Высунувшись из возка, девушка оглянулась и увидела, что путь преследователям преградили люди, выскочившие из леса. На узкой лесной дороге шло ожесточённое сражение.

А возок всё катил и катил, переваливаясь с боку на бок. Несколько раз он поворачивал в сторону. Катеринке стало страшно, слёзы полились из её глаз.

Долго катил возок по лесным дорогам и наконец остановился возле крытых соломой изб. Вскоре послышался конский топот, подъехали Кудеяр, Филя и Олекса.

— Ну вот мы и дома! — громко произнёс Кудеяр, соскочив с коня. Он подбежал к возку, протянул девушке руку. — Вылезай, Катеринка, солнышко моё лучезарное, не бойся, здесь тебя никто не обидит.

Рука у Кудеяра сильная, надёжная, опираясь на неё, девушка выбралась из возка.

— Ласточка ты моя ненаглядная, — прошептал ей в ухо Кудеяр и вдруг нежно привлёк к себе, поцеловал в губы, по-детски скривившиеся, припухшие.

Ах, какой сладкий был этот поцелуй! Какие славные глаза у разбойника Кудеяра. Продолжая всхлипывать, Катеринка прижалась мокрым лицом к его груди.

ГЛАВА 10

В самом начале июня 1547 года семь десятков псковичей прибыли в Москву к царю Ивану Васильевичу с жалобой на своего наместника Ивана Ивановича Турунтая-Пронского. Государь вместе с молодой женой проводил лето в подмосковном селе Островке. В день Лукьяна Ветреника[143] жалобщики явились в Островок для встречи с ним. Среди челобитчиков были иконописец Останя и колокольных дел мастер Тимофей Андреев, некогда пострадавшие от другого наместника — Андрея Шуйского.

— И откуда такая напасть на наш град? — возмущался Тимофей по дороге в великокняжеский дворец. — Был у нас Колтырь Раков. От него, слава Богу, нас великая княгиня Елена освободила. Потом сели на нашу шею Андрей Шуйский с Василием Репниным-Оболенским. Помню, шесть лет назад, в бытность митрополита Иоасафа и Ивана Фёдоровича Бельского, пришли мы к юному государю Ивану Васильевичу, и он, любезно нас выслушав, велел отозвать Андрея Шуйского с наместничества. Только было вздохнули, а тут, на нашу беду, явился Турунтай. И опять начались в нашем граде неурядицы и грабежи.

Остане и самому всё это хорошо ведомо, склонившись к уху друга, он тихо посоветовал:

— Ты бы, Тимофеюшка, поостерёгся послухов, в Москве их немало. Сказывали мне, будто наш наместник в дружках у Михаила Глинского ходит, а тот сейчас большую силу имеет.

— Царь-то когда править почнет? То Шуйские, то Бельские, а теперь Глинские верховодят в Москве, а государь-то что ж? Не для забавы, чай, венчали его на царство!

— Много ли годков-то ему? Ведь и семнадцати-то ещё нет. Удивительно ли, что бояре обманным путём норовят лишить его власти.

Челобитчики подошли ко дворцу, разговоры прекратились.

— Государь, псковичи пришли к тебе с челобитьем.

— Чего они хотят?

Михаил Глинский досадливо махнул рукой.

— А… а… безделица, чуть что, так и к самому царю-батюшке бегут с челобитьем, как будто у государя дел больше нет. Избаловались псковичи, совсем от рук отбились.

— В чём их челобитье?

— Наместники им никак не угодят. Когда правила твоя матушка, великая княгиня Елена Васильевна, был у них наместником Колтырь Раков. Избалованным вольницей псковичам он не приглянулся, пришли с жалобой к великой княгине. Та их послушала и по доброте сердечной свела Колтыря с наместничества. Понравилось, видать, псковичам такое обхождение: не угодил им новый наместник Андрей Шуйский — опять с жалобой в Москву устремились. И вновь дело их сладилось: Иван Бельский да митрополит Иоасаф отозвали с наместничества Андрея Шуйского. Не так давно ты, государь, послал туда Ивана Ивановича Турунтая-Пронского, мужа твёрдого, многоопытного, а псковичам и он не люб, вот и удумали — в который уже раз — бить челом государю, авось и ныне будет по их воле.

Михаил Васильевич не смог предотвратить появления псковичей в Островке и теперь пытался внушить государю мысль, будто не наместники виноваты, а их подданные в силу своей строптивости плодят жалобы. Он с удовлетворением заметил, что его слова возымели действие: молодой царь посмурнел лицом, брови его грозно сошлись на переносице, на бледных щеках вспыхнул румянец гнева. Теперь надо распалить его ещё больше.

— Не вы ли, государь, заботясь о процветании земли псковской, дал им нового наместника? Так им, псковичам, воля государя ничто! Али, может, Турунтай-Пронский нехорош, может, он плохой тебе слуга? Не он ли пять лет назад прогнал от наших украин крымского царя Сагиб-Гирея? В ту пору князь был во главе передовой рати. Как завидел грозного Турунтай-Пронского Сагиб-Гирей, так и побежал в свой поганый Крым.

Гнев — плохой советчик. Забыл государь, что летом 1541 года, когда со стотысячным войском приходил на Русь Сагиб-Гирей, ему противостоял не только Иван Иванович Турунтай-Пронский, но и Дмитрий Фёдорович Бельский, Семён Иванович Микулинский, Василий Семёнович Серебряный-Оболенский, Михаил Михайлович Курбский, Иван Михайлович Шуйский. О них Михаил Васильевич не обмолвился ни одним словом, ему важно было выгородить дружка своего Турунтая. Ведь именно благодаря им, Глинским, он и стал псковским наместником.

— Дивлюсь я на псковичей! Совсем недавно, осенью прошлого года, был я во Пскове и тогда Печерскому монастырю пожаловал много деревень. Да, видно, неблагодарность у них превыше всего! — Иван порывисто поднялся, намереваясь идти в палату, где его ждали челобитчики.

Завидев царя, псковичи земно поклонились. Государь посмотрел на них пристальным хмурым взглядом.

— Многих не впервой вижу перед собой, видать, понравилось бывать в Белокаменной. С чем пожаловали?

Заговорил Останя:

— Государь наш, Иван Васильевич! Пришли мы от всех людей псковских с жалобой на твоего наместника Ивана Ивановича Турунтая-Пронского…

— Опять вам наместник не угодил? Верил я, вам, псковичи, а ныне не верю — не могут все наместники быть такими, какими вы их живописуете. Лжецы вы!

Ропот возмущения прошелестел по палате, напомнив царю о прошлогоднем препирательстве с новгородскими пищальниками в Коломне. Тогда он здорово испугался мятежников. Безоружные псковские бородачи не страшили его, сюда, в Островок, не прибегут вооружённые пищалями люди — верная стража покарает любого, кто посягнёт на жизнь государя.

— Эй, слуги, несите сюда вина, да побольше, хочу угостить своих дорогих гостей псковичей!

Кое-кто из челобитчиков улыбнулся, решив было, что гнев царя миновал. Слуги внесли в палату сосуды с дымящимся[144] красным вином. Иван принял кубок и направился к улыбавшемуся купцу Петру Постнику.

— Вижу, алчешь ты удостоиться царской чести. Так пей же!

Царь выплеснул горячее вино в лицо Петра. Буровато-красные струйки побежали по нарядной одежде. В палате стояла гробовая тишина.

— Ну, кто ещё хочет выпить с государем? Что ж вы молчите, челобитчики несчастные? Я наместника вашего Турунтая чту как победителя Сагиб-Гирея, а вы удумали бесчестить его. Так прежде я вас обесчещу!

Псковичи со страхом наблюдали за беснующимся государем. Вот он взял в руки горящую свечу, приблизился к Остане.

— Ты, дед, долго ли будешь являться ко мне с поношениями на моих наместников?

Останя, видя перед собой искажённое гневом лицо царя, мысленно повторял слова молитвы. От страха ноги его подкосились, иконописец опустился на колени.

— Не приду я боле, государь, упаси меня Бог жаловаться на наместников!

— Так ты хорошенько запомни свои слова!

Иван сунул горящую свечу в пышную бороду псковича. Останя в страхе отпрянул, в палате запахло палёными волосами. Не стерпели псковичи такого унижения, в палате послышался ропот возмущения.

— Так вы ещё ропщете, нечестивые псковичи! А ну, разболокайтесь! Кто не сымет с себя одежду, того сей же час велю казнить лютой казнью!