Услышав грозное предостережение, челобитчики торопливо сбросили с себя рубахи и порты, представ перед государем в самом жалком виде.

— А теперь ложитесь!

Псковичи решили, что пришёл их смертный час, с молитвой распростёрлись по полу.

— Я научу вас чтить волю государя! — громко кричал на них вошедший в раж царь.

В это время дверь распахнулась, в палату вошёл дядя жены Ивана боярин Григорий Юрьевич Захарьин. Вид лежащих на полу голых псковичей озадачил его. Ведь именно благодаря ему челобитчики вопреки воле Михаила Глинского сумели попасть на приём к царю.

— Беда, государь!

Иван с неудовольствием глянул на Григория Юрьевича, он намеревался ещё покуражиться над челобитчиками.

— Что случилось, боярин?

— В Москве ни с того ни с сего упал колокол Благовестник. Не к добру это, государь!

Иван почувствовал, как липкий страх заползает в его душу — примета-то пакостная! Колокол Большой Благовестник был вылит в год смерти его отца великого князя Василия Ивановича и весил тысячу пудов. Не глянув в сторону лежавших на полу псковичей, он поспешно вышел из палаты и тотчас же потребовал коня.

Из поездки в Москву царь возвратился хмурым, подавленным. Настя, едва увидев мужа, отложила в сторону рукоделие, цепко обвила его шею руками, нежно прижалась к груди.

— Заждалась я тебя, сокол мой ясный. Хотели на лодке вечером кататься, а вдруг говорят: ты в Москву ускакал. Что там подеялось?

— У колокола Благовестника ни с того ни с сего обломились уши, и он обрушился с деревянной колокольни, но, слава Богу, не разбился. Вот я и поехал проведать, не по злому ли умыслу свершилось то дело. Велел приделать ему новые уши, железные.

— Ясно, что не по злому умыслу — разве сыщется на Руси человек, который пожелал бы принять на душу столь тяжкий грех? Нынче с утра было ветрено. Да и диво ли? Лукьян Ветреник пришёл. От ветра-то, поди, и обрушился колокол.

Настя обладала удивительной способностью благотворно влиять на мужа. Душа у него беспокойная, мятущаяся, во всём видит он опасность, злой умысел. Но заговорит любимая им юница, и словно тёплым благодатным ветром повеет, успокаивается мятущаяся душа, чёрное представляется уже серым, а то и совсем белым, невинным. Так затихает капризный больной ребёнок при звуках спокойного, ласкового голоса матери.

Иван почти не помнил своей матери Елены Васильевны, поэтому Настя стала для него не только женой, но и воплощением материнского тепла, которого ему так не хватало в детстве. В её присутствии он стеснялся обнаруживать некоторые свои качества, сформировавшиеся под влиянием дурного воспитания. Ведомо ему: жена любит его так, как никто никогда не любил. Ни одна царапина на его теле не осталась без внимания, ласкового прикосновения её руки. Успешно врачует она не только телесные, но и душевные раны мужа.

— Около Успенского собора повстречал я юродивого Митяя. На всю площадь орал он, будто настал конец света, что неурядицы в нашем государстве разгневали Господа Бога, а от того быть на Руси новым великим бедствиям.

— Мало ли что юродивые болтают! Не слушай их, Ваня… После обедни пошла тебя разыскивать по дворцу, гляжу, из палаты люди выходят, горькими слезами обливаются. Кто это, говорю, вас обидел? Посмотрели они на меня и, ничего не сказав, ушли.

Иван опустил глаза. Рядом с любимой юницей ему стыдно за издевательства над псковичами. Может, оттого и колокол свалился? Грешен он, ох как грешен!

Со слов дяди Григория Юрьевича Настя знает, что псковичей до слёз изобидел её муж, но ей хочется, чтобы он сам, без понуждения, понял свою вину и, покаявшись перед ней, очистил душу.

— Вижу, тревожишься ты, государь. Помолись Спасу Нерукотворному, и всё минует, покайся перед Господом Богом!

— Грешен я, оттого и карает меня Господь Бог. Нынче челобитчиков псковских бесчестил…

— В чём провинились они перед тобой?

— Пришли с жалобой на наместника Турунтая-Пронского.

— Так ведь и вправду Турунтай-Пронский чересчур лют, и ты бы, Ваня, предостерёг его от дурных деяний, потому как своей лютостью он и тебя, государя, бесчестит. С чего это ты взъярился на псковских челобитчиков?

— Перед тем мы с Михаилом Васильевичем о них говорили и сошлись во мнении, что псковичи строптивы, на третьего наместника пришли жаловаться.

Настя прижалась щекой к груди мужа.

— Сердце твоё слышу… Грозный ты, а сердце твоё ласковое, нежное. Так ты слушайся своего сердца, а не дядюшки. Не нравится он мне: лицом улыбчивый, а в глазах злоба таится. Ты бы, Ваня, поостерёгся его.

Иван и сам не раз думал о том, что советы Михаила Васильевича Глинского вроде бы и дельные, но почему-то всегда заканчиваются дурным. И в самом деле надо меньше слушать его.

— Да и кто не ведает, что Иван Иванович Турунтай-Пронский — ближайший друг Михаила Васильевича, вот он и выгораживает его.

— Умница ты у меня, ласковая моя юница! — Иван подхватил Настю на руки. — И дня без тебя прожить не могу. Как долго тебя не вижу, сердиться начинаю.

— А ты как почнешь сердиться, так сразу же спеши ко мне. Помни: кто гнев свой одолевает, тот крепок бывает.

В день окликания родителей[145] за Яузой, где жили гончары и кожевники, приключился пожар. Когда загорелись дома в Сыромятниках, Афоня с сыновьями, как ни старались, не смогли отстоять свой дом. Пришлось поселиться в полуобгоревшем сарае, благо погода стояла всё время сухая, ни одного дождя не выпало за всё лето. Авдотья не вынесла переживаний и тихо угасла. Афоня извлёк из тайника деньги, некогда подаренные воеводой Иваном Овчиной и хранившиеся по чёрный день, купил на них лесу и теперь каждый день вместе с сыновьями складывал сруб новой избы. О поездке в заволжский скит к отцу Андриану не могло быть и речи: человек предполагает, а Бог располагает.

Не многие соседи смогли отстроиться после пожара, иные пошли по миру с сумой, другие в поте лица трудились, чтобы скопить денег на постройку нового дома. Пожарище заселялось новыми людьми, понабежавшими в Москву из разных мест.

В день мученицы Ульяны[146] у хозяйки дома именины. Да только до праздника ли погорельцам? Им не до жиру, быть бы живу. И всё же Ульяна умудрилась испечь к обеду пирог, вот только пообедать в тот день не пришлось.

Около полудня над Москвой распростёрлась зловещая тёмная туча. Ульяна перекрестилась.

— Не приведи, Господи, грозе случиться, вся Москва как стог сена вспыхнет.

Афоня, а вслед за ним Якимка, Ерошка и Ивашка перестали стучать топорами. С высоты сруба им было виднее, что творилось в городе. Вот первая молонья, вырвавшись из лона тучи, ужалила далёкую церковь, и та тотчас же запылала словно свечка.

— Церковь Воздвижения на Арбате загорелась! — закричали с ближайшей колокольни.

От церкви пламя перекинулось на соседние дома и, подгоняемое ветром, устремилось на закат.

— Отец, можно нам с Брошкой и Ивашкой сбегать в город? — спросил Якимка.

— Пошто?

— Поглазеть на пожар охота, а может, поможем чем людям.

— Никуда не пущай их, Афоня, — вмешалась Ульяна, — гроза может сюда повернуть и тут бед понаделать. Посмотри, там несусветное что-то творится, такого пожара я отродясь не видела.

— Верно мать сказала, не следует вам лезть на рожон, побудьте здесь.

Между тем огненный вал катил на закат, обращая в пепел всё, что попадалось ему на пути. Вскоре запылало Семчинское сельцо, раскинувшееся на берегу Москвы-реки. Но вот ветер переменил направление, и валы пламени погнало на Кремль. Почти одновременно загорелся верх Успенского собора, деревянные кровли великокняжеских палат, Казённый двор, Благовещенский собор. На глазах людей полностью сгорела Оружейная палата вместе с хранившимся в ней оружием, Постельная палата с личной казной царя, царские конюшни, разрядные избы.