Гитлеровцы были уверены: город скоро падет. Они считали, что спасти Ленинград нельзя, выхода у осажденных нет. Большевистского «упрямства» хватит ненадолго.

Но город-фронт непоколебимо стоял. Ленинград жил и держался. Ленинградцы не говорили о смерти. Была вера в победу, была надежда на весну, на ледовую дорогу, на Волховский фронт, которым командовал генерал Мерецков, на помощь Большой земли.

А смерть уносила лучших. В январе над Ладогой «мессершмитты» сбили самолет — в нем погибли комиссар государственной безопасности Куприянов и старший лейтенант Герасимов. Вскоре в Автове пуля фашистского снайпера сразила лейтенанта госбезопасности Веселкина — он выполнял там оперативное задание. Михаил Воронов хорошо знал погибших: с Герасимовым часто встречался, с Веселкиным дружил, а под началом Куприянова начинал службу чекиста…

Давно ли это было?

Он кончал тогда Военно-политическое училище и мечтал после двух-трех лет службы в части поступить в Военно-политическую академию. И, как все его сверстники, конечно же, очень хотел отправиться добровольцем в Испанию. Но… солдат предполагает, а командование располагает…

— Вы направляетесь для дальнейшего прохождения службы в органы НКВД…

Эти слова сказал им, нескольким курсантам-выпускникам, пожилой военный с нашивками дивизионного комиссара.

Воронов растерялся тогда, — уж больно это было неожиданно. «Неизвестная специальность… Все опять начинать сначала… И нет у меня никаких способностей к этой работе…

Как всегда, со своими сомнениями Михаил пошел к деду Матвею. Старый потомственный питерский рабочий, коммунист, Матвей Петрович во многом заменял ему погибшего еще в гражданскую отца. И Михаил привык посвящать его в свои дела, зная, что всегда получит честный совет.

— Ну, что скажешь, Миша? — спросил Матвей Петрович.

Михаил озабоченно рассказал ему о новостях.

Дед пытливо посмотрел на него.

— А ты вроде не рад? — спросил он после паузы. — Или трудностей испугался? А нам легко было революцию делать, а потом ее от всякой контры оборонять? А Дзержинскому легко было? Я-то помню, как он работал!

— Да я не об этом, дед, — сказал Михаил.

— А о чем?

— Боюсь, не сумею…

— Нужно, Миша, раз посылают, — просто сказал дед Матвей. — Знаю, нелегко. Ответственность, конечно, большая. Но ты иди туда с чистой совестью и дело свое чистыми руками делай. Не гордись и всегда помни, что говорил Феликс Эдмундович: защищать надо революцию и беспощадно карать врагов, Миша! А трудно, так что ж — тебе ли, внуку и сыну питерских рабочих, трудностей бояться.

Этот разговор запомнился надолго. Так же как и разговор с матерью.

Она, выслушав его, сказала:

— Большая ответственность, Миша, почетная. Иди, сынок…

Войну Михаил Воронов встретил в должности заместителя начальника одного из отделений Ленинградской контрразведки. И эта тяжелейшая война в несколько раз увеличила и без того немалую нагрузку…

Он шел из госпиталя, чтобы опять с головой окунуться в работу. Надо стиснуть зубы. Забыть, конечно, нельзя, но хотя бы приглушить свое горе нужно. Не у него одного такая беда, и, чтобы этих бед было как можно меньше, он будет работать, работать, работать так, чтобы ни один враг, ни один предатель не мог творить свое черное дело. И уж если ему и его друзьям-чекистам нет ни сна, ни отдыха, то пусть не знает ни сна, ни отдыха, ни минуты покоя и враг.

…Говорят, у каждого города есть свое лицо. Да, у этого города было свое лицо — гордое и суровое, мужественное и по-прежнему прекрасное. Прекрасное, несмотря на надолбы и мешки с песком, на бумажные кресты на редких уцелевших стеклах и зияющие проломы стен, несмотря на железобетонный колпак, прикрывший «Медного всадника», несмотря на серый камуфляж Исаакиевского собора.

Он шел по занесенным снегом улицам, видел редких прохожих, устало бредущих против ветра, видел, как везут на детских саночках умерших от голода людей, и гнев и боль сжимали его сердце.

Глава 2

— Михаил! Ну наконец-то! Покажись, покажись, какой ты стал…

Высокий курчавый капитан неторопливо поднялся из-за стола навстречу Воронову. Михаил был так рад встрече и своему возвращению в этот, ставший ему за три года родным, дом, что не сдерживал улыбки. Он молодцевато повернулся на каблуках — дескать, ну погляди, погляди.

— Явился в ваше распоряжение, Антон Васильевич, принимайте заместителя.

— Молодец! — сказал Морозов. — И Лев Давыдович у нас молодец! Капитальнейший ремонт сделал. — И он обнял Воронова.

Они давно и крепко, по-мужски сдружились — начальник отделения Антон Васильевич Морозов и его заместитель Михаил Воронов. Их связывало многое. Почти в одно время с Вороновым партия направила на работу в органы и профессионального партийного работника Морозова. Им обоим было нелегко. Им вместе — и начальнику и заместителю — пришлось осваивать «азы» чекистской работы, проходить теорию и практику контрразведки. Нелегкая ответственность за порученное дело сблизила их. И как-то очень по-человечески притерлись характеры. Оба были скупы на слова и, когда надо, — решительны в поступках. Воронов, правда, погорячей. Морозов был поспокойнее, опытней и уверенней. Они как бы дополняли друг друга. Наверно, поэтому начальник Ленинградской контрразведки Александр Семенович Поляков говорил:

— Прекрасная пара. Сработались — дай бог всякому…

Воронов думал, что, зная о его горе, Морозов станет утешать его и начнет говорить что-нибудь такое, вроде: сам понимаешь — война, у всех беда, и прочее — словом, всё, что полагается говорить в таких случаях. Но Морозов сказал совсем другое:

— Работы у нас, Миша, как говорят, вагон и еще маленькая тележка. — Потом добавил тихо: — Знаю, Миша, все знаю, — и отвернулся.

У Воронова перехватило горло: «Как же я забыл о его несчастье…

Совсем недавно в эвакуации у Морозова умер сынишка — голубоглазый шестилетний Володька. Обезумела от горя мать, а Морозов, отрезанный от родных кольцом вражеских войск, ничем не мог помочь ей.

— Ну ладно, — жестко сказал Морозов.

— Ладно, — хрипловато ответил Воронов.

— Зажать надо в себе горе и работать.

Он сел за стол, закурил, выпустил изо рта тонкую струйку дыма.

— Так вот, слушай, какие тут без тебя дела заварились. Как только ты лег в госпиталь, нам с фронта доставили немца-шпиона.

— Природного немца?! — удивился Воронов.

— Черт его знает, чистокровный он ариец или нет, — родом вообще-то из Познани. Разведшколу кончал в Гамбурге еще в тридцать девятом, а к нам шел с заданием от полковника Шмальшлегера…

Поимка шпиона-немца в прифронтовой полосе была для чекистов событием. Как правило, для подобной работы абвер использовал не своих старых, опытных, обученных агентов, а тех, которых готовил во временных разведшколах из завербованных перебежчиков, предателей. «На нашем материале абвер работает», — говорили чекисты. «Материал» казался гитлеровцам выгодным. Ведь купленных за гроши иуд можно было посылать к нам не жалея: один из группы уцелеет — и то благо! А не уцелеет — найдутся другие среди бандитов, злопыхателей, шкурников. Но, видно, Ленинградскому фронту гитлеровское командование придавало такое серьезное значение, что сюда не пожалели направить опытного агента-немца.

— Документы подвели его, — рассказывал Морозов, — паршиво сделаны. А может, и наш кто-нибудь у Шмальшлегера сидит? Словом, явился этот тип под видом красноармейца в часть. Так, мол, и так, от своих отстал, позвольте, мол, с оружием в руках… А в контрразведке полка смотрят: в красноармейской книжке шифр неправильный. Дали этому «окруженцу» двойную порцию водки, он опьянел, заснул. Пока он спал, его обыскали, в подкладке нашли папиросную бумагу, а на ней по-немецки — пропуск для обратного перехода. По всему похоже — шпион. Решили проследить. Слонялся он среди бойцов, все вынюхивал, потом заметили — пошел в лесок: у него там гражданское платье, документы, оружие были спрятаны. Пришлось сразу брать, как бы не ушел. Оказался действительно агент абвера.