Роуэн сполз с седла и остановился, пошатываясь, прикрыв глаза, и поднес руку к голове. Аликс опустилась рядом с ним на колени и, когда он сел, раздвинула его волосы, чтобы осмотреть рану. Он сглотнул и покачнулся, когда ее руки прикоснулись к краям рапы.

– Это не рана от меча, – задумчиво сказала она.

– Нет. Его меч был сломан. Он схватил факел и набросился на меня. Я избежал огня, но не железа, – он опять пошатнулся. – Пусть его. Само заживет.

Аликс отошла от него. Мгновение она смотрела на остальных – на тех, кто был ранен во имя ее спасения, я увидел, каким тяжким грузом это легло на ее плечи. Из нас всех хомэйном был только я, кроме, Гриффта все остальные Чэйсули.

Элласиец прислонился к валуну, прижав руку к ребрам. Его веснушчатое лицо в бледных лучах рассвета было серым, как пепел, заляпанным грязью и кровью, но в зеленых ярких глазах горел огонь жизни. Он провел рукой по волосам – они встопорщились, как ежиные иголки.

– Благодарение Всеотцу, – устало сказал он. большинство спаслось, и госпожа спасена, как мы и хотели.

– И за это – моя благодарность, – откликнулся Дункан с высоты каменистой гряды. Аликс стремительно обернулась.

Он спустился вниз и обнял ее, прижав к груди, прижался щекой к ее спутанным волосам, я увидел, как бледно было его лицо. Из раны в левую руку до сих пор сочилась кровь, пятная ею одежду и ее рубаху. Но им было не до того.

Я поднялся и медленно, деревянным шагом пошел вперед, проклиная эту медлительность, потом остановился, решив не тревожить их в минуту встречи. Это было самое меньшее, что я мог сделать.

– Со мной все в порядке, – ответил Дункан на ее вопрос, заданный шепотом.

– Я не сильно ранен. Не бойся за меня, – его пальцы запутались в ее волосах. Что с тобой? Что он с тобой сделал?

Аликс, прижимаясь к его груди, покачала головой. Я не мог видеть ее лица, но видел лицо Дункана. Он был невероятно измучен. Как и мы все, в крови и грязи, пропитанный смрадом подземного мира. Как и мы все, он с трудом мог стоять.

Но в его глазах было что-то еще. Осознание чудовищной потери.

И я понял.

Дункан отпустил Аликс и усадил ее на ближайший пенек – тот, с которого только что поднялся я. Потом без единого слова снял золотые браслеты и вынул из уха серьгу. Без его золота он казался обнаженным несмотря на то, что был одет в кожу.

Мертвец – без своего лиир.

Он вложил серьгу в ее ладонь:

– Толмоора лохэлла мей уик-ан, чэйсу.

Она поднялась, вскрикнув, серьга выпала из ее руки:

– Дункан… нет…

– Да, – мягко сказал он, – Тинстар убил моего лиир. Медленно, робко она коснулась его плеч дрожащими руками – сперва нежно, потом так, словно хотела сказать – не отпущу, ты мой. Я видел, какими темными кажутся ее пальцы по сравнению с его руками – там, где их никогда не касалось солнце, там, где прежде были браслеты лиир – почти всю ею жизнь. Я видел, как ее пальцы сомкнулись на ею запястьях, словно это могло его удержать.

– Я пуст. – сказал он. – Я утратил душу и цельность. Я не могу так жить.

Ее пальцы сжались крепче:

– Если ты уйдешь… – настойчиво проговорила она, – если ты оставишь меня, Дункан… я буду так же пуста. Я утрачу цельность.

– Шансу, – ответил он. – У меня нет выбора. Это цена уз лиир.

– Ты думаешь, я отпущу тебя? – спросила она требовательно. – Думаешь, я буду покорно смотреть, как ты уходишь от меня? Думаешь, я ничего не буду делать?!

– Нет, не думаю. Поэтому я сделаю вот что… – он поймал ее прежде, чем она успела сдвинуться с места, и обхватил ладонями ее голову. – Чэйсула, я сильно любил тебя. И потому я облегчу твое горе…

– Нет! – она попыталась вырваться из его рук, но он держал крепко. Дункан… не надо…

Не договорив, Аликс пошатнулась и начала оседать на землю, Дункан подхватил ее. Мгновение он прижимал ее к себе, закрыв глаза, и лицо его было бледным и отстраненным, потом посмотрел на меня:

– Ты должен отвезти ее в безопасное место. Возьми ее в Хомейну-Мухаар, он тщетно пытался совладать со своим голосом. – Она будет спать долго. Не тревожься, если тебе покажется, что она все забыла, когда она проснется. Память вернется. Она вспомнит все, и не сомневаюсь, что будет горевать. Но сейчас… ради нас обоих… это – лучший выход.

Я попытался проглотить застрявший в горле комок:

– Что Тинстар?

– Жив, – безразлично ответил Дункан. – После того, как он убил Кая, я больше ничего не чувствовал, кроме беспомощности и боли.

Он снова посмотрел на спящую в его руках Аликс, потом подошел ко мне – я подхватил безвольное легкое тело.

– Люби ее, господин мой Мухаар. Защити ее от боли, насколько сможешь Я увидел слезы в ею глазах, но он уже отошел. Задел ногой браслеты – они тихо звякнули друг о друга. Дункан остановился. Он коснулся запястий, словно все еще не мог поверить в свою потерю, потом пошел прочь.

Юное лицо Донала застыло и побледнело. Он тихо сидел на табурете, слушая меня, но сомневаюсь, что он действительно слышал. Его мысли были где-то далеко, в одному ему ведомых далях. Я не винил его. Ведь я сам только что рассказал ему, что его отец умер. Он неподвижным взглядом уставился в пол, стиснув руки так, словно не мог разнять их. Костяшки его пальцев побелели.

– Жехаана.

Больше он не сказал ничего – С твоей матерью все в порядке. Она… спит. Так сделал твой отец.

Он коротко кивнул – похоже, понял, – потом поднял правую руку и потрогал тяжелое золото на левой. Я понял, о чем он думает: Чэйсули, связанный со своим лиир. Так же, как и его отец.

Донал поднял на меня взгляд Теперь на его лице было странно-отстраненное выражение Он произнес только одно слово:

– Толмоора.

Ему было восемь лет. В восемь лет я не смог бы выдержать такого горя. Я плакал бы, кричал и выл от боли. Донал этого не делал. Он был Чэйсули, и знал цену узам лиир.

Мне захотелось обнять его, как то облегчить его боль, рассказать, как Дункан освободил его мать, объяснить, что риск того стоил. Я хотел облегчить ею горе, разделив с ним свое, избавить его от чувства вины. Но, взглянув на него, понял, что в этом не было нужды. Сейчас он был едва ли не старше меня.