Собственно, мне его тогда даже не поручили официаль­но вести, а дали, как говорится, на подмену. Знаете, как актера в театре вводят в уже готовый спектакль: и слова плохо знаешь, и режиссерские гениальные замечания на протяжении всего репетиционного цикла слушал не ты, а другой, и с партнерами никакой поначалу системы контак­тов. Нуда, я заядлый театрал и книгочей: мы с женой, пока детишки не пошли, ни одной премьеры в театре русской драмы не пропускали. Да ничего, дети имеют тенденцию быстро расти. Подрастут, уже все вместе будем ходить на премьеры.

Так о чем я? О вхождении в дело. Если ты его совсем не знал, — и времени много надо, и усилий.

Товарищ, который уже полгода вел это дело от област­ной прокуратуры, уходил в отпуск, чтоб дело не застаива­лось, его мне и подбросили. Молодой, пусть покопается. Может, что и раскопает. И главное — никто, естественно, не знал, не помнил, что я именно тот дежурный следова­тель райпрокуратуры, который в свое дежурство полгода назад на это самое убийство с особой жестокостью вы­езжал.

Надо сказать, в облпрокуратуре безнадежным это дело не считалось. Но и следственные версии пока что никуда конкретно не привели, ни на кого не вывели.

А у меня, между прочим, даром, что молодой, уже к тому времени в производстве было восемь дел, разных по труд­ности и вероятности довести их до суда. Но ведь — во­семь... Только представьте: восемь раз в день подумай-ка о разных преступлениях, ум за разум зайдет.

А с другой стороны, когда обо всех восьми думаешь, не­вольно какие-то сопоставления имеют место.

Так ведь?

А, думаю, чем черт не шутит — всех рецидивистов мне не охватить, а уж тех, кто по моим восьми делам проходит, даже если и вовсе далеко его преступление лежит от этого убийства, я поспрашаю... Вдруг кто и расколется? Расчет, конечно, романтический. Но другого на тот момент я ни­чего не придумал. Все обстоятельства помнил, а с чего на­чать, не знал...

И надо сказать, что среди восьми дел было у меня дело об изнасиловании некоей гражданки Гусевой ее другом, и, судя по всему, давним ее сожителем. Дело, по внешнему рисунку, тухлое. Доказать можно, но очень трудно. Если свидетелей факта насилия нет, то, как говорят юристы, «слово против слова». Он говорит — по обоюдному согла­сию, она — имело место насилие. Может, она мстит, мо­жет, он врет.

Ну, дай, думаю, поговорю с подследственными по ду­шам, и, как учили на криминалистическом семинаре, сде­лаю вид, что следствие располагает сведениями о более серьезных преступлениях, совершенных этим гражда­нином.

А надо сказать, что парень этот, работавший официаль­но истопником в местной психбольнице, уже имел судимо­сти. С одной стороны, это плохо — рецидивисты упрямо на следствии «не колются», даже когда следствие припирает их доказательствами к стенке. С другой стороны, «покупа­ются» даже чаще, чем новички. Опять же знают, что и поторговаться можно попробовать. Ты следователю «сли­ваешь» информацию по интересующему его делу, а он мо­жет представить тебя суду в более приличном виде, а если разговор в самом начале, то и оформить явку с по­винной.

Фамилия этого страстного молодого человека была Дробов.

Сергей Дробов... Личность, надо сказать, малопривле­кательная. Ну, готовлюсь я к первому допросу этого

Дро­бова, в котором намереваюсь расставить ему сети. Попа­дет — значит, судьба ему такая. Не попадет —

значит или невиновен, или дальше искать надо.

Да, вот насчет «дальше искать». Разрозненных сведений о некоей банде, совершающей убийства с особой жестоко­стью, в прокуратуре было накоплено немало. Просто ка­мешки в мозаику пока не легли.

Опера уже выходили на ее след, следователи прокурату­ры уже обсуждали резко сократившееся число версий. И рано или поздно, конечно, на них вышли бы. Но тут ведь так: «поздно» это значит еще гора трупов. А чтоб «рань­ше» — надо еще голову поломать...

Не буду тут приводить наш с Сергеем Дробовым дол­гий и утомительный диалог, в котором для него было расставлено множество ловушек. В некоторые из них он попал. От чего-то из болезненного самолюбия не смог от­казаться, что-то вынужден был признать, руководствуясь принятыми у воров-рецидивистов правилами, но факт — попал...

Попал, как говорится, на «момент истины».

А дальше уж было технической задачей раскрутить его до конца. Надо сказать, человек он мрачный, нелюдимый, я бы даже сказал, закомплексованный. С такими преступ­никами вести диалог-бой и трудно, и легко.

Знаете, в борьбе есть прием, когда вы в момент атаки противника используете при контрприеме активность дви­жения и вес противника. Ну, чтоб понятнее, условно гово­ря, на вас идет здоровый амбал, замахнулся, движется на вас в расчете, что будет противодействие, оборона, а вы, применив контрприем, не просто резко уходите в сторону, а еще и помогаете противнику как бы продолжить движе­ние. Ясна моя мысль? В этом случае вес и агрессивность вашего противника ему не на пользу, а во вред. Чем тяже­лее и энергичнее он в бою, тем скорее он промажет и упа­дет, взятый «на прием».

Дробов был насторожен, агрессивен, опытен. И, как это ни парадоксально, на этом и погорел.

Я сознательно на общие рассуждения разговор перево­жу. Потому что, если я все свои следовательские «покупки» здесь вам расскажу, мне при расследовании очередного дела нечего будет противнику противопоставить. Он уж про рассказанную мной историю знать будет.

Так что не обессудьте, я сразу к концу этой микроисто­рии: раскололся Дробов. И неожиданно дал следствию по­казания, которые и помогли оперативникам выйти на след банды. Конечно, и так бы вышли, но благодаря пока­заниям

Дробова сделали это значительно раньше.

Дробов выложил имена членов банды, назвал ряд совер­шенных ими преступлений, ранее не попавших в поле зре­ния следствия.

Конечно, не сразу сдался Серега Дробов.

И вот, честно говоря, мне до сих пор не совсем ясно, — случайно попался Дробов на изнасиловании или нарочно решил «подсесть» по более легкой статье, скрыться в каме­ре и затем в зоне от «расстрельной» статьи за убийство... Учитывая характер подследственного, его хитрость и оз­лобленность, и факт наличия ранее «любовной» связи с гражданкой, заявившей, что он ее изнасиловал, налицо, как говорится, сговор в криминальных целях, то есть в целях сокрытия преступления более тяжкого за менее тяжким.

Арест Дробов воспринял очень спокойно, на допросе держался уверенно. Для приличия поначалу отказывался, а на очной ставке с Натальей якобы раскололся и дал при­знательные показания.

Ну, что? Закрывай дело, пиши обвинительное заключе­ние и передавай его в суд. Но Дробов все-таки попался...»

—

Так, Дробов? Готов, как говорится, понести суровое наказание?

— 

А что ж, гражданин следователь, коли приперли к стенке, то как бы не хотелось идти на нары, а придется.

—

На нары тоже загреметь можно по-разному.

—

Не понял?

—

Можно на один срок, можно на другой, а можно и на «вышку» пойти.

— 

Нет такого закона, чтоб за изнасилование — вышку. Тем более что вопрос тут тонкий. Это было даже не изнаси­лование, а преодоление легкого сопротивления. На грани добровольной сдачи.

—

Я имею в виду не Наталью, которая свою роль сыгра­ла. Давайте восстановим обстоятельства той страшной ночи в подробностях, в мелочах.

—

Ну, значит, пришел я к ней вечером, часов в одиннад­цать, принес «пузырь» «Кагора» и конфет россыпью, вы­пили по стакану...

—  

И тут вы, Дробов, накинули жертве на шею свою удавку...

— 

Вы про что, гражданин следователь? Какая удавка? Я накинул ей на шею шаль, что на рынке купил. По­дарок.

—

А что бы мог рассказать человек, которому вы не шаль на шею, а удавку набросили?.. Если бы он смог загово­рить? А?