала она. — Ноги нужно вытирать! В Ленинграде находитесь!

Иванцов недоуменно посмотрел на Доронину. Волосов сделал вид, что ничего не заметил.

Когда Волосов и Иванцов собрались уходить, Доронина отозвала Волосова в сторону.

— Товарищ лейтенант, — возбужденно зашептала она, — посмотрите, что я сегодня нашла.

И девушка протянула Волосову парфюмерный набор «Кремль». Волосов открыл крышку. В коробке лежали два флакона: один из-под одеколона, другой из-под духов. Больше в коробке ничего не было.