Дробов, оставив и багажник, и гогочущего Вето, и истекающего кровью Кордина, бросился вдогонку за па­ханом.

Да накладка вышла.

То ли Лебедев в состоянии аффекта рванул слишком быстро, умело использовав несколько секунд форы, предо­ставленной коротким замешательством среди бандитов, то ли, напротив, истекая кровью, упал где-то среди кустов гу­стого подлеска и стал в темноте ночи совсем невидимым, а только не нашли они его. Да и ориентацию потеряли — в какую сторону бежал-то? Вроде все кусты и перелески ощупали — нет мужика.

Понуро вернулись к машине...

—

А говорил, живых не оставлять? — начал было подна­чивать старшего брата Веня. Да осекся, встретив волчий взгляд Романа.

—

А кто виноват, сучок драный? Кто слабо его ударил в висок? У другого давно бы коньки откинул. А кто его но­жом пырял, так, что он, вишь, бегает как олень? Кто? Бей в следующий раз точнее, сопляк. — Роман несильно, но хле­стко ударил брата по губам. У того слезы навернулись на глаза, он обиженно фыркнул, хотел было что-то возразить, но удержался. Знал — с Романом в такие минуты лучше не спорить.

Один Дробов сохранял олимпийское спокойствие.

Он подошел к телу Кордина, накинул ему на голову удавку, заметил:

—

Давайте, кенты, хоть этого наверняка кончим, а то, не ровен час, и он сбежит.

Он перевернул стонущего, окровавленного Кордина на живот, так, чтоб ему удобнее было затягивать удавку, по­ставил правую ногу на спину жертвы, потянул удавку.

—

Ну, все, кажись, кончается.

Озлобленные неудачей с другой жертвой, братья Ахтаевы бросились к телу умирающего Кордина, набросились на дергающееся в конвульсиях тело, один с ножом, другой с заточкой, и успели, пока он не затих окончательно и на­всегда, нанести каждый по два удара в грудь и сердце.

—

Ну, кажись, этого наверняка, — удовлетворенно бро­сил Роман.

Все трое тяжело дышали, сдерживая рвущиеся из груди злость и ярость.

Ударили каждый по мертвому уже телу, как бьют нос­ком ноги по покрышке переднего колеса перед тем как ехать дальше.

—

Ну, взяли...

Они взяли за руки-за ноги ставшее вялым и безжизнен­ным тело, все еще тяжело дыша и матерясь, оттащили его в овраг, забросали срезанными ветками.

—

Ну, теперь не найдут, — уверенно прошептал Дробов.

—

Если только сам не покажешь, — недобро ухмыльнул­ся Роман.

—

Как это? — удивился Веня.

— 

А так, рассказывали мне на зоне, — попадешь под пресс сыскарей, покажешь все, что знаешь.

—

Я никогда не покажу, — уверенно заметил Веня.

Забегая вперед, заметим, что показали место, где тлел

труп убитого ими Кордина, все.

Не сговариваясь, каждый в отдельности.

Это смелые они были, когда бесчувственное тело реза­ли. А когда руки за спину в наручниках...

Ну, да это потом...

А пока, уже не думая ни об убитом Кордине, ни об уми­рающем где-то под кустами Лебедеве, почувствовав уже радостную эйфорию, делили трофеи.

На троих вышло немало за один заход.

Потом все эти вещи следователи прокуратуры найдут, обнаружат в домах бандитов, у их родственников и друзей, во время обысков (никто не поспешил сдать подаренные краденые вещи), так что можно теперь точно сказать, во что оценили бандиты убитых ими людей:

—

магнитофон «Соната» — 85 р.

—

кассеты к нему — 65 р.

—

деньги — 120 р.

—

джинсовая куртка — 160 р.

—

часы марки «Слава» — 60 р.

—

флакон одеколона «Цветочный» — 20 р.

—

карманные часы «Молния» — 20 р.

—

магнитофонная кассета — 4 р.

—

бумажник — 3 р.

Они ласково трогали вещи, добытые в «бою», спорили, кому что останется, по-шакальи грызлись между собой, стремясь преувеличить свою роль в банде, в убийстве, доказывая, что именно ему должна принадлежать та или иная вещь.

Когда еще продадут они машину в азербайджанском ауле, когда получат поделенные за нее деньги, — а тут вот — свеженькое, только что отнятое добро. Им так при­ятно обладать: было не твое, а вот уже твое. И надо-то толь­ко и всего — сдавить удавку, ударить ножом, заточкой, пнуть...

Пройдет время, и жадность подведет бандитов. Все эти вещи найдут. И будут они свидетельствовать против трех нелюдей на людском суде. Опознанные родными и друзья­ми Кордина и Лебедева, эти вещи будут свидетельствовать против убийц тогда, когда сами они этого никак ожидать не будут.

Если бы я писал роман, а не строго документальную повесть, то, скорее всего, не решился бы дать этот эпизод. Критики порой и так называют некоторые мои романы, написанные на основе конкретных уголовных дел, крими­нальной фантастикой — уж больно неожиданны и нере­альны некоторые детективные их обстоятельства. Что было бы, если бы в романе я написал, что изрезанный бан­дитами, избитый, истекающий кровью Лебедев выжил?

В первых эпизодах этой повести чудом выжил астрахан­ский милиционер Ильдар, теперь вот Лебедев... Ну, одно чудо, это понятно, а два? Это уже писательская фантазия. Но материалы уголовного дела 21/3027 — вещь совершен­но реальная, не придуманная. И факт сей легко проверить. Все обстоятельства дела, детали, вешдоки, даже обрывки фраз, сказанных тем или иным участником драмы и сохра­ненные протоколами допросов, все говорит о реальности происходящего. Изменены только фамилии и некоторые обстоятельства жизни героев до начала «боевых действий» банды Ахтаевых... Так что читателю придется поверить: Лебедев тоже остался жив.

Тяжело раненый, — медики потом насчитают множе­ство ранений, от которых он по всем показаниям должен был умереть, — он остался жив.

Он останется жив и выступит на процессе свидетелем обвинения.

Самые обыкновенные, казалось бы, люди — и Ильдар, и Лебедев. Не герои. И выжили они не во имя какой-то высо­кой цели. Просто мы и сами не всегда знаем, какой огром­ной силой, жаждой жизни обладает человеческий орга­низм.

Обычные люди. Обычная жажда жизни. И стремление вернуться к своим женам, детям, родителям. Извечные ин­стинкты человеческие. Какая в них сила... Поразительно. Судите сами:

«В теле Лебедева обнаружена колото-резаная рана жи­вота с повреждениями печени, ранение квалифицируется как опасное для жизни. Обнаружена также колото-резаная рана грудной клетки справа в области 7-го ребра непрони­кающего характера. Все тело покрыто многочисленными ссадинами, ушибами, синее от гематом...»

Ему б умирать, а он жил.

Где прошел, где прополз несколько километров по лесу, добрался до деревни, постучал в ближайшее окно.

К окошку прильнуло бородатое лицо мужика средних лет.

—

Тебе чего, парень? Поздновато уж в гости ходить.

—

Помоги, слышь, друг. Порезали меня сильно. Вот-вот отключусь, а сознание потеряю, весь кровью изойду. Меня б перевязать, да «скорую» вызвать.

—

Ишь ты, и впрямь весь в крови, — распахнул, не бо­ясь, в холодную октябрьскую ночь окно селянин. — Стой там, сейчас выйду.

Помог взобраться по ступенькам, уложил на постель, наскоро перевязал раны живота и груди, дал напиться. Но лишь глоток. Не знал, какая рана, а от отца, ветерана, слы­хал, что при ранениях живота пить нельзя давать. Да хоро­шо, раненый сознание потерял, ничего уж не просил. Но жил. Так что не похоронную команду вызывать надо было, а врача. Рана в груди пугала больше — кто ее знает, что за­дела. Может, и сердце или кровеносные важные сосуды. Но, судя по тому, что кровь, а ее, должно быть, за время пути, где на карачках, где ползком, потеряно немало, зна­чит, либо лишь вяло текла, — ранения не так серьезны, как казалось, либо уж вся кровь вышла. Кто судьей возьмется быть? Ясно, что не бригадир полеводческой бригады. Вра­ча надо, врача.